Предупреждение: их, может быть, тридцать три, но мне ясны и интересны три.
        Второе предупреждение: да будет стыдно тому, кто подумает, что я хвастаюсь.

        1. Эта особенность обнаружилась недавно. Это просто — редкое свойство, ровным счетом ничего не говорящее о качестве или значительности стихов.
        Шла я по дороге и думала: в стихах, как в таежной избушке, путник должен найти все нужное на первый случай — спички, хлеб, соль, топор, колодец рядом. Быстро порывшись в стихах, я все это обнаружила.
        Но дальше оказалось, что в них можно найти все, о чем ни подумаешь: музыкальные инструменты, просто инструменты, почти всех птиц, животных, отвлеченные понятия, цветы, одежду, деньги, посуду... Хотя я не бытописатель, отнюдь. Конечно, не все предметы, какие существуют, но все виды, ряды, а в них, как в сломанной расческе, нет пары зубьев.
        (Кстати, я почти ничего не помню наизусть, но, припоминая, погружаюсь в особое прицельное молчание — и нужная вещь сама всплывает из глубины.)
        Один знакомый сказал: у вас нет газeты. Но и она нашлась. Другой: а вот гиппопотама нет! — И он обнаружился. Один мальчик робко спросил: а есть ли аквариум? Я усомнилась. Сначала я ответила, что косвенно есть: «покормлю злаченых рыбок». Но тут же обрадовалась, вспомнила: «Был бы аквариум — уж давно рыбки бы в нем метались» (самого аквариума нет, но слово есть, в первом случае — наоборот). Когда я чего-то не нахожу, я странно беспокоюсь, мучаюсь, вспоминаю — и, как правило, все же нахожу.
        Это несколько пугающее свойство, повторюсь, еще ничего не говорит о достоинстве стихотворений. Есть много лучших поэтов, у которых в помине нет никакой утвари или рыб, к примеру.
        Это всего лишь особенность, объяснение ей я нашла в раннем своем стихотворении «Подражание Буало»: «Поэт есть глаз, узнаешь ты потом, / Мгновенье связанный с ревущим божеством. / Глаз выдранный, на ниточке кровавой, / На миг вместивший мира боль и славу». Это сбылось. Получилась маленькая модель мира. Я повторила этот мир по складам вслед Творцу, сколько хватило моих глаз, — перепевщик Демиурга. Компендиум мира, заключенный в крошечный шар и отравленный болью. Это — мой message Творцу и маленькое зеркало. «Вот зеркало — граненый океан — / Живые и истлевшие глаза. / Хотя Тебя не видно там, / Но ты висишь в них как слеза» («Танцующий Давид»).
        Это получилось само собой. Сознательно я к этому не стремилась. Да и можно ли заранее помыслить такую задачу? Хвалящийся да Богом хвалится.

        2. В мировой поэзии не так уж много тем и мотивов. Мне случайно удалось набрести на несколько совсем новых. Например: «Влюбленные на похоронах», «Странное угощение», «Элегия на рентгеновский снимок моего черепа», «Как Андрей Белый чуть под трамвай не попал», «Мытье головы в грозу», «Невидимый охотник» — о метафизике родимых пятен. Или о человеке, поросшем цветами, — «Зверь-цветок» и т. д.
        Не говорю уж о поэмах: «Хьюмби» — о создании нового типа человека путем духовной алхимии. Или книга о Лавинии, живущей в многоверном монастыре, одновременно православном, католическом и буддийском.

        3. Неодолимая привязанность к метаморфозам. Как у Овидия. Все превращается во все. Сириус — в пьяницу, Волк — во Льва, человек — в букет, в башню, цикаду, птицу, живую могилу, убийца — в жертву. Человек — в Бога. И так далее. Как говорит Лев, один из героев книги о Лавинии: «До твоего, сестрица, гроба — / Во что, во что не превратимся». Да и сам «лирический герой» неуловим: то римлянка, то цыганка, монахиня, китайская Лиса-оборотень.

        И, наконец, четвертое свойство, делимое со всеми настоящими поэтами. Стихи буквально живы, они — Существа, они улетают, и очень далеко. Им безразличен их Творец. Без него им даже легче, после его смерти они наливаются кровью, они — еще живее.