Одежды ангелов суть их тела.

По эту сторону биенья
Сердечного – я в темноте,
Но я за гриву хвать мгновенье –
Ему уже не пролететь.
Как рыба в дыры под землей,
Соединивших две реки,
Так я скользнула пустотой,
Напрягшись, – тяжкою стрелой
В жары духовные – рукой
Души, самой душой
Небесные задеть огни.

Чтоб все бесовское во мне
Признали ангелы своим –
Раз прокалил его в огне
Своей печатью Элохим.

Так вытянувшись и закрыв
Глаза заемные, земные,
Я помнила, что тьма была
Когда-то Богом, но стекла,
Землей сгустясь, а я – пчела,
И светом я верну ее в края родные.

Ночь. Перевертывается карта
Своею черной стороной.
Они сначала без азарта
Играют, козыряя мной.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Туманный передернет снова,
Трехглазый шепчет – не отдам,
И вот уж я – валет трефовый,
Разорванный напополам.

Все это было со мною во сне
При голой, и скользкой, и спелой луне.

I

Проникновенье пара в пар
(А сонная душа есть дым непрочный)
Или невиннее всего,
Иль, может быть, – всего порочней.
Как бы повторяя паденье,
Ангел свалился с небес,
И, в темное облако слившись,
Кружили мы под потолком.
И кости мои растворились,
И кровь превратилась в ихор.
Чужим ли крылом, заемным
Я пробовала взмахнуть.
Долго во мне он копался –
Как будто зерно искал,
В котором вся сладость земная
И тайна, – и не отыскал.

II

Темный дух к душе моей
Приникнул – к вене кровеносной.
Из тела выщелувшись, я
Большою стану вдруг и грозной.

Огненным сияющим медведем,
Всю меня свечением обняв,
Трепетом все кости мне сломав...
В нем обида темная играет.
Ты не видишь – я ведь умираю,
Мою душу тела вне всю корчит,
Он меня зашепчет, защекочет.
Пламя пожирает свой подсвечник,
Погляди – ведь мы несемся в вечность,
И со мною скоро ты растаешь
В сполохах и вздохах. Понимаешь?

Нарцисса я сужу за недостаток
К себе любви.
Уж я-то не поверю отраженьям –
В воде ль, в крови.
Ах, эйнджелс, духи, когда бы вы могли
Хоть на мгновенье
Глухонемого "я" извлечь коренья
И стебли бледные из бешеной земли.
Когда б устроили одно
Мне с ним короткое свиданье,
Чтоб прошептало мне оно
Свои желанья.
Его слегка поцеловав,
Я буду знать, что я жива,
Я буду знать, что "я" во мне
Спит в черноземной глубине.

Имя с окнами на запад и восток
Дал мне Бог.
А душа открыта на все четыре –
В ней кто хочешь живет – как в своей квартире.

"Вы ли – те ли?
Вы откуда вылетели?
Вы, наверное, оттуда,
Полыхает где Иуда?" –
"Мы сорные духи,
Ненужные души,
С тобою хотим мы сцепиться
И кровью твоей насладиться". –
"Умру я и стану такою,
Как вы, беспризорной душою,
И одною из неисчислимых,
Холодной искрой огня
Закружусь пред глазами любимых,
И они не узнают меня?" –
"Мы не грешные души,
И ничто нас не сушит,
И никто не мучает нас,
Никого не любили,
Нас за это забыли,
Ты открой нам на миг свой глаз.
Мы просто пыль,
Мы пыли тень,
Открой, открой
Ресниц плетень.
Видишь – брат мой совсем
Озяб и промок,
Отвори, отвори
Зрачок.
Мы пришли из такой далекой тьмы,
Глубже ада она и черней,
На мгновенье – и сразу скроемся мы –
Пожалей ты нас, пожалей.
Ты не бойся вреда,
Только крылья посушим,
Улетим навсегда,
Ведь не злые мы души".
И впустила я их,
Этих мошек чужих,
И теперь их поди прогони,
В хрусталик въелись они.
"Нет, в море хладного злого огня
Мы не уйдем назад".
И если окликнете вы меня,
Они вам посмотрят в глаза.

I

И днем бывает иногда –
И рыбкой пойманной блеснет
Вдруг ангел –
Но уж смыкается вода,
Вода слепого дня.

Зато уж ночью –
Ангелов круженье,
Демонов кишенье,
А уж заблудшие души –
Что вестовые в сраженье.
Я руку подниму –
И стаи пестрых душ
Ее пронижут горячо, –
Они влетят, как птицы в тучу,
И вылетят через плечо.

Во тьме меж мною и стеной
Порхает серебристый рой.
Вся их толпа синя, бела,
Спешат, снуют куда-нибудь,
И тьма всегда для них была
Что смертным – зимний путь.
Вот души – радужней микробов –
Исцвечивают мглу дотла.
Куда спешат, и где их дом?
И тьма всегда для них была
Увеличительным стеклом.

Людей и ангелов такая
Толчея –
Тебя не сыщет никакая
Гончая.

Давка – как много их,
Всякому дай пролететь.
Будто конвертов живых
Белая круговерть.
Что вы, люди и духи,
Что вы несете во брюхе?
"Икринку. Иону. Весть".

II

Все сыплется песок ночной,
Ночь превратилась в снег.
Боюсь – за этой мелкотой
Вослед придет другой.
Умрет, бывает, человек
Один, порой глухой,
Подумают – инфаркт, инсульт...
А нет! Убийство тут.
Убийцу в суд не позовут
И оправдали б там,
Он убивает только тем,
Что существует сам.
Вот контур легкий зашуршал,
Сгустился темный свет,
И сердце ужас смертный сжал...
Свидетелей-то нет.

В ангельских вижу повадках я нечто дельфинье.
Вот, изогнувшись, ныряют всем скопом.
Крылий их тонкотканных сияющих клинья
В воздухе чертят круги и змеиные тропы.

Вот, кувыркаясь, летают вверх-вниз
И воробьями вьются.
Уж меня облепили они, что карниз,
И смеются.

Может быть, часто зрачок прижимаю к луне,
Кожа ее осталась на дне –
Вот и мерещится мне.

В ангельских вижу повадках я нечто павлинье,
То разгорятся, то гаснут.
Вижу тела их из огненных линий –
Это опасно.

Так на вид – просто облачко, светлый дымок,
Глаз в середине, как щупальца спрута – ресницы,
То пикируют прямо в глазницы,
То, как пробки, летят в потолок.

То на ресницах сидят и болтают
Горсткой огня и зерна,
Внутрь влетают и вылетают,
Будто я им равна.

Ах! Равны мы и вправду, огнистые тени,
Хоть для вас я – что бабочке глиняный дом.
Мы равны – мириады, обломки, ступени –
И по ним, спотыкаясь, бредем.