Тонкий мира тлен,
Ветхость похорон
Обольщали меня.
(Но зачем же тряпкой укрылся Он?)
Небосклон,
Пелена, плева
Застилали взор,
Что котенку недельному.
Проклинаю радости, сладости брюха,
Розовость, детскость.
Не буду скрывать теперь –
Я чую, я вижу,
Я – зверь.
Он лежит – что корова,
Что белый египетский бык,
Только ворсинки на коже видела я,
Слышала дальний мык.
Он лежит коровой,
Затопленной в своем молоке
Кипящем.
Голубую мягкую грязь
Соскребаю с глаз,
Пелена упала –
Боль и звон,
Смотрят на меня в упор
Я и Он.
Не хочу быть сметью, слякотью, смертью,
Буду живым молоком,
Буду быком.

Играю в прятки в лихорадке –
Да где же, где же я?
Не в зеркалах, не в глазах чужих,
Не в слезах, не в словах своих.
И вдруг услыхала: "Гляди:
Током налитое яйцо,
В нем замкнуто твое лицо,
И оно катается в груди".

Рукой души Его коснулась
Случайно –
И сразу жизнь споткнулась.
Тайна –
Что Он телеснее нас всех, Господь.
А мы – резьба по облаку.
Что плоть бороть?
Ее огнем всю надо напитать
И видеть научить, и понимать,
И всю глазами светлыми усеять,
И, как дитя,
Чей облик обречен,
Учить ее, наказывать, лелеять.

Его тело из ртути –
Из моря
Ртути живой,
Серебра переливного, жгучего.
Если даже тебя Он разрежет
И как Чермное море пройдет,
Ты Его не увидишь, пока
Не облачишься
В облегающий тело глаз,
В чечевицу алмазную.

По запаху сыщу Его,
По проблескам лазурной крови,
Сиянию костей,
По запаху сыщу.
Нос отращу Единорога,
Пронюхаюсь чрез грань вещей.
Узнайте же, что запах Бога
Похож на крепкий запах тока.

Тот, кто пространство исторг,
Как вопль разъяренной тоски,
Из горла,
Из огненной глотки, из мысли,
Кто выблевал Время,
Кто построил Землю, как дальний хутор, –
Чтобы взрослого
Отделить Сына, –
Знал затаенное твари желанье
Сладкое –
Бога убить.

Увы! Эвоэ! Увы!
Его хочет зарезать святой
И в крови себя растворить.

Кто выше подпрыгнет
С опасным объятьем в плечах,
С ядом любви в очах?

Увы! Эвоэ! Увы!

Он проснулся в ночи
И увидал: Сын, с секирой в руках
Подъятой, глядит и молчит, –
И воплем тоски
Пространство
Исторг из груди.

Увы! Эвоэ! Увы!

Я – глаз его миллионный
И легкий огнь в груди воспаленной –
Что пламень мгновенный спиртной, –
Вспыхнет, погаснет опять.
Ах, по канату молитвы
Мой черед залезать.
Воплем ужасным
Время из горла исторг,
Хлынул скорби поток,
Неповоротный, красный.

Увы! Эвоэ! Увы!

Нечему створоживаться –
Нету молока в груди,
И живот не взбухал прибойным морем,
Не шумел внутри детей, внуков песок,
Десантом
Не выбрасывались из раздавшегося чрева
Потомки.
Я – рода тупик.
Ветка без цветов
На закате.
Предки проносятся стаей пчел,
Ищут дупла другие
Для нерожденных.

На Землю
Пал человек
Четырехпалой
Отрубленной рукою Бога,
Отрубленною, но живой:
Где было некогда запястье,
Где боль была
И кровь лилась, –
Зарубцевалось,
Округлилось,
Глаза пробились,
Ум завелся,
Рубиновый свет,
Засмоленная жизнь,
Запечатанная кровь.

Море стучит
О разрушенный храм,
Десять колонн костяных
Жалко белеют,
Птица кричит,
Спит скорпион.
В шелку святых пауков
Слепая
Коробка для мыслей
Повисла –
Забыла, забыла
Ремёсла и числа,
И трещина темя
Венчает крестом.
Невидимого Бога
Неотличимый жрец
В воздухе
Тает.
О, какое родное! Как это знакомо давно мне!
Это видела я – в лодке,
Когда плыла
По рекам крови своей
Петлистым, закатным, темным.

Мир –
Это самоубийство Бога
Чужими руками.
Морем собственной крови
Он захлебнется,
Любовью.
Это царское право
Людям навек не дано, –
Только тем,
Кому Он подносит
Чашу желчи своей.