3.
Внутри Телеграфа всё было так, как всегда. Подготовка седьмого номера. Где-то в эти дни я снова затарился травой, дабы подкорректировать кислотный флэш-бэк. Вычитывая афишу, внезапно выяснил, что в качестве гостя участвую в фестивале "Культурные Герои XXI Века". Остался в недоумении. Какой я, в самом деле, герой! Едрить-колотить! И почему меня никто не спросил, хочу я принимать участие в этом фестивале или нет. Хотя, конечно, хочу! Гость фестиваля – это круто! Здесь надо заметить, что с афишей у меня регулярно возникали проблемы.
Готовил её для нас весьма симпатичный человек по имени Андрей Котов. И всё бы ничего, да только приносил он афишу в очень хитром экселевском файле. То есть сам файл никаких нареканий не вызывал: нормальный такой файл. Но в вёрстку требовалось отдавать тексты в формате "текст онли". И тут начинались сложности, так как вся информация лихо смешивалась в довольно бестолковую кучу. А потом это дело, как правило, ещё и сокращалось. В итоге я договорился с нашими дизайнерами и правил афишу непосредственно в "Кварк-Экспрессе". Ну и сокращал, если надо. Естественно, увидев свою фамилию, тоже решил её сократить. Кроме того, имена половины участников фестиваля не были окончательно известны.
В результате мне пришлось во вторник, в полпервого ночи, звонить куратору литературной части фестиваля Диме Кузьмину и спрашивать, что мы, собственно, сообщаем в анонсе мероприятия, учитывая, что фестиваль проводится под прямым патронажем Сергея Кириенко. Дима Кузьмин отчётливо продиктовал все фамилии, и в три часа ночи я пешочком отправился домой ночевать, зная, что завтра лучше появиться пораньше. Всё складывалось как нельзя лучше, я был счастлив, что наша газета сообщает о моём участии в фестивале. Мне предстояло читать восьмого декабря в здании Литературного музея на Петровке. Значит, это был не седьмой номер, а восьмой. Опять сбился, а ведь так хочется быть точным!
Чтобы не обманывать читателя, о дальнейшем буду повествовать, используя "скорее всего". Так вот, скорее всего, это было или за несколько дней до фестиваля, или на несколько дней позже. Разброс по времени, наверное, в сложившейся печальной ситуации с хронологией событий вообще значения не имеет. Диавол с ней, с хронологией! Зато я очень хорошо помню, где я тогда ел. Это было в уже упоминавшихся выше "Оладьях". Я ел грибной супчик и оладьи со сметаной, очень вкусные. Съел, вышел на Никитскую. Закурил "Галуаз". И пошел отрепетированной московской походочкой, ясное дело, на Телеграф.
На Телеграфе был обыск. Искали то ли незаконно отпечатанные листовки, то ли ещё что-то такое, чем можно было уличить Союз Правых Сил в политической нечистоплотности. Но это я узнал потом, а сперва, войдя в помещение штаба, увидел лишь беззастенчиво разодранные упаковки и валяющиеся повсюду бумаги. Это было чертовски кинематографично! Ради этого зрелища стоило пожертвовать годами спокойной жизни. Я спросил у Оли Григорян, в чём дело, и она объяснила мне суть происшедшего: ворвались люди в масках и ну давай всё потрошить. Даже я не могу не согласиться, что подобные методы – свинство.
Первым делом я проверил верхний ящик своего письменного стола. Туда налётчики не полезли. А зря! Незаконно отпечатанных листовок там, положим, не было. Зато там лежал в целости и сохранности щедрый пакетик ганджа и полная пачка "Беломора", изготовленного в Петербурге на бывшей Фабрике им. Урицкого. Если бы эфэсбэшники, или омоновцы, или кто они там были, нашли бы этот пакет, наверняка разразился бы скандал. И всё из-за скромного, ни на что особо не претендующего корректора, который просто иногда любит дунуть. Меня бы наверняка посадили, Славу Курицына отымели бы за низкий уровень подбора кадров, а СПС оказался бы дискредитирован куда эффективней, чем с помощью каких-то там вонючих листовок.
Про обыск у нас в газете была большая статья. Честно говоря, я был рад, что моя фамилия фигурирует всё-таки в афише, а не в этой статье. Скандальная слава, как у Алины Витухновской, мне не нужна. Алина Витухновская, кстати, несколько раз появлялась у нас в редакции. Однажды ей было нужно позвонить, и она целых полчаса тараторила у меня над ухом о всяких своих делах. Прислушиваться не было никакой возможности – слишком много срочной работы. Но присутствие столь яркого и неординарного человека в непосредственной близости от рабочего места – испытание не из лёгких. Однако, когда она ушла, я пожалел, что это произошло так быстро и неожиданно. В ней действительно было что-то волшебное.
Велком хом, мистер Найлз! Картонные коробки с совсем уж непригодными книгами про пограничников и милиционеров расползлись нагло, как червяки. И я выбрасываю полдня ненужные книги. Вообще обнаруживаю, что в комнате слишком много ненужных вещей. Выбрасываю одежду, старые рукописи, подарки покойников и всё то, что было собрано в своё время по помойкам и выселенным домам. Свит фридом, короче. Действительно, сколько можно жить среди отбросов и безобразий. Я устал. В конце концов, большей частью этих вещей мне всё равно вряд ли предстоит воспользоваться. Грязными руками развожу супчик, подметаю, благо почти всё просохло, и обнаруживаю, что комната как была забита барахлом, так и осталась.
В выходных данных четвёртой книги Михаила Павловича Нилина. От издательского коллектива. На стадии набора в силу несчастной случайности утрачено стихотворение #79. Под названным номером в книге помещено стихотворение из предоставленного автором на такой случай резерва. Приятно осознавать, что природа не терпит пустоты. В моё отсутствие всей нашей редакцией было написано стихотворение Михаила Павловича Нилина. Вошло оно в эту книгу или нет, я как-то постеснялся спрашивать. Жалко, что потерял то. Всегда приятно иметь что-нибудь на память.
Позвонили из Института Русского Языка. По словам Оли Григорян, спрашивали, есть в нашей газете корректор или же нет. Назвали несколько ошибок. Знали бы они, сколько их там вообще! Ответил, что во всех перечисленных случаях возможно альтернативное написание. А то! Назовите случай, когда альтернативное написание невозможно! Следует признать, что русскоязычные тексты на самом деле вовсе не нуждаются в корректуре в силу их автоматического духовного наполнения.
Интернет достал по полной программе. Читаю в свободные минуты "Записки Из Мёртвого Дома" Фёдора Михайловича Достоевского, издание начала тридцатых годов. Вот была развлекуха в какой-нибудь "Правде" корректором работать. Тоталитаризм при этом роде занятий наверняка вреден для здоровья. Заболел, похоже, в очередной раз грибком на причинном месте. Кислота, по ходу, негативно влияет на мою далеко не первой свежести иммунную систему. Надо купить крем "Тридерм" и нистатина пару упаковок. А перед тем, как жрать нистатин, ещё полмесяца бухать побольше в своё удовольствие. Иначе совсем тоска.
Восьмое декабря, среда. Сдали в типографию восьмой номер. Два часа дня. Срочно необходимо покушать, где-нибудь принять душ и в свежем виде в шесть часов оказаться в трапезной Петровского монастыря, она же, по неофициальным сведениям, – баня Ивана Грозного. Там гнездится Литературный Музей, и там мне предстоит читать на фестивале в качестве гостя. Основной гость – Дмитрий Александрович Пригов, который живой классик, а дополнительные – я и Данила Давыдов, без которого вообще ни одно литературное мероприятие не обходится, потому что он умён, талантлив и энергичен. Обязательно вымыть член. Участвовать в литературном мероприятии с немытым членом может позволить себе только законченное чудовище. А корректор из штаба СПС – нет, не может.
Покупаю горячие блинчики с курагой в палатке. Поглощаю. Дозваниваюсь на Профсоюзную, где кто-то оказывается дома, покупаю новые носки, трусы и полотенце. Уже с Профсоюзной дозваниваюсь на мобильник Аглае Волковой, мы договариваемся встретиться у головы Пушкина без четверти шесть. Моюсь. Получаю от этого удовольствие. Курю с хозяйкой квартиры ганджа. Моральная компенсация за неурочный визит великого русского писателя с целью решения насущных вопросов личной гигиены. Меня даже напоили чаем.
Аглая Волкова лично покупает мне бутылку пива. Первым читает Дмитрий Александрович Пригов. Потом – участники фестивальной программы, которые к концу третьего часа чтений окончательно становятся все на одно лицо. После них произносит что-то литературное Данила Давыдов. И вот, наконец, – моя очередь. Читать ничего не хочется. Хочется выпить. Люди в зале очевидно измучены. С дрожащими от нервного возбуждения руками читаю рассказ из двух предложений. Всё. Конец. Публика облегчённо вздыхает и аплодисментами благодарит меня за то, что больше ничего слушать не надо. А дальше – банкет.
Наверное, шёл снег. Точно я в этом не уверен, но в декабре для средней полосы России снегопады – вещь обыкновенная. Во всяком случае, даже если снег и не шёл, всё равно приходилось месить грязь под ногами, обильно насыщенную лужковской солью. Беспокоиться о состоянии своей обуви в это время мне приходилось едва ли не постоянно. Все ругаются, но никто не понимает, что если бы не соль, все тротуары сделались бы просто непроходимыми из-за снега, а дворники поумирали бы от сверхчеловеческого напряжения. Я сам проработал дворником две недели, знаю, о чём говорю. Соль на московских улицах – это то же самое, что операционная система Виндоуз. Никому особо не нравится, но другого выхода нет.
Нашей задачей, поскольку все уже выпили на выходе из Литературного Музея, было появиться в СПС раньше других, потому как могли возникнуть сложности с охраной, которая вовсе не обязана впускать толпу пьяных людей с сомнительными документами. Т.е. потом, конечно, по-любому всех бы впустили, но очень медленно. Ввиду чего мы с Аглаей Волковой оторвались от коллектива и припустили вперёд. Может, просто алкоголь располагал в тот момент к быстрой ходьбе. Нам и вправду удалось успеть заранее, спокойно раздеться в помещении редакции, я показал своё рабочее место, у Аглаи Волковой нашлось яблоко, разделив которое, мы прикончили остатки имевшейся у меня водки. А после отправлись в зал для пресс-конференций, где и был организован фуршет.
Еды, как и питья, было вдосталь. Я съел много сухофруктов, орешков, бутербродов, оливок, какое-то заливное мясо, поскольку был уже пьян и о своём вегетарианстве забыл. Вдоль стола ходил Дмитрий Александрович Пригов и всем, кто пытался с ним разговаривать, отвечал одним-единственным полувопросом: "Жизнь удалась?" Это было очень проникновенно и трогательно. Потом я говорил с одним человеком то ли из Воронежа, то ли из Пензы, а потом – с другим, то ли из Красноярска, то ли из Иркутска. Аглая Волкова сказала, что ей здесь надоело, и она уходит. Кроме того, выяснилось, что почти всё съедено и выпито. Мы ушли вместе. Потом я каким-то образом оказался дома.
Похмелья отчего-то не было. Зато пришёл участковый. Спросил про наркотики. Я честно сказал, что наркотиков никаких нет, я в завязке, друзья все померли или вылечились, соседи сумасшедшие, но я в этом не виноват. Предложил участковому с ними побеседовать. Он тяжело вздохнул и сказал, что больше ничего такого не вынесет. Очевидно, он с ними уже имел возможность пообщаться. Заглянул в холодильник, увидел книжки. Спросил, где я работаю, увидел мой пропуск в штаб-квартиру СПС. Сообщил ему, что моя теперешняя профессия – специалист по чёрному пи-ару. Он заржал. Оказывается, читал последний роман Пелевина. Я ему подарил, чувствуя, что соображаю всё хуже и хуже, книжку под названием "Словарь Терминов Московской Концептуальной Школы". Он заржал. Из вежливости я тоже заржал.
Когда он ушёл, заколотил остатки травы в штакет. Подумал, что надо бы заглянуть на работу, да и вообще зимой хорошо. Покурил. Приклеил скотчем картонку на место разбитого стекла. Оделся потеплее и вышел на улицу. Там ездили машины, ходили люди. Обнаружил, что меня ощутимо притормаживает, попытался вспомнить, не наговорил ли вчера каких-нибудь глупостей. Вроде не наговорил. Пришёл на Телеграф. Там какие-то сложности, плохо уже помню, какие, на выбор два варианта: первый – звонок из Института Русского Языка, второй – срочная корректура большого количества рисунков Саши Шабурова, который зачем-то норовит ухватить меня за задницу. Вообще в последнем, девятом, номере газеты текстов особо не было – в основном картинки.
Катя Ваншенкина показывает мне вёрстку книги Михаила Павловича Нилина. Вёрстка очень хорошая. Катя Ваншенкина тоже очень хорошая, жаль только, что пытается меня переубедить в чём-то таком, о чём я вообще никакого понятия не имею. Заходят Макс Фрай и Марат Гельман. О чём-то разговаривают со Славой Курицыным, ну так они часто с ним разговаривают. Вскоре выясняется, что работы для меня никакой нет. Звоню Аглае Волковой, она предлагает пойти в "Музей Кино", где сегодня идёт фильм Вернера Херцога "Войцек". Я соглашаюсь.
Мы встречаемся в центре зала на "Краснопресненской". Аглая Волкова не одна – с подругой, которую зовут... Вот, уже и не вспомнить. До начала сеанса ещё есть время, мы идём на выставку, посвященную истории отечественной анимации. Там много рисунков, а кроме них – одна замечательная ерундовина, которая представляет из себя много-много подвижных металлических штырей, которые закреплены на металлической пластине с дырочками. Если эту штуку приложить к лицу, то остаётся достаточно точный слепок. Мы по очереди, закрыв глаза, делаем всё, что предписано инструкцией, и смотрим на то, что получилось. Какое-то сходство есть. При чём тут анимация, я уже не помню. Скорее, гипсовый слепок с умершего.
Потом мы смотрим фильм. Пересказывать содержание я не буду. Фильм мне не понравился. Я всегда думал, что Ян Кёртис покончил с собой именно после просмотра фильма "Войцек". Уже потом выяснилось, что он покончил с собой после просмотра другого фильма Вернера Херцога под названием "Строшек". Когда я высказал Аглае Волковой своё мнение о фильме, она возмутилась. Сказала, что я ничего не понимаю. А я сказал, что этот фильм нужно перемонтировать в обратной последовательности, тогда он будет хорошим. Дело тут, очевидно, в том, что я очень редко хожу в кино, а раньше, в конце восьмидесятых, ходил очень часто и все фильмы казались мне превосходными.
В результате мы выпили по кружке пива в каком-то кафе и окончательно переругались. С тех пор я Аглаю Волкову больше не видел. Один раз она звонила мне из Италии. Я сказал, что переменил своё мнение о творчестве Вернера Херцога. Аглая Волкова сказала, что недавно звонила моей бывшей жене, и они сошлись с ней во мнениях. Оказывается, они успели где-то перезнакомиться не так давно. Меня это огорчило. Сошлись во мнениях – это значит, что и Аглая Волкова считает меня подонком. А моё собственное мнение о себе, следует признать, всё больше и больше смещается в положительную сторону. В конце концов, человек же не виноват в том, что живёт так, как умеет.
Через пару дней выяснилось, что работы в СПС больше нет. Вычитывать нечего. Дома у меня валяются все номера газеты. От нечего делать решил их посмотреть на предмет ошибок. Жаль, что задним числом их уже поправить нельзя. Ушедшего не воротишь. Зато наткнулся на интервью с художником Пашей Жовнером, и внезапно понял, что это тот самый Паша Жовнер, который был комендантом "Ленинградского Дома Мира И Милосердия", где я жил в январе 1991 года. Мы были знакомы. На фотографии в газете он абсолютно неузнаваем. Так что, быть может, это не он, а какой-нибудь другой Паша Жовнер. В оранжево-зелёном шарфе, как утверждает заметка. Кстати, не могу не упомянуть наших доблестных фотографов – Тимофея Изотова и Максима Горелика, благодаря которым визуальный ряд почти преобладал над вербальным, что для таблоидов не вполне характерно.
Итак, на фестивале я читал четырнадцатого, Херцога смотрел пятнадцатого, а выборы – девятнадцатого, в воскресенье. К этому времени обнаружилось, что Союз Правых Сил на президентских выборах будет поддерживать кандидатуру премьер-министра Владимира Владимировича Путина. Мне, как ни странно, это пришлось по душе. Я понял, и это было едва ли не откровение, что страной должен управлять человек, соответствующий по своей природе той стране, которой он управляет. Что иначе будет трагизм и нелепица. И хотя сама по себе эта мысль весьма и весьма банальна, понять, что это действительно так, не слишком-то просто.
"Народ имеет ту власть, которую он заслуживает", – здесь есть какой-то подспудный негативизм, мешающий воспринять эту ситуацию, как благотворную. Такое впечатление, будто народ должен иметь власть едва ли не божественную по своей природе. Но ведь народ – это мы. И, как известно, не боги горшки обжигают. А что до взрывов и канонад – не все ведь имеют возможность заниматься экстремальными видами спорта для поднятия уровня адреналина в крови.
Я задумываюсь о своих литературных корнях. Лев Толстой и Хантер Томпсон, Козьма Прутков и Луи-Фердинанд Селин, Эдуард Лимонов и Кнут Гамсун – да мало ли кто ещё. Тот же Игорь Яркевич. Возвращаясь к политике, вспоминаю одну из статей в нашей газете, которая называлась "Кириенко – бомж". Это правда, и дело вовсе не в наличии либо отсутствии прописки, а в том, что человек, посвятивший себя политической деятельности, автоматически лишает себя внутреннего патриархального дома ради того, чтобы заботиться о благополучии других людей, и плохих, и хороших. "Дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть", – сколько в этих словах покойного Булата Шалвовича Окуджавы сострадания к тем, кто пожертвовал личной жизнью во имя Отечества и народа.
Обратил внимание, что в моём тексте ни разу не упоминается Глеб Олегович Павловский. Я про него просто ничего не знаю и видел только один раз в жизни, на презентации журнала "Пушкин". Не исключаю, что люди, которые прочат его в очередные "серые кардиналы", нуждаются в какой-то такой фигуре, ну и пусть себе нуждаются. Мало ли кого я не упомянул. Как в анекдоте: "Опер сказал – про всех писать". Чушь какая-то. Мне, может, про Александра Исаевича Солженицына интересней писать, его-то, по крайней мере, никто в "серые кардиналы" не прочит.
Одним словом, что-то подобное я думал, когда смотрел на уже вышедшие номера "Неофициальной Москвы". И мне очень сильно хотелось водки. Я не понимал этого своим сознанием, думал, что хочется скорее пива, и поэтому пошёл в пивную на улице Чернышевского, оставив дома все ритуальные заморочки. В пивной я встретил совсем уж немыслимых старых знакомых, которые как раз собирались ехать на дачу. Они позвали меня с собой. И мы купили водки.
В действительности игры здесь никакой нет. По логике вещей, в этом месте мне следовало бы поместить пространное обращение к читателю. Вне зависимости от того, читает ли он всё по порядку или случайно попал именно в это место. Мне следовало бы изложить свои творческие задачи, рискуя вызвать скуку, раздражение и прочие недостойные эмоции. Однако! Уважаемый Читатель! Позвольте мне в этом месте рассказать Вам сон. Обыкновенное сновидение. Про взрыв школы. От того времени, когда я работал в штабе СПС, у меня не осталось воспоминаний о снах, к величайшему сожалению.
Я нахожусь на крыше школьного здания в обществе двух человек, которые уже давно умерли. У нас есть большая, в человеческий рост, колба с "царской водкой". Она разбивается и заливает пожарную лестницу, по которой мы поднимались. Мне удаётся спрыгнуть с крыши и попасть домой. Я в ожидании обыска. Приходят трое школьников с конвертами, в которых лежат рваные бумаги. Приходят ещё какие-то люди, которые со мной знакомы. Я успеваю незаметно вылить остатки "царской водки" в банку из-под горчицы. Сосед сообщает мне, что умер некий неизвестный мне человек, оказывается, тоже проживавший в нашей квартире. Наконец, появляются следователи, понятые и автоматчики.
Обыск не приносит никаких результатов, если не считать того, что моё имущество оказывается перевёрнуто вверх дном, а паутина счищена и проанализирована. Тогда следователь достаёт из кармана мятую бумажку с неразборчивыми каракулями и с помощью лупы сравнивает почерк с моими рукописями. По его словам, почерк совпадает. Я не соглашаюсь, однако меня арестовывают. Надо заметить, обыск происходит крайне оптимистично и весело.
В следственном управлении, куда мы едем на электричке вдвоём с одним из следователей, меня допрашивают. Я категорически отказываюсь признать свою вину, хотя знаю, что являюсь единственным выжившим виновником взрыва. После этого меня отправляют на электричке в тюрьму, практически без охраны, и на прощание я интересуюсь у следователя, по какой статье мне будет предъявлено обвинение. Он отвечает: 340-прим. Тюрьма находится на Садовом Кольце, неподалёку от Планетария. Называется "Тальково". И только оказавшись в тюремных стенах из тёмно-красного кирпича с подтёками, я понимаю весь ужас моего положения. В коридоре валяется живое тело без рук и ног, из-за дверей камер доносятся жуткие вопли, а сопровождающий меня карлик в тёмно-синей робе выдаёт мне полотенце со следами запекшейся крови.
Печень, честно говоря, у меня ни к чёрту. Иммунная система тоже ни к чёрту: температура за последние пять лет поднималась только один раз. Зато, когда у меня болит печень, я твёрдо знаю: скоро напьюсь. И никаких вариантов. В тот день у меня тоже болела печень. Кроме водки четырёх сортов, мы купили блок "Петра Первого", четыре двухлитровых баллона с пивом, архигнуснейшие консервы, батон и билеты на электричку. Я, уже выпив пива, зачем-то сепаратно приобрёл в "Макдональдсе" на Маросейке чизбургер и спрятал его в карман. Обнаружил, что мои перчатки в соплях ядовито-зелёного цвета. Из-за освещения. Перчатки я выбросил и купил около метро новые.
Мы сели в электричку на Белорусском вокзале. Было холодно. Рядом с нами ехали милиционеры. Мы выпили водки и стали играть в карты, в бур-козла. Я к тому времени основательно подзабыл правила этой игры, и моим спутникам пришлось объяснять всё с нуля. Вспомнил быстро. В вагоне было светло, я даже пробовал читать книжку. Один из милиционеров тоже читал книжку, детектив Полины Дашковой, интервью с которой, кстати, тоже было в "НеоМоскве". По-моему, никаких ошибок в нём не было, в смысле, я ничего не пропустил. Всегда было интересно, как милиционеры, а тем паче, работники прокуратуры, воспринимают детективную литературу. Так, как я литературу вообще и детективы в частности, или по-другому? Т.е., очевидно, по-другому, но хотелось бы побывать на их месте, в ихней шкуре, что называется.
Мы проехали Фили и Кунцево, о которых тоже была статья в газете. Вернее, не столько о самих этих городских районах, сколько о Музее Военной Техники около Поклонной Горы, у какового музея были острые проблемы с городскими властями. Писал об этом мой добрый приятель Гена Нечаев, военный корреспондент "Независимой Газеты", и шла статья под рубрикой "Общество", которую редактировала Юлиана Пучкова. О Кунцеве, вспомнил, ещё был большой топографический материал в рубрике "Другое Краеведение", принадлежавший перу автора нашумевшего романа "Взятие Измаила". К сожалению, не помню его фамилию, зато помню, что речь шла об учителях, отходах химического производства и дворовой романтике.
Вышли в тамбур покурить. Я показал свой пропуск в московский штаб СПС на Телеграфе и рассказал, что весь штаб находится в огромном, вроде заводского цеха, помещении, разделённом белыми перегородками, на которых висят картины многих современных художников. Мои друзья рассказали мне о своей работе: она нелегка, но приносит определённый доход. Ещё они рассказали, как воровали книжки в магазине "Ад Маргинем". Я им посоветовал другие магазины, более буржуазные. Вскоре мы приехали.
От платформы вниз шла петляющая дорога, нехарактерная для обычного подмосковного ландшафта. Шёл густой снег, ложившийся на голый, вследствие резкого похолодания после оттепели, и крайне опасный для нетрезвых людей лёд. Мы рассказывали друг другу анекдоты, смеялись. Прошли по безлюдным заснеженным улицам дачного посёлка. Дальше на нашем пути встретился замёрзший пруд, посередине которого испражнялся единственный встреченный нами человек, в телогрейке и уже совсем пьяный. Мы всё равно пошли через пруд. По-моему, мы его не спугнули своим хохотом, даже не привлекли внимания.
Когда мы отогрели замок и смогли войти в дом, я взялся растопить печку. Это у меня получилось удачно, мы нашли маринованную черемшу, открыли консервы и сели пить водку. Говорили мы о разном. Кажется, обсуждали роман Баяна Ширянова "Низший Пилотаж", придя к выводу, что роман дурацкий и неправдивый. В действительности я думаю несколько иначе: по-моему, эта книга открыла новую страницу в истории русской литературы. Потом я вспомнил про Анатолия Осмоловского и нашёл у себя в рюкзаке брошюру "Против Всех Партий". Меня попросили рассказать про Анатолия Осмоловского и его сподвижников. Что мне было известно, я всё сказал, особо выделив восхитившую меня акцию Александра Бренера в голландском музее, когда он на картине Казимира Малевича нарисовал знак доллара.
В сборнике "Против Всех Партий" участвовали Олег Киреев, Иван Засурский, уже упоминавшийся Данила Давыдов и много кто ещё. Меня спросили, имеют ли эти люди что-нибудь общее с "Русским Национальным Единством" Александра Баркашова. Я ответил, что нет, несмотря на сходное отношение к выборам. После этого мы стали говорить о гомосексуалистах. Я утверждал, что среди гомосексуалистов, скорее всего, попадается примерно такое же количество нормальных людей, как, допустим, среди евреев и русских. К сожалению, не помню, согласился со мной кто-нибудь или нет.
Потом мои друзья узнали, что я бросил торчать на опиатах. Они очень обрадовались этому, наверное, полезли ко мне целоваться, утверждая, что пить водку намного лучше, чем употреблять героин. Скорее всего, после того, как мы выпили за завязку, я ответил, что и пить скоро брошу, а вообще, собираюсь по утрам делать гимнастику, только в комнате мусора очень много, и он мешает передвигаться. Пригласил их в гости. Они приняли приглашение. А вот дальше произошла одна крайне неприятная вещь: мне стало плохо. Мне и вообще тогда было не очень, но в тот момент мне стало плохо по вполне конкретной причине.
Я вышел во двор. По-прежнему шёл снег, но на небе каким-то загадочным образом умудрялись гореть звёзды. По крайней мере, так я это помню. Меня вырвало. Алкогольная рвота намного неприятнее опийной, и я очень хорошо помню, что именно тогда об этом подумал. Захотелось отлить. Я решил отойти к сарайчику. Справив нужду, я поплёлся обратно к дому. Остановился. Посмотрел на звёзды, на снег. Пошёл дальше. Неожиданно поскользнулся и разбил в кровь лицо, потому что под снегом был лёд.
Мои друзья сначала хотели отомстить за меня, но вскоре выяснилось, что мстить некому, и ещё выяснилось, что кончилась последняя бутылка водки. Оставалось пиво, и возникла мысль, что надо бы сходить на соседнюю станцию за водкой, однако вскоре угасла. Я спел песню Сергея Жарикова "Сыграни Мне, Братан, Блюзец". "Могилу Вырой Мне, Лопата" я, к сожалению, целиком не помнил. Мы ещё немного поговорили, выпили пива и расползлись спать. В ту ночь мне, скорее всего, ничего не снилось.
Утром я проснулся первым. Меня снова вытошнило. Я выпил пива и подумал, что пить – это и вправду намного более по-русски, чем трескаться всякой дрянью. Вспомнил, что сегодня – день этих самых злополучных выборов. Надо ехать голосовать. Посмотрел на часы: девятнадцатое декабря 1999 года, полдень, вернее, десять минут первого. Пора уходить. Преодолев сон, мои друзья смогли со мной попрощаться, и я вышел на улицу, проглотив традиционное колесо анальгина.
Стоп. Перед тем, как выйти, я ещё посмотрел в зеркало. На меня смотрело то самое, о чём мы писали в газете "Неофициальная Москва". Называется – "мамурлюк". Мамурлюк – это лицо, которое с утра смотрит из зеркала. Не всегда, а конкретно вот в таких случаях. Причём на нём может даже не быть запекшейся крови. На нём может вообще ничего не быть. Слово сербское. Если я ничего не путаю. Автор "Взятия Измаила" – Михаил Шишкин. Не знаю, насколько это существенно.
В мои глаза ударил яркий дневной свет. Снег играл и искрился, хрустел под подошвами, вокруг широкого каньона, иначе не скажешь, в котором расположен дачный посёлок, росли сосны. За соснами, почти по краю обрыва, шустро бежала электричка в сторону Москвы. Воздух звенел. А снег падал огромными-огромными хлопьями, редкими, увесистыми, как ласковая пощёчина. Я подумал, что на свете нет ничего прекраснее снега. Немного постоял на месте, после пошёл вперёд.
Медленно поднимался вверх по извилистой, скользкой дороге. Вышел на платформу неспешно. Купил билет. Посмотрел расписание. Нужно было ждать минут семьдесят. Я стоял на платформе, почти не замерзая, и слушал звук работающего неподалёку мотора. Не было ни одного человека. Снежинки падали всё реже и реже. Я спустился по заиндевелой лестнице с другой стороны платформы, чтобы посмотреть на источник звука. Пройдя несколько десятков метров, я увидел, что среди сосен работает экскаватор. В кармане я нащупал вчерашний чизбургер.
|
