В Сингапуре пестрых дней
В розовой кружася лодке,
По волнам веселой водки
Я ныряла средь теней,
Счеловеченных неловко.

Горою вспучился залив.
Миг, нечто значащий, горбат.
И звезд вдруг удлинились гвоздья.
Сосен мерзнущие гроздья –
Тяжкий зимний виноград –
Он чуть подсолен, чуть в укор.
Чего ты вздыбился, залив?
Но он молчит, как будто горд,
Что к небу бросил, не спросив,
Зеленый непрозрачный горб.

Заката острая игла
Кровавая накалена,
Прямо в сердце впиться хочет,
В сердце, слабое со сна.
Болят соски – натерты
Небритою щекой.
Ты мне чужой, как мертвый,
Мертвец не так чужой.
В зеркало косо взгляну –
Глаза камикадзе,
Только светлей,
Да сигарета пыхтит веселей
И небрежней.
Вдруг быстро и нежно
Мандолина возле уха
Пробежала бойким пони,
Только-только я проснулась,
А корабль дня уж тонет.
Засыпала на рассвете
И проснулась я под вечер,
И неделями мне светят
Только лампы, спички, свечи.
Пахнет блуд кавказской травкой,
И козел бежит к козлице –
Для кого-то они блюдо,
Для кого-то они боги,
Для кого-то облака.
И змеи́ шипенье в страсти,
Потные хладеют руки –
На краю как будто счастья
И в краю смертельной скуки.

О несданные бутылки,
Обниму вас, соберу вас,
Ваши шеи и затылки,
С вами я спущусь в подвал,
Где лампа тонко
Пищит и будто бы чадит,
Где очередь стоит
Обиженным ребенком.
Бог тоже там, но Он пока молчит,
Хоть слышит Он молитву из бочонка.
Он запах перегара, водки, гнили
Вдруг превратит в чистейшую из лилий.
И всё, что стоило нам слез,
И всё, что было нам как груз,
И вся тоска уйдет в навоз,
Чтоб дивный сад на нем возрос
Для Диониса и для Муз.

Я в заснеженном Египте,
Я в развале пирамид –
Будто кто глушил пространство,
Бросил страшный динамит.
Зачем комета к нам летит?
Зачем ты вспучился, залив?
Ответ лежит под белым дном,
Драконом невысоких гор,
Как дева на ветру шарфо́м,
Загородился.
И побережье всё как спальня,
Где детский сад в свой тихий час резвился,
Где в перьях и подушках пол,
Сползли матрасы, клочья ваты...
Что значит этот миг горбатый?
И что сломалось нынче в мире?
Хоть не узнать нам нипочем,
Мы все гадаем – кто на чем:
На воске кто, кто – на Шекспире.
Быть может, просто чернь минут
Задумала времен сверженье,
Но потерпела пораженье,
И белый царствует террор.
В небытие мятежников угонят.
Как, впрочем, всех. Рисунок на ладони
Сместился. Куда-то линии полезли,
И я гляжу в глаза созвездий,
Подернутых молочной пленкой, –
Щенка невиннее, ребенка,
Они не знают ничего.
Ветшает ткань небес,
Свежа одна лишь булка.
Луна свисает ухом недоумка,
Куда блохою космонавт залез.

Как женщина, когда она в разводе,
Румянится, и шьет, и красит брови, –
Паук, когда и мух-то нет в заводе,
Уж в январе свой цепкий ромб готовит.
И я вот так – иду сдавать бутылки,
Хотя на сигареты мне б хватило,
Так жалко их – как будто я на рынке,
Они – цыплята, я их год растила,
Они звенят, они пищат в корзинке.

Гляну в зеркало – и снова детский вид,
Время, что ли, во мне стоит?
И сломались во мне часы?
И не слышу я свиста косы?
И я опять подросток нервный,
То жалко грубый, то манерный?
И запылились только веки,
С них не смахнуть уже вовеки
Пыльцу дорожную времен.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Ночью проснулась от крика –
Да это же мне подпиливают переносицу:
Два-три взмаха
                          напильником,
И путь от глаза до глаза
Опасен – грозит обвалом.
Ах, горб лица, и ты болишь!
Вселенную уронили ребенком,
И она всё еще плачет.
Она горбата.
Я видела вчера горбунью юную в аптеке,
Она торговала – такая веселая, впрочем.
Мужчина в одежде рабочей
Попросил у нее презервативы,
Так беззащитно и кокетливо
Она ему их подала
И улыбнулась так приветливо...
Чужая боль – как музыкант за стенкой:
Мозг раскололся, и любая белка
Его достанет сточенным когтём,
Дыша, кусая мелко-мелко
И в лапках комкая, – для друга своего
Несет комочек в домик поднебесный,
Чтоб вместе слопать им святое вещество
И снова ждать, когда оно воскреснет.

Что же значил этот миг?
Отчего он стал горбат?
Но что-то значил он.
Я слышала какой-то крик,
Какой-то странный был ожог.
Быть может, в стакан вселенной
Брошен яд,
Комет ужасный порошок,
Но в жилах космоса еще не растворился?
Гадалки говорят: верней всего,
Что в будущем году враг человечества родится,
И, может, в этот миг родители его
Решили пожениться.

Конек заржавленный луны
Чертил носком дурные сны
В моем мозгу
И дуги, смутные круги
В замерзнувшем пруду.
Знаменья значили: беги!
Иль – жди, вот-вот приду?
Встал Новый год не с той ноги
И плакал на углу.
Комета канула во мглу,
И мутно-серым языком
Залижет горб залив.
Опять летит равнина дней,
Ты, время, уравняло шаг,
И мы, как камень муравей,
Твой обползли желвак.