Кругатура

        Квадрат — это круг с крылышками.

        Бог не сентиментален

        Бог не сентиментален.

        Сложный человек

        Я — сложный человек. Бессознательное у меня — как у человека дородового общества, сознание — средневековое, а глаз — барочный.

        Гласная

        Гласная, бесконечно продолжаясь, теряет телесность и становится воздушным существом, ангелом. Гласные, вместе, в особом порядке произнесенные, должны обладать магической силой. И обладают. Я знаю этот порядок, но стараюсь забыть, в знании этого секрета — много опасностей.

        Самовоспитание

        Еще в раннем детстве у меня появилась странная привычка: если мне в голову приходили дурные мысли, я тут же больно себя щелкала в щеку. Самовоспитание, впрочем, не очень строгое — оно, может быть, заменяло мне воспитание извне.

        Способ

        В еще более раннем детстве мне показалось, что смерти можно избегнуть очень простым способом, что есть какое-то движение, действие, которое, если повторять его очень долго — то не умрешь. Например, если качать ногой сутки или еще что-нибудь в этом роде. Я бы стала искать и испытывать это средство, но поняла, что если это и спасет — то меня, только меня.

        Даже

        Забыла, что до щелчка — иногда хлестала себя даже ремнем. Но быстро прекратила это изуверство. Ведь дурные мысли иногда приходили в голову в школе, например, на людях.

        Луч

        Как я поверила. Мне было лет тринадцать. Я сидела у окна, боком к нему, и вдруг почувствовала, что занавеску как бы пронзил луч и что он вошел в мой левый висок. Это был не солнечный луч, кажется, все происходило поздним вечером.
        Все в моей жизни сразу переменилось, я стала иначе видеть и понимать, это была как бы нить в невидимое.
        Позже (гораздо) я увидала одну средневековую миниатюру, где был изображен молящийся царь Давид, там было нарисовано именно это — луч через занавесь входил ему в висок.

        Тошнота

        Когда я впервые попыталась писать стихи, лет в 12, я пошла по неправильному пути. В чем заключалась эта неправильность — не знаю, неправда в них была, что ли. Когда я их сочинила, меня стало страшно рвать, и долго было противно даже думать о стихах. Пока они сами внутри не нашли нужного источника. Он открылся от звяканья ключа о что-то металлическое. И всю жизнь потом я была, наоборот, счастлива, когда они сочинялись, и болела, когда не было вдохновения. Если бы мне не стало тогда плохо, может быть, я лгала бы всю жизнь и зачахла бы.

        Кто восхищает

        Из всех людей больше всех меня восхищают:
        Моисей, Иов, Франциск Ассизский,
        Тот, кто предпочел укрыться за псевдонимом Шекспир, Цветаева, Александр Македонский, Достоевский, К.-Г.Юнг и Андрей Белый. И Пифагор.
        А раньше еще — Хлебников и Мейерхольд. И Ван-Гог.
        А еще раньше — Савонарола.

        Вчера

        Свою жизнь я могла бы описать и как прекрасную, и как ужасную, и как отвратительную — в зависимости от того, каким был вчерашний день.

        Буквитальность

        Буквитальность — букв витальность. В стихах, в идеале, буквы должны быть разного цвета, размера и формы. Они должны зависеть от сути и помогать ей.

        Мучение

        Последнее время (год или больше) душа моя мечется между тройкой и четверкой. Я не знаю — почему это так важно для меня, но знаю — что от выбора зависит вся моя жизнь (и больше, чем жизнь). Битва между ними (а может, и не битва, а сговор, может, одна из них передает меня другой) происходит все время, но явной для ума становится во сне. Они являются мне под разными личинами, то трамваем номер три, который должен спасти меня из ужасной ситуации, то квадратным двором, то еще как-нибудь. Может быть, я не вполне понимаю Марию Пророчицу — «Три это четыре как целое». И душа моя хочет понять это, нo не может. Это — мое мучение.

        Еда для детей

        Русская поэзия — такой сложный миф — с ее чудищами и невинными жертвами, ухающей в ночи совой и Дервишем. Видно, мифотворчество тоже один из наших инстинктов. Мы и свою жизнь и чужую не можем иначе осмыслить, чем как миф. И культура, и история — все это мифы. Это — единственная форма переработки реальности, делающая ее хоть сколько-нибудь удобоваримой, вроде еды для детей.

        Нарост

        Желание славы как желание уродливого нароста. Люди — почти все — кротко уходят и растворяются во тьме, а ты один хочешь торчать как пень.

        Начало авиации

        Летатель-первенец Латам
        С сигарой в облаках летал,
        За ним мадмуазель Лярош...

        Что наверху, то и внизу, и наоборот

        У всего есть небесный двойник. Св. Тереза и Иоанн Креститель Леонардо намекают на иное, горнее сладострастие, где, может быть, экстаз происходит от смешения аур.

        Доказательство божественной природы каждого

        Хорошо, что каждый (и самый жалкий) считает себя лучше и важнее всех, в этом — доказательство, что в каждом Бог.

        Яма

        В гневе и вдохновении я кажусь себе Ямой, как на тибетских иконах (кажется, Лютер говорил, что по-настоящему живет, когда гневается), с клыками и слононогим, и в кулаке по человечку. И вообще, я чаще всего изнутри кажусь себе мужчиной или ребенком, женщиной очень редко и как бы ради обмана. Когда в меня входит Яма, то я становлюсь пространством.

        Нет ногтей у меня острых,
        Цвета окон на закате...

        У меня почти нет ногтей. Много раз пыталась их отрастить, но бросила эту затею. Всё грызу и грызу. Зато я одна такая, нет больше здоровой женщины в возрасте от 15 до бесконечности, у которой они были бы так постыдно уничтожены. Это моя единственная телесная странность. Впрочем, нет — душевные аномалии порождают и физические. Например, иногда один из пальцев на левой руке как бы начинает видеть, при этом он немеет. Тогда я, проходя мимо нашего почтового ящика, протягиваю к нему руку и узнаю, не глядя, есть там что-нибудь или нет.

        Опасное внимание

        Можно подумать, что я склонна к самолюбованию. Скорее я пристально вглядываюсь в себя с опасным вниманием экспериментатора, с каким он может следить за животным, опыты над которым наконец-то начали подтверждать теорию.

        Мой дом

        Первые четырнадцать лет своей жизни я прожила в Египетском доме, на Каляевой. Вместо атлантов там — огромные фараоны, и на воротах Тот (в виде сокола). Как будто провела детство в пирамиде.

        Вдруг ничего не будет?

        В юности человек больше всего боится, что с ним вообще ничего не произойдет. Это оттого, что он одинок, а для всякой драмы нужны протагонисты. Но он может не беспокоиться на этот счет, они найдутся...

        Музыка

        Еще похожа музыка на то, как бабу пьяную ведут ее два сына, она то в плач, то в смех, то клонится упрямо, они же, опустив глаза, ее ведут — ну, мама, мама...
        Тот, кто стыдится больше, — тот ум, а другой — чувство. В книге об Инквизиции я видела картинку, как два мужичка ведут под руки одержимую, и это навело меня на мысль о музыке и вообще — о творчестве. Мне во вдохновении часто хочется, чтоб меня поддерживали, чтобы кто-то был рядом, но если б это случилось, оно бы исчезло. Во вдохновении трудно стоять и трудно быть неподвижной, и подвижной трудно, лишаешься всех земных сил, отдаешь их чему-то, потому и хочется, чтобы поддерживали. В творчестве (и в святости тоже) — много женственного, и то и другое — восприятие силы. Да человек и вообще — женщина по отношению к Богу.

        Роман воспитания

        Библия, да не зачтется мне это в кощунство, есть, в одном из аспектов, гигантский роман воспитания. Мы видим там рост Бога. Как он из грозного Ягве через собеседника Иова вырастает в Христа.

        Невидимое тело

        Можно представить Ветхий завет в виде чудовищно разросшейся Помпеи, где множество поверженных тел, скрученных, разбросанных вихрем, изнемогших в борьбе с Богом. Если бы было возможно залить их, как тела помпейцев, гипсом, то обнаружилось бы, может быть, другое огромное тело — в пустотах. Тело Того, кто боролся с ними.

        Ласточки чертят сети, или Виамантия

        Ласточки чертят сети, мы не умеем понять смысла их полета.
        Авгуры умели распознавать его. Если прочертить сеть перемещений какого-нибудь человека за его жизнь, нельзя ли понять тайну и суть его жизни? Даже в неперемещении есть смысл: в пребывании в точке (например, Кант).
        Чертеж перемещений возникает из свободы воли и Рока. Часто то, что кажется первым, оказывается вторым, их трудно отличить. К примеру — Наполеон. Он всё кружил большими кругами, а потом вдруг — как полет из пращи — поход на Восток. Можно было заранее, пользуясь только средствами виамантии, предсказать — исход гибельный.

        В пользу Юнга

        Однажды мне приснилась моя покойная тетя и сказала мне: «Не беспокойся за меня, я за тупым углом». Я проснулась и никак не могла понять, что это значит. Через несколько дней купила случайно Николая Кузанского, никогда его перед тем не читала. И вдруг в священном ужасе читаю у него про углы. Тупой угол значит у него — угол существования. За тупым углом — у Бога, значит. Все это могло случиться потому, что Юнг прав — и в бессознательном у нас все знание человечества (по крайней мере). И мертвые могут брать из этой копилки, и мы сами.

        Коротко о демонах

        Сказано — «при конце мира демоны будут как люди». Они и так — люди. История «человечества» началась, мне кажется, с восстания Люцифера. Земля была задумана чем-то вроде трудового воспитательного лагеря для падших демонов, как возможность спасения для тех из них, кто пожелает искупить свой великий грех. Они могут это сделать лишь пройдя через кольцо человеческой жизни, и очиститься, и стать снова ангелом или снова (при неудаче) вернуться в новую жизнь. А бесы-искусители — это те, кто не желает прощения такой ценой или вообще не желает и всячески старается помешать тем, кто отважился, так называемым «людям».

        В позднем отрочестве (или ранней юности)

        В позднем отрочестве возникает чувство обыденности, рутинности жизни. Начинает мучить скука мнимой вечности, безысходность будничности. Это проходит при первых потерях и пробуждении другого чувства — скольжения в смерть и мгновенности жизни. Это первое ощущение обыденности — как бы бомба с часовым механизмом, взрывающаяся именно в определенном возрасте в человеке, для того чтобы он искал перемен, судьбы.

        Белый — справа и глубоко

        У рассудка есть своя география, подобие карты. Одних людей достаешь из левой части головы, а других — из правой. Скажем, Белый — в моем мозгу — справа от центра и глубоко, а Вигель, например, слева и на поверхности. Так же и земли мы помещаем в определенном участке воображаемой головы (с реальной деятельностью полушарий это, наверно, не имеет связи). А иногда, случается, и перемещаем. Так, когда я читала о Керженце у Мельникова-Печерского, Керженец поместился градусах в 60 от центра, а когда у Короленко — сдвинулся градусов на 15.

        Инстинкт иметь свидетеля

        Уверена, что это — именно инстинкт. Есть люди, которых мы выбираем в свидетели своей жизни. Но даже когда их нет, мы порождаем некие духовные существа, свидетелей. Но ангел не может быть свидетелем наших поступков в том смысле, в каком люди могут быть ими. Он не может стоять справа, слева, он видит, наверное, энергетически — разреженность, сгущенность, затемненность или свет, или — замыкание. Дух не видит человека сидящим на горшке, например, а видит в этот миг — затухание духовной энергии и т. д.

        Перестать быть мыслимым

        Бог, как существо совершенное, должен включать в себя все мыслимые категории и, следовательно, зло. Это следует из доказательства по совершенству, если он предел жара, то и холода, если добра, то и зла. Но зло он вырвал из себя, отверг, оно стало плоть. И должно вернуться к Богу преображенным. Оно должно перестать быть мыслимым.

        Издеваться над грехами

        Я так себе представляю великого грешника — он, собственно, и не грешник, а великий святой, который настолько свят в сердцевине, что ему грех ни во что. Он может грешить, издеваясь над грехами и Дьяволом, доказывая бессилие греха достигнуть до светлого центра и замутить свет. Но это можно представить себе чисто теоретически.

        Зеркало

        Я стала гораздо спокойнее в общении с людьми, когда поняла, что можно смотреть в них, как в зеркало, и дать им смотреть в себя так же. Но все зависит от качества зеркальной поверхности. В силу этого же люди мне не столько интересны сами по себе (хотя бывает — что интересны), но скорей — насколько я сама интересна себе в их присутствии.

        Полеты с полки

        Два раза в жизни я падала с верхней полки (возможно, что и еще упаду, у меня все бывает по три раза). Один раз — я стояла на коленях, собирая вещи, поезд въезжал в Крым. Вдруг его резко дернуло, и я полетела по дуге вниз головой, как падший ангел. И врезалась переносицей в нижнюю полку.
        Другой раз попался мерзавец сосед, я ехала с пуделем Яшей, а сосед сказал, что он с собакой в одном купе не поедет. Я была очень пьяной и стала его всячески ругать. Не знаю, чем бы это кончилось, пахло уже милицией, но тут дама, ехавшая в двойном купе, предложила мне перейти к ней, сказав, что и ее собственная дочка тоже может попасть в такое же положение. Я положила Яшу на верхнюю полку, улеглась рядом и заснула мертвым сном. Ночью я проснулась от страшной жажды. Было беспросветно темно. Я не могла вспомнить, где я, с трудом поняла, что, кажется, в поезде и что у меня билет на нижнюю полку. На подушке я почувствовала чью-то курчавую голову, долго силилась вспомнить, кто это, но не могла. На всякий случай я сказала ей: «Извините, я сейчас» — и непринужденно сошла с верхней полки, как с нижней. В полете я вспомнила все, и даже кому принадлежит курчавая голова. Но было поздно. Мне повезло, я мягко скользнула по стене и отлетела от нее прямо на спящую даму, ужас которой я не в силах описать.
        Чтобы к этому не возвращаться.
        Со мной случались в жизни подобные вещи, кончались — тьфу-тьфу — благополучно; однажды на уроке рисования я проглотила бритву, кусая ее в задумчивости вместо карандаша.

        Марионетка

        Иногда я становлюсь своей собственной марионеткой. Я просто приказываю, подчиняясь в свою очередь чему-то в себе, и делаю уже не размышляя и даже ничего не чувствуя. Но это не значит, увы, что в этот момент я только своя марионетка, возможно, чья-то еще.

        Что болит

        Как ни странно, душевное состояние человека обычно гораздо понятнее нам, чем физическое. Очень трудно представить себе чужую телесную боль или неудобство. Можно догадаться, что беспокоит человека душевно, но догадайся — что у него болит или что ему мешает. Указывает ли это на реальность коллективного бессознательного и на нереальность единичного физического?

        Сладостное ла

        Женское глагольное окончание, воспетое Вячеславом Ивановым, долго смущало меня. Мужское гораздо нейтральнее, оттого что привычнее. О другой можно спокойно писать, но о себе — пришла, увидела, победила — в этом есть что-то неуловимо комическое. С трудом победила я это. Раньше, возможно чтобы избежать этого ла, я писала обо всем, кроме себя, а потом — ни о чем, кроме себя.

        Апория

        Но что есть я? Если я — все то, что я не есть, то все то, что не я, — я. Или либо меня нет вообще, либо я все, что то же самое.

        Прошлое будущее

        Возможно ли родиться в прошлом? Т. е., конечно, в другом рождении. В промежутке, где нет времени, может что-нибудь перепутаться, и, кроме того, в прошлом может быть больше возможностей развития для моего духа. Это только для всего человечества обязательно прямолинейное движение в будущее, а для индивидуума — необязательно.

        Экология

        Все, что происходит с природой сейчас, — может быть, ее попытка покончить с собой, пользуясь человеком как орудием. Он только открыл выход ее гибельным токам, тайным ядам. Возможно, она самоисчерпалась. И нефть и сера — все из ее глубин, самоотравление.

        Лазурный глаз

        Всю жизнь мы учимся читать иероглифы чужих лиц, тончайший нюанс формы ушей или носа говорит нам много. Но, мне кажется, возможен другой алфавит, другое устройство. Например, из одних глаз. Какое чудное лицо — один лазурный глаз! Причем глаз этот может менять цвет и размеры, в зависимости от настроения и обстоятельств.

        Какой-нибудь борщ

        Бёме писал, — да и всякий это чувствует, — что сладкое, горькое, кислое и соленое — первоэлементы, кирпичи мироздания. С этой точки зрения какой-нибудь борщ, в борьбе этих элементов, намекает на тайну жизни. Еда может быть приключением.

        Два стакана

        Однажды — давно — случилось со мной странное происшествие. Я жила тогда на юге, мы пили чай с одной дамой, очень ко мне нерасположенной и мне неприятной. Верней, мы только собирались пить чай. Держа в руках кипящий чайник, она сказала мне очень злобно: «Поставь в стакан ложку, лопнет». Я почувствовала холод в груди и знание и сказала, глядя ей в глаза: «Не лопнет». — «Смотри!» — сказала она и налила кипяток в тонкий стакан, и он не лопнул. Потом она поднесла чайник к своему стакану, в который уже была предусмотрительно поставлена ложка. «А вот сейчас лопнет», — сказала я ей — и он тихо треснул и развалился.

        Немного о скандалах

        Не боясь впасть в богохульство — потому что богохульство есть умолчание — спрошу: что есть Великий Четверг как не скандал? В бытовом, конечно, аспекте — только его я касаюсь здесь. Представьте, вы пришли в гости, вдруг один из гостей почему-то выражает желание вымыть вам ноги, потом говорит, что один из присутствующих предаст его, и в конце концов, указывая на стол, говорит, что это вино — его кровь, а хлеб — тело. Нужно быть по-апостольски зрячим, чтобы во всем этом внешне абсурдном увидеть истину и свет, а не истерику и безумие.
        Ничего великого не бывает без скандала. Скандал есть взрыв, излияние ноумена (по выражению Юнга). Классификация скандалов трудна — от кухонного (скандала бесов) до интеллектyального, духовного, могущего служить Богу. (Я мечтала написать книгу «Теория и практика скандала».) Да, иногда скандалить — значит служить Богу, и это — трудная служба. Я лично теперь из области скандала вечериночного перенесла свою скандалезность целиком и полностью в область умственную.

        Как странно

        Со дна кошачьей кюветки смотрит в потолок Тургенев.
        Как странно.

        Кошка

        Кошка сидит, привалясь к стене, расставив задние лапы и небрежно бросив между ними переднюю (она же верхняя) и уставясь в пространство задумчиво-невидящим взглядом, она похожа на ковбоя, дремлющего в час сиесты, если б он был так нежно-дымчато раскрашен.

        Тело

        Глядя на нее, я подумала, что тело не только водолазный костюм (как я определила раньше), а еще — любимое животное, но не слишком любимое, оно не как собака, а как кошка для меня. Оно живет своей жизнью, о нем надо заботиться слегка, и оно умрет раньше меня.

        Любовь

        И все же, пусть кошка для меня единственная, и я смотрю на нее иначе, чем чужие, но все же я вижу кошку, а когда я смотрела на свою любимую собаку (ее и называть так смешно), я видела в нем, за ним, другое существо, без вида и формы собаки, — это признак любви.

        Спутники

        Смотрю — к календарю прицепился клочок ее шерстки.
        Ею помечен день. Мне Бог посылает похожих животных. Причем они похожи друг на друга, но не на меня. Все нервные, благородные, эгоистичные, эгоцентричные скорей. Даже эта, которую нашли в подвале со сломанной лапкой. Пусть она будет третьей и последней, пусть переживет меня. Она все же спокойней тех двух любимых, с которыми умерла моя юность и молодость.

        Cубъект и объект

        Субъект, опрокинутый в бесконечность, и туда же брошенный объект суть одно и то же, это Вселенная, это Бог.

        Оторванность от почвы

        Норвежцы когда-то уехали сами от себя — в Исландию — и создали великую литературу (Эдду и саги), и скальды народились. Почему этого не произошло у них дома, в родных пределах? Вот пример того, что может дать душе простое перемещение тела, уединение и время для созревания, оторванность.

        Сам город

        Есть такие места в городе, куда не ступает нога человека, выморочные. Они выпадают из города, и в то же время там он живет еще интенсивнее, сам по себе, без людей. Например, бок Казанского собора, наползающий на Канал, там есть пространство у воды, куда никто не может проникнуть, разве рискуя свалиться в воду. Или островок в Юсуповском саду.

        Бесконечность тела

        Не пустой вопрос занимал схоластов: сколько ангелов может уместиться на острие иглы. А сколько точек на теле человека! Каждую можно пронзить иглой, а на ней — сонмы ангелов. Что доказывает бесконечность боли и тела.

        Обещание

        Каждое существо, рождаясь в этот мир, как бы оно ни было странно — все же вживляется сюда. Хотя бы один предмет любви — мать — дается ему. И это залог того, что в любом мире, куда бы мы ни попали — будет то же самое. Везде мы найдем — что и кого любить. И нас полюбят.

        1) В защиту эгоизма
        2) наоборот

        В мании величия, свойственной почти каждому, есть некая истина — ибо: «все вы — боги».
        Все от себя, из себя, о себе — да как иначе — ведь мы смотрим на мир из этой норки.
        Но ничто так не противно, не раздражает других, как самолюбование, самодовольство и забота о себе. И тут тоже истина.
        Боль и одиночество отождествляют нас с самими собой больше, чем даже имя. А ведь они у всех одинаковы, одни. Так не все ли равно — у меня или у другого болит. Попытаться выйти из себя, взглянуть на себя как на чужого и вернуться снова уже другим. Не только чужая боль как своя, но своя — как чужая.

        Гофман сквозь снег

        Однажды, прослушав оперу в Мариинском театре (оперы так смешны), я стояла на остановке трамвая. Пока я ждала его, снег длинными завитками стелился у ног, а когда трамвай пришел — вьюга уже плясала вовсю. Я неслась в обледенелом трамвае, за окнами не было ничего, кроме бьющейся мелкой крупы. Кругом говорили — наводнение. Трамвай остановился (кажется, на Владимирском), пурга замерла на мгновение, и в ее разрыве близко посмотрела мне в глаза всклокоченная голова Гофмана с афиши. Я вышла и встретила знакомых — они шли на Неву — смотреть наводнение. Не знаю почему, но это кажется мне важным событием жизни. Просто говоря, можно подумать, вся моя жизнь — петербургская гофманиада. Это так и не так, как все на свете.