[Стихотворения].
М.: Новое литературное обозрение, 2000.
Обложка Дмитрия Черногаева.
ISBN 5-86793-128-5
С.5-8.

        Время поэзии Елены Фанайловой наступает тогда, когда больше не хочется еще стихов - ее пристальным читателем скорее всего окажется тот, кто утомлен спецэффектами и равнодушен к трюкам. Стихотворения Фанайловой не расфасованы в упаковку, не завернуты в блестящие фантики замысловатых рифмовок и самодостаточных метафор, привлеченных ради красного словца.
        Стихотворения, собранные в этой книге, прежде всего содержательны, что, казалось бы, является странным комплиментом для поэзии - по крайней мере, для поэзии последнего столетия. Но вот, похоже, и в поэзии наступают иные времена, когда износилось все изысканное, а чемпионство в языковых играх стало неким этапом ученичества - и Фанайлова миновала этот этап, приобретя необходимые навыки мастера, если угодно, школу. Обо всем следовало бы рассказать по порядку, но порядок внешних событий легко вводит в заблуждение, тем более, когда речь идет о поэте, который обременен собственной биографией не меньше, чем удачей великих предшественников. Как обычно обстоит дело с поэтом, можно узнать из книги Тай Лю-цзин, где есть притча, называющаяся "Сведения о мудрых".
        Под руководством наставника Лю, ученики изучали трактат мудрого Ян Чжу. Один из них, обратившись к учителю, сказал с чувством досады: "Как жаль, что до нас не дошло портрета этого великого человека!"
        Лю, однако, возразил: "Сочинение, которое ты держишь в руках, и есть точный портрет совершенномудрого мужа. Если же тебя интересуют подробности, могу сообщить, что у Ян Чжу было две ноги, две руки, и всего одна голова".
        Подробности такого рода все же следует сообщить читателю, почему-то нам это нужно - вероятно, как неотъемлемая черта слишком человеческого. Итак Елена Фанайлова, лауреат Премии Андрея Белого, родилась в Воронеже (не будем поддаваться слишком навязчивым ассоциациям). Изучала медицину в Воронежском мединституте, преподавала (в частности, курс психоанализа), занималась исследовательской работой. Навыки исследовательской работы сказываются и в поэзии как привычка к обоснованию и пристальная аналитика переживаний.
        Под внешней событийной канвой располагаются куда более существенные подробности: опыты очарованности миром, фрагменты выпавшей участи от преданности до предательства и безупречный навык ученичества, торжествующий над горьким опытом знания:

И старая, медленная душа
Из гроба тела встает
И льнет губами к стеклу,
И тут увидела, что иным
Могло бы все это стать.

        В этой внутренней биографии едва заметна кромка между прочитанными текстами и случившимися событиями; все зависит от силы обольщения и точности попадания - да еще от того участка высокого напряжения, в конце которого возникает произведение. Нет ничего важнее, чем этот шифр внутреннего мира, таинственная разность потенциалов между тем, что я страстно желаю о себе сообщить и тем, что я о себе никому не скажу. И то, и другое всегда присутствует в предъявленном миру тексте, если речь идет о поэзии. Следы первых прочитанных книжек удивительно прочны, но еще удивительнее неожиданные лакуны памяти, генераторы драгоценной энергии воспоминания и воображения. Мы интересны друг другу не общими островками знаний, а изломанной береговой линией забвения, образующей всякий раз неповторимый узор. Здесь теряются следы влияний (в том числе и литературных) и возникает возможность ответного обольщения; примерно так выглядят "Китайские пытки", как называет их Фанайлова. А кто не прошел пыток, тот еще не поэт.
        О "поэтической эволюции" можно высказать еще одно соображение, вполне применимое к Елене Фанайловой. Речь идет о необходимости прямой передачи, из рук в руки, о счастье (и горечи) обитания среди живых поэтов. Каждый охотно согласиться, что медицину невозможно изучить по книгам, но вопреки распространенной иллюзии и у поэта не существует другого пути к обретению полноты голоса. Только участь художника, пожалуй, еще сложнее: выдержав бой (экзамен), он должен остаться один на отвоеванной территории. Фанайловой все это в полной мере удалось, о чем и свидетельствует книга, некая карта суверенной державы.
        Знаком удачи поэта может служить отсутствие зримых "особенностей" - нет никакого такого нажима или наклона, пригодного для графологической экспертизы, и я даже не знаю, что в данном случае можно назвать творческой манерой, разве что полное пренебрежение к манерности. И обретенная вслед за совершенной техникой беззаботность:

В чистом поле летит, поет,
В золотом воздухе что звенит?
Обнимает, прощается, говорит.
Ходит, гудит, снует.

        Суверенность поэтического мира подкрепляется высокой разборчивостью, принципиальным отказом от случайных удач. Поэту всегда трудно устоять перед тональностью первой ноты, не стать рабом случайно нажатой клавиши, но читателями Фанайловой будут именно те, кто сумеют оценить выдержку и беспощадность отсева. И точность каждой избранной крупицы.

В Коломенском кости умерших церквей
Чернеют, желтеют, на солнце лежат,
..................................
И брезгуют ими небесные псы.

        Пушкин в свое время заметил: Баратынский оригинален, ибо он мыслит". Выраженная здесь суть поэтической оригинальности всегда проступает именно тогда, когда спадает наваждение очередной формальной волны. Оригинальность поэзии Елены Фанайловой именно такого рода: ей есть, что сказать о мире. И есть шанс, что сказанное не останется безнаказанным.