1.
Двенадцатого сентября 1999 года я чуть было не сдох с героинового овера. А ровно через месяц, в октябре, стараниями Кати Ваншенкиной я устроился на работу корректором в газету "Неофициальная Москва", выходившую в предвыборном штабе Союза Правых Сил. Редактировал её Слава Курицын. Редакция размещалась в здании Центрального Телеграфа на Тверской улице, и, когда я пришёл туда, Слава первым делом показал мне глобус, как он выглядит изнутри.
Прошёл уже целый год, но я до сих пор не в силах забыть светлой и праздничной атмосферы энтузиазма, которая царила в то время на Телеграфе. С самых первых дней работы я понял, что мне предстоит столкнуться с прекрасным и удивительным миром людей большого искусства и большой политики: не так давно этот мир представлялся мне, из глубины наркотического кошмара, далёким и недоступным, и вот пожалуйста – он близок и осязаем.
Выйдя на Тверскую, я полной грудью вдохнул промозглый осенний воздух. Свершилось! Теперь у меня есть нормальная, человеческая работа, которую я постараюсь выполнять со всей возможной ответственностью, и мне не нужно больше заниматься наркоторговлей, чтобы прокормить себя и свою семью. Хотя какая семья! К тому времени я уже больше четырёх лет жил один в своей старой коммунальной квартире на Каляевской улице, где у меня была комната, забитая старыми книгами и воспоминаниями. Соседи регулярно вызывали ко мне милицию, и я, мало того, что не разговаривал с ними, старался даже не выходить в туалет, справляя малую нужду в пластиковые бутылки, а большую – в предварительно расстеленную на полу газету.
Помню, что был четверг, около семи вечера. Рядом находился ресторан "Макдональдс". На последние рубли я заказал себе маленькую, т. е. "детскую", порцию картофеля "фри" и ванильный коктейль. В ресторане был установлен телевизор, от которого я отвык, показывали программу Эм-Ти-Ви. Ресторан и сейчас находится на том же месте, но для меня он уже утратил своё былое очарование – ныне я воспринимаю его, да и все другие подобные заведения, исключительно как место, где можно просто на скорую руку перекусить.
Домой идти не хотелось. Глядя на чистые стены и счастливые, умиротворённые лица посетителей "Макдональдса", я вдвойне живо представил себе полуобвалившуюся штукатурку потолка своей комнаты, разводы на стенах, юношеские, никому не нужные рукописи, которые я пытался разобрать, да так и не смог, – нет, туда я сейчас не в силах направить свои шаги. Значит, снова до полуночи гулять по улицам, привычно шарахаясь от ментов, снова встречать каких-то полузнакомых людей – с ними даже здороваться западло... ужас... и так уже целых четыре года!..
Утром вороватой походкой я выбрался в коридор, чтобы узнать время по телефону. В комнате у меня часов не водилось, а опаздывать на службу в первый же день – об этом страшно было подумать. Впрочем, меня всегда спасала способность просыпаться в любое нужное время, и на этот раз внутренний будильник оказался на высоте – было где-то около половины восьмого, а на Телеграф мне требовалось явиться к двенадцати. В тот день я осмелился не только сходить в обычный туалет, но и вымыть лицо в ванной, чего обычно никогда не делал. После я наполнил водой чайник и отнёс его к себе в комнату.
Воду я обычно кипятил на электроплитке, это процесс достаточно медленный, и, поскольку у меня имелся аккумулятор, я успел послушать в плеере первую половину альбома Ника Кейва "Лет Лов Ин", глядя в окно и куря первую утреннюю сигарету. После в зелёной эмалированной кружке, в которой раньше готовил опиум, я растворил последний оставшийся пакетик лукового супа, произведённого фирмой "Галлина Бланка", о чём в то время как-то не думал. Т. е. я просто не обращал внимания на название компании-производителя в то время, вот и всё, а супчик мне очень нравился и нравится до сих пор.
В тот день на работе мне выдали пейджер, и время теперь можно было узнавать с его помощью. Многие старые друзья смеялись надо мной, говоря, что с пейджером я окончательно стал похож на барыгу, что только пейджера мне и не хватало для полноты картины. Меня это задевало до глубины души. Но утром я ещё не знал, что мне выдадут пейджер. Я надел относительно приличный серый норвежский плащ с закрытыми пуговицами, купленный в секонд хэнде, и отправился на работу пешком.
По дороге я думал, что раньше ведь никогда не работал корректором, и ещё неизвестно, насколько хорошо это у меня получится. У меня природная грамотность, и в школе я учился достаточно хорошо, но ведь не исключено, что этого недостаточно. По мере приближения к Телеграфу моя тревога нарастала всё интенсивней. Кроме того, у меня ещё не было пропуска, и приходилось предъявлять на проходной паспорт, в котором на второй фотографии морда у меня совершенно обдолбанная. Однако стоило мне переступить порог закутка, где ютилась редакция "НеоМосквы", как всё моё беспокойство прошло, не оставив и следа.
Никогда ранее я не встречал настолько доброжелательных людей, и думаю, что никогда больше и не встречу. Говорю это совершенно искренне, и тот, кто увидит в моих словах иронию, пусть вырежет себе тупым ножом гениталии. Мой вопиющий непрофессионализм не встречал ничего, кроме сострадания или безразличия, а последнее для бессовестного халтурщика, каковым я являлся, даже важнее. Первая же неделя работы сплотила нас, сотрудников "НеоМосквы", в единый и монолитный трудовой организм.
В течение всех двух месяцев существования газеты меня кормила Катя Ваншенкина. Надо сказать, она имела немало проблем с моим тогдашним вегетарианством. Из того, чем она меня потчевала, особенно запомнились сырные салатики с чесноком из соседнего с Театром им. Ермоловой магазина. Орехи с сухофруктами, стоившие немалых денег. Ну и, разумеется, вышеупомянутый картофель "фри", не говоря уже о булочках и бутербродах самого разнообразного свойства. Да вдобавок и Слава Курицын регулярно покупал для всех огромное количество пирожков, некоторые из них были без мяса. К началу зимы я разъелся настолько, что добрая половина моих штанов перестала на мне застёгиваться.
В пятницу, двадцать второго, выяснил, что вполне в состоянии нормально работать. Тогда же выяснил, что у меня стал жутко нарывать палец, пораненный спьяну об колючую проволоку, и пришлось его чем-то вонючим смазывать, и при этом думать, у кого из знакомых можно регулярно принимать душ. Палец вызывал у меня отвращение. С другой стороны, именно это недомогание помогло мне превозмочь тяготы так называемого "адаптационного периода". Я их просто не замечал.
Слава Курицын – человек абсолютно титанической работоспособности. На моих глазах он ежедневно, без выходных, вкалывал около двенадцати часов практически без перерыва, занимаясь попеременно редактированием газеты, написанием статей в самые разные места и решением массы совершенно идиотских организационных проблем. Пару раз мне хотелось надеть ему на голову монитор. Причём исключительно из зависти. Сутулая фигура заросшего щетиной харизматика Курицына, всегда появляющегося там, где его никто не ждёт, поныне внушает мне некий суеверный ужас. Он производит впечатление человека, занимающегося самыми зловещими эзотерическими практиками. При этом он безгранично щедр: думаю, никто не может пожаловаться на его финансовую нечистоплотность.
Моим непосредственным шефом была замглавред Таня Арзиани, присылавшая мне на пейджер деликатнейшие послания о необходимости появиться на рабочем месте, когда я по старой привычке болтался чёрт знает где. Если бы я сам скидывал себе нечто подобное, без пары уничижительных инвектив наверняка бы не обошлось. Она стоически терпела моё разгильдяйство и вообще умудрялась сохранять спокойствие, очарование и целеустремлённость в атмосфере бесконечного праздника, никак не способствовавшего сосредоточенной деятельности. Сейчас она работает в журнале "Птюч".
Дизайнеры Юля Коптелова и Валера Харламов научили меня работать в "Кварке". На Каляевской у меня стоял старенький компьютер класса Экс-Ти, подаренный Димой Гайдуком, и всё, что я умел, – просто набирать тексты. Ну и в "Тетрис" играть, разумеется, однако это умение никак нельзя было назвать полезным. Об Интернете я имел крайне расплывчатое представление, и поначалу не мог оценить такого достоинства, как выделенная линия, которая имелась на моей служебной машине. Зато после, когда слегка разобрался в "Эксплорере", я стал проводить в Мировой Паутине едва ли не каждую свободную минуту, которая мне выпадала, и иногда ради этого специально приходил тогда, когда моё присутствие на рабочем месте вовсе не требовалось.
Пешком через первый двор, после – через второй, через третий, через четвёртый. Идёт дождь. Выхожу в Пыхов-Церковный переулок. Защищаюсь от дождя старинным чёрным зонтом и вельветовой шляпой. В пальце левой руки пугающие пульсации. С утра не перебинтовал, хорошо хоть – с вечера, повязка грязная, нервы ни к чёрту. Улица Фадеева с моей детской поликлиникой. Институт Бурденко. Дальше, через Тверские-Ямские, к Маяковской. Оттуда прямо по Тверской, через Пушкинскую, к Телеграфу. По дороге зайти в аптеку. Такова моя первая неделя работы.
Всё время ношу с собой презервативы. Чисто из суеверия, дабы подстраховаться от непредвиденных эротических приключений. Какая тут эротика, работать надо, спать побольше и жрать. В "Макдональдсе", разумеется, больше там поблизости негде. Дэд-лайн первого номера. Ближе к ночи покупаю в "Аптеке Попова" пластырь, как раз в том месте, где через год бомба взорвётся. Но я об этом ещё не знаю. В шесть утра, оставив Таню Арзиани спящей на полу в редакции, мы с Валерой Харламовым идём пить коньяк на Цветной бульвар. Вроде всё сделали. На обратном пути стукаюсь головой об металлическую опору строительных лесов. Палец вроде бы не болит. Температура спала. После ещё успел съездить за картриджем.
Слава Курицын говорит, что во мне необходимости больше нет. Значит, спать. И, проснувшись, ехать куда-то мыться. В общем-то, мне уже известно, куда. В итоге, правда, опять напьюсь, но с этим бороться бесполезно, это судьба. Впереди свободно целых два дня. Беру читать в метро книжку – абсолютно невозможно, чтение как процесс вызывает у меня стойкую идиосинкразию. То ли дело водка! Она втекает в меня утром и вечером, и в один прекрасный момент пейджер сообщает, что неплохо бы мне появиться на работе. Наверное, хотят посмотреть, как выглядит моя голова в вымытом состоянии. Ну что ж, пусть любуются.
Оказывается, я попадаю на праздник в честь выхода первого номера. Напиваюсь, что вполне предсказуемо, первым. Катя Ваншенкина ловит такси, которое отвозит меня домой. Соседей то ли разбудил, то ли нет. По барабану, с утра они всё едино включат за стенкой радио на полную громкость, чтобы я просыпался в ужасе и холодном поту. Впрочем, радио мне тоже по барабану. А вот анальгин – это вам не хухры-мухры. Ничем другим снять жуткую головную боль я не в состоянии. Запиваю водой, есть нечего, иду на балкон курить, хотя от этого только хуже. Вспоминаю вчерашний день.
Должен сказать, что с хронологией у меня всегда были проблемы. Не исключено, что утро, когда я наконец-то обнаружил, что палец у меня практически перестал разлагаться, датируется совершенно иным числом, чем то, которое отложилось у меня в памяти. Также я не уверен, когда именно вышел первый номер газеты. Скорее всего, в четверг, двадцать первого. Потому как второй номер уж точно вышел в четверг. Двадцать восьмого октября. Это я выяснил с помощью календаря и номера на газете.
Рубрику "Другое Краеведение" редактировала Настя Гостева, автор очень интересной документальной повести про современную Индию. Отечественное краеведение в её подаче также приобретало некий ориентальный привкус, "буддийская Москва" обретала реальные очертания, все материалы с её полосы я всегда читал сперва просто так, ради удовольствия, а уж потом, по второму и третьему разу – в качестве корректора. Если не ошибаюсь, под надзором Насти Гостевой находилась вдобавок одна из полос рубрики "Общество", где была напечатана замечательная статья Оли Кузнецовой про московские кофейни, в частности, "Дзен-Кофе" и "Кофе-Ин". О последней кофейне и мне хотелось бы добавить несколько тёплых слов.
Ещё до выхода первого номера я на пару часов покинул свой боевой пост. Мне почему-то кажется, что в четверг, но я не уверен, потому что все четверги были заняты чем-то другим. Пройдя Камергерским, я свернул на Большую Дмитровку. Дойдя до места, где раньше располагалась закусочная "Зелёный Огонёк", среди людей выпивающих более известная как "Мутный Глаз", я обнаружил, что на её месте открылось какое-то новое заведение. Оттуда тянуло запахом кофе, и я зашел. Я очень хотел кофе, но у меня не было денег, и я надеялся, что смогу хотя бы подышать запахом этого божественного напитка.
Каково же было моё удивление, когда прямо с порога мне совершенно бесплатно предложили чашку горячего, ароматного кофе, предложив при этом выбрать сорт и способ приготовления! Я был вне себя от радости. Оказалось, что кофейня как таковая ещё не открылась, а официально откроется только послезавтра, в четверг. Значит, это был вторник, девятнадцатое. Так, за чашкой кофе, мы и обретаем наше подлинное, неподдельное время. Я сообщил хозяйке кофейни, что работаю в новой городской газете и пообещал, что в ближайшем же номере мы напишем про её удивительное заведение. Разумеется, своего обещания я не выполнил, и статья про кофейни появилась по совершенно другим причинам.
Часто меня спрашивают, видел ли я живьём Сергея Кириенко. Обычно я отвечаю, что нет, не сложилось, и это правда. Т.е., возможно, один раз мельком и видел, но я не уверен, что это был именно он, комсомольский работник из Нижнего Новгорода, вступивший в партию в конце восьмидесятых, а после распада Союза проникшийся либеральными экономическими идеями и возглавивший правительство аккурат перед кризисом 1998 года. Бориса Немцова и Ирину Хакамаду я тоже живьём не видел. Зато часто видел живьём Марата Гельмана, возглавлявшего наш предвыборный штаб.
Нашей задачей было продемонстрировать несостоятельность московского мэра Юрия Лужкова. Какими методами это достигалось, я, по-видимому, расскажу позже, а сейчас мне хотелось бы поведать об одном неблаговидном поступке, который изрядно портит мою кристально чистую биографию исцелившегося уличного барыги. Дело в том, что в 1986 году, примерно тогда же, когда Сергей Кириенко вступил в партию, я подал заявление о приёме в комсомол и был туда принят. Этот поступок мною был совершён из вежливости и малодушия. Мне просто не хотелось никого огорчать из тех, кто думал о моём будущем.
Эзотерика привлекала меня всегда: в самом примитивном, бытовом смысле. Но что я всё о себе да о себе! В конце концов, история не такая уж сложная штука, чтобы пересказывать её исключительно с личной, приватной точки зрения. Однако у меня другой нет. В конце концов, если вам не нравится, вы можете не читать. Не нравится, да? Ну так закрой книгу, чвырло! Не читай! Сейчас прямо и закрой, потому что таких читателей, как ты, я в гробу видал!!! А я останусь с теми, кто любит меня, невзирая на идиотизм, инфантильность и непоследовательность. С теми, кого люблю я сам. С теми, кто не боится Слова, нудного и бессмысленного.
Ну вот. Теперь проще. Стою, как уже было сказано, на балконе с жуткой головной болью и сигаретой в зубах. "Прима" архимерзейшая. Анальгин ещё не подействовал. У соседей вовсю орёт радио. У меня перед глазами шпиль гостиницы "Пекин" и засыпанный опавшей листвой двор с бесформенными старыми тополями. На одном из них воронье гнездо. Жрать нечего. Значит, надо идти. Бибикает пейджер. Сообщение: "Как дела, Курицын-сын?" Идиоты.
В моей комнате нет современной мебели. Один только холодильник, который я всё равно никогда не включаю. Храню в нём книги. "Как Закалялась Сталь", "Люди Из Захолустья", "Дневники Льва Толстого" и пр. Господи, зачем я согласился работать корректором? Зачем я не сдох? Натягиваю ботинки, довольно приличные. Беру зонтик. Проверяю, есть ли в кармане презервативы. Смотрю в зеркало. Беру полиэтиленовый пакет с мусором. Гашу свет.
Отлить можно и на помойке, между забором и трансформаторной будкой. Спускаюсь пешком. Пошатывает. Выхожу из подъезда и делаю глубокий вдох. Мимо проезжает фургон с надписью "Мосовощтранс". Совсем рейверы обнаглели. Дохожу до мусорных баков, в которых роется пара бомжей. Выбрасываю пакет, наполовину заполненный пластиковыми бутылками с мочой. Один из бомжей радостно сообщает мне, что вчера нашёл здесь полную банку "Солутана". Должно быть, я действительно плохо выгляжу. На всякий случай иду подальше, к гаражам. Анальгин начинает действовать.
Второй номер "НеоМосквы" чудом уцелел и находится сейчас перед моими глазами. Есть соблазн подробно пересказать его содержание, но я от этого пока воздержусь. А может быть, вообще воздержусь. Существенно то, что он вышел двадцать восьмого октября, в четверг. Все остальные тоже выходили по четвергам, и с хронологией путаницы больше быть не должно. А поел я тогда на Никитской, в "Оладьях". Там готовят чудесный грибной супчик, а без супчиков, как известно, жить вредно и небезопасно. Лучше раз в месяц получать по морде, чем жить без супчиков.
Снова забибикал пейджер. Отлично, я в двух шагах от Телеграфа, можно спокойно поесть, по-любому я прихожу вовремя, а то и раньше. Второй номер, по идее, не предполагает никаких авралов. Единственно, что корректор из меня, как из тухлой вены входная дверь. Хорошо хоть, сегодня читать Бориса Акунина и полосы Насти Гостевой. Там вроде никаких подводных камней. Потому что соображаю плохо. Кстати, как оказалось, я их уже прочёл.
Захожу выяснить, сделали мне пропуск аль нет. Нет, не сделали. Двигаясь по периметру здания, приближаюсь к главному входу на Телеграф, тому самому, над которым глобус. Захожу, предъявляю, за неимением пропуска, паспорт, меня записывают, лифтом пренебрегаю, поднимаюсь по лестнице. Вламываюсь в дверь, пытаясь сообразить, что и как надо нажать, чтобы войти. В нашем отсеке только свежий, как огурчик, Слава Курицын, бодро строчащий на ноутбуке, и секретарь редакции Оля Григорян. Лезу за свой компьютер. Делать пока нечего, роюсь в Интернете и медленно понимаю, что потерял вчера в такси кепку.
"Русский Журнал", "Вавилон", "Хай.Ру" с колонкой Димы Гайдука. Хорошо, спокойно. Анашечки хочется, чтобы ещё лучше было. Телефоны наверняка все прослушиваются, поэтому набираю номер не без внутреннего трепета и говорю максимально эвфемистично. Но меня понимают довольно быстро, и это хорошо, потому как появляются разные люди внезапно, приносят материалы... Стоп, какие материалы, это же суббота. Значит, наступает понедельник, и точно все приносят материалы сразу в огромном количестве, и я начинаю их читать, править и вообще всячески сходить с ума.
Входит Марат Гельман, сообщает, что всех бездельников надо выгнать. Автоматически воспринимаю это на собственный счёт, потом понимаю, что это шутка. Ещё через полчаса обнаруживается, что треть номера надо переделывать, и всё придётся читать заново. Мне приносят еды и питья. Я отзваниваю, что вот, мол, произошла непредвиденная задержка и по обговоренному вопросу я приеду завтра или послезавтра. Обнаруживаю забытую нашим бильд-редактором Олей Каминкой зажигалку в форме девушки в миниюбке салатного цвета. Понимаю, что зажигалка сугубо ритуальная. "Беломор" уже куплен, так что осталось выпросить на пару дней зажигалку. Оля Каминка искренне удивляется и спрашивает, зачем она мне понадобилась. Я краснею и смотрю в пол. В качестве ответа принимается, что зажигалка требуется для обустройства личной жизни.
Постепенно все приходят в состояние полнейшего одурения. Наступает ночь. Я доедаю пирожки и салатики, записываю на дискету наиболее интересные тексты, сохранив их в формате "текст ДОС", потому как на экстишке особо не разгуляешься, допиваю чай, надеваю шляпу и иду на улицу, твердя про себя, что главное – купить пару пакетиков растворимого кофе. На Тверской люди, в переходе люди, везде люди, метро пока что работает. До Белорусской, там пересадка, выхожу на Новослободской, вместо кофе покупаю себе две бутылки девятой "Балтики".
Неожиданно начинаю чувствовать себя вполне добропорядочным гражданином. Ещё в воскресенье, когда пытался зайти в одну квартиру, но не мог вспомнить подъезд, бдительные старушки подвергли меня обстоятельному допросу, и я оскорбился. Ну и что, что целых два дома взлетели на воздух? Ну подумаешь, кагэбэшники два дома взорвали! И вообще, может, не кагэбэшники. Может, чеченцы, или они сами взорвались. Но ведь не я! Я ведь фактически прилично выгляжу в данный момент! Потом было стыдно, даже когда с ёрнической ухмылкой об этом рассказывал.
Иногда мне кажется, что Слава Курицын – ангел. В один из дней, когда ему подарили оранжевую жилетку и накладные усы, это чувствовалось особенно остро. С усами он абсолютно другой. Не ангел. И когда он наконец отклеил усы, под его сгорбленностью совершенно ясно угадывалось два белых крыла. Такое впечатление, будто он их вообще никогда не снимает, так, изредка похлопывает ими при наличии хорошего настроения. Думаю, ему просто не повезло с Родиной. Если бы он родился в стране, для которой ангелы – дело привычное и обыденное, например, в Германии, то он не занимался бы литературной критикой и всем прочим, а просто летал бы в воздухе.
В отрочестве я очень любил историю, даже занимался в "Школе Юного Историка" при Московском Государственном Университете. Потом интерес к истории сменился интересом к психологии, литературе и философии. А потом, в феврале 1987 года, когда мне было четырнадцать лет, я вдруг почувствовал, болея гриппом, что забываю какие-то очень важные вещи. Так до сих пор я их и не вспомнил, даже не очень хорошо понимаю, о чём идёт речь. В среду, двадцать седьмого октября, мы сдали-таки в типографию второй номер "НеоМосквы", и я, после того, как все разошлись, залез уже с чистой совестью в Интернет, не опасаясь, что это нанесёт хоть какой-либо ущерб делу.
Здесь-то и произошло открытие, которое в определённой мере возместило вещи, забытые мною в четырнадцатилетнем возрасте. Я набрёл на некий сайт, посвящённый творчеству группы "Гражданская Оборона". И там я обнаружил, помимо коллекции аудиозаписей, несколько интервью Егора Летова второй половины восьмидесятых годов. Они публиковались в "Урлайте", "Контр Культ Уре" и где-то ещё. В них Егор Летов говорит об анархии, тотальном сопротивлении социуму и существовании человека на границе жизни. Может, я неверно передаю смысл, сохранённые файлы у меня потерялись, но это неважно: нельзя вот так просто взять и пересказать едва ли не самые последовательные документы отчуждения и свободы, адресованные не мне и не вам.
Важно, что эти интервью заставили вспомнить о противоположном нынешнему состоянии жизни, о чём опять-таки особо мыслию по древу не растечёшься: конформизм-нонконформизм, ёлки-моталки, шахер-махер, ёксель-моксель. Говорить об этом больше не хочется. Будем считать, что анашечки я приобрёл ещё во вторник вечером, а может, и в воскресенье, как раз в том подъезде, куда меня не хотели пускать бдительные бабули. Приобрёл аж целый стаканчик, и хватит мне его до Нового Года. А после Нового Года я и траву, и табак курить перестал – о здоровье решил заботиться. Ну не дурак ли? Разве не идиот?
Зато мясо начал есть. И в тот день, дочитав интервью Егора Летова и выйдя из Телеграфа, я тоже ел мясо: купил в "Макдональдсе" чизбургер, поскольку Володя Шмелёв, председатель движения "Первое Свободное Поколение", герой нашей рубрики "Наезд" во втором номере, скрепя сердце всё же предпочитает его "Русскому Бистро", о чём в статье и шла речь. Хотя, по его мнению, лучше всего был бы какой-нибудь другой отечественный производитель. Он мне часто встречался в коридорах штаба СПС, и оставил по себе крайне благоприятное впечатление, хотя лично нам общаться не довелось. Также благоприятное впечатление оставил известный галерист Борис Бергер, чей громовой голос регулярно доносился из-за перегородки, противоположной моему рабочему месту. Он повсюду носил ручного ужа.
В субботу, тридцатого октября, довольно быстро расправившись со всяческой ерундой, я собрался в клуб "Китайский Лётчик Джао Да" на концерт Фёдора Чистякова. Легендарный основатель группы "Ноль" после ряда событий своей жизни, по слухам, резко изменил своё восприятие окружающего мира и стиль исполняемой им музыки. Кроме того, я знал, что с ним теперь играет мой добрый приятель Вовка Кожекин, крупный специалист по губной гармонике. Да и вообще, хотелось как-то расслабиться. Косой уже был предусмотрительно заколочен и спрятан в пачку из-под "Пэлл Мэлл Лайтс", ритуальная зажигалка выпрошена у Оли Каминки, а работа сделана.
Хотелось немного перекусить и, главное, найти место, где можно спокойно дунуть. Я, если честно, очень боюсь курить ганджа в людных местах: мало того, что существует риск ареста или агрессии, так ведь обязательно попадётся на глаза какая-нибудь зловещая игрушка, которая напугает почище любого Фредди Крюгера. Нет, я вовсе не собирался отказываться от своего намерения, просто следовало найти подходящее место, что не слишком-то затруднительно, но перед этим – обязательно следовало поесть хоть немного. И я съел пирожок в "Русском Бистро", расположенном на большой глубине под Манежной площадью, где, кстати, тоже что-то взрывалось то ли до этого, то ли после, я уже не помню, зато помню, что обвинили в подготовке теракта милейшего Диму Пименова, похожего на вечного десятиклассника.
Пока я ел пирожок, я думал: где? Галерею закрыли и перестраивают. Красная площадь излишне литературна. В Кремле – поздно. Но вот – откровение: курим в одном маленьком дворике, где я однажды видел очень красивую крысу. И вон из коммерческих подземелий, направляемся к площади Ногина, но не по прямой, а с маленьким таким завитком. И к "Китайскому Лётчику" подваливаем уже вполне прилично накуренные. Зажигалка Оли Каминки не подвела, не зря она в форме эдакой барби-гёлл.
Пока я курил, я думал о том облике, который приобрела Москва за последние десять лет стараниями Юрия Лужкова. Как ни странно, для изначально разностильной и трогательно безвкусной городской архитектуры все новейшие включения оказались безусловно – позитивны и гармоничны. Что памятник Петру Первому, что Поклонная Гора, что – вообще все новые здания, ларьки, рынки. Они все оказались на месте. Если сравнивать с семидесятыми, когда в принципе ни одно сооружение не строилось без катастрофического выпадения из естественной для человека урбанистической среды. Которая именно "естественна" для человека индустриальной культуры. Докуривая косой, я в порыве благодарности попросил Джа помочь Юрию Лужкову преодолеть все возможные трудности с честью.
Чукча – не писатель и не читатель. Чукча – корректор. С этой мыслью я спускался по склизким ступеням в помещение клуба. Там уже было достаточно многолюдно. С меня содрали стольник за вход, и я купил себе поллитровую кружку уфимского пива "Сокол", чьё качество представляется мне безупречным, главным образом из-за названия. Можно было, конечно, попросить кого-нибудь из знакомых провести меня на концерт бесплатно, но я не хотел унижаться, а точнее, просто был не в состоянии составить алгоритм необходимых для этого поступков и действий. Пробившись к сцене, я поставил кружку с пивом на динамик и стал ждать начала.
Всякий, кому приходилось словами пересказывать музыку, знает, какое бесчисленное множество подводных камней содержит этот бессмысленный, по большому счёту, процесс. И, чтобы не уподобляться самому себе, скажу лишь, что в тот вечер играли хороший джаз. Кому он был хорош, почему да отчего – не ваше, уважаемый читатель, дело. Да и не моё. Это ничьё дело, т.е. – самое важное. После чего – внимание! ахтунг! – начинается один сюжетец. Пиво под травой пьётся медленно, музыка играет, караван, так сказать, идёт, и до этого сюжетца мы ещё доберёмся. А пока, уважаемые, можно отдохнуть от чтения. Выпейте чаю, послушайте музыку, присмотритесь к лицам пассажиров в вагоне метро, а лучше всего, если есть такая возможность, выспитесь как следует.
Продолжение повести
|
