Августовский ливень всю ночь фигурял во тьме, а утром на асфальтовых блестящих, как виноград, дорожках вокруг корпусов обнаружились трупики дождевых червей, разновеликие, они валялись повсюду, словно обрывки ниток, которыми небесное воинство в поте лица сшивало внезапно прохудившееся небо. Зато под соснами ни слезинки. Грубая промокашка земли впитала черную влагу ночи всю до последний капли.
А как было бы здорово, подобно простоволосой беглянке над водорезом лихой каравеллы, отражаться в зыбком зеркале сизых луж. Ведь человек легче воды, поэтому может плыть.
- Петя, ну давай уедем, возьмем расчет и уедем прямо сегодня!
- Ты же знаешь, что нельзя...
Только так и можно спать в рассеянном свете дня, не на подушке, а под ней. Под воробьиным пухом одеяла, под гусиной тиной наволочки.
- ... потеряем премию ... потерпи ... всего-то неделя ... неделя осталась ...
Голая икра и круглая пятка выпростались из-под хлопчатобумажного облака и напоминают перископ уходящей на дно субмарины. Спит он всегда на животе. Площадь больше, удельное давление меньше, соответственно, мягче перина.
Боже мой, Петька, откуда ты все знаешь, пэ-тэ-ушник несчастный?
- Не пэ-тэ-у, а техникум, строительный техникум, можно считать, что архитектор.
Можно, согласна. Но если по стиральной доске пуговичного олова нельзя уплыть на пилотке бумажного пароходика и надо непременно вернуться к полуденному разводу, послеобеденной поверке, тогда не стоит опаздывать. А то ведь, действительно, обнулят коэффициент трудового участия и не сбудется твоя, практически инженер, мечта о куртке-гренландке с альпийским башлыком.
В утренних лабиринтах входов и выходов уже снуют беспардонные тетки с полными ведрами, поэтому серые коридорные тени пугливы, как кошки. На широкой лестнице красный бобрик ковровой дорожки желает форсить косым джентльменским пробором, но желтый колхозный веник упрям и обязательно добьется уставного единообразия.
- Что, Ира, поехала? Не забудешь?
Полупрозрачную кастеляншу Лиду от казенных простынок отличает лишь отсутствие синего штампа "Дом отдыха Усово". Крахмалить и ровнять утюгом ни то, ни другое не принято, вот и замерз паучок родинки, повиснув на ниточке преждевременной морщинки.
- Да нет, конечно, не волнуйтесь. Зайду обязательно.
Торт Птичье молоко. Белую сухопутную медузу в коробке придется, как сероглазую сиамскую тварь, везти на коленях. Царапаться и проситься на травку не будет? Сестра Лиды Светлана может дать совет по уходу за протоплазмой, зимующей в рачьем панцире горького шоколада. Заведующая кондитерской секцией первого универмага просто обязана разбираться в физиологии взбитых сливок и психологии воздушного безе.
Между прочим, серая мука пудры не сделала ее кожу глаже. Значит, вся суть в термической обработке, чертова невозможность запечь.
Мозаичный шахтер на стене холла немыслимо похотлив в час, когда каша завтрака уже остыла, а картофель обеденного супа еще в мундирах. Зеленые улитки его глазенок оживают в безоблачные дни, и если вы не спрятались, стрекозы, в сарафанах-размахайчиках, то слезы горькие ронять придется вашим муравьям на белые футболки с ромбами "Динамо". Сегодня, впрочем, после ночного ливня лицо ударника уныло и неприглядно, словно потребсоюзовское слипшееся монпансье. Цвет и фактура отвратительны, как после именинной тюри.
На прилавке в углу уже разложены газеты, рядочек за рядком, все одинаковые - черепицы-альбиносы в козявках типографских птичьего помета. Кажется, сороки приносят сплетни на хвосте. А лебеди берестяные - счастье.
За этой низкой стойкой Петька с напарником Володей, кусты окрестные и клумбы, как и положено разведчикам, обследовав с фонариком, ночь коротает, беседуя о вечном, неразрешимом споре эксцентриков и шатунов. Ну, что решили, чок или же получок двухстволки сопел принципиально улучшает кучность попаданья звездолета "ИЖ-Планета-Спорт"?
Прилив рассвета неизменно выносит к ногам мальчишек из мути коридора тело женское. И роза мокрых губ, как будто норовя коснуться чистых лиц, грубо и сипло просит огонька.
- Ирка, ты, чего, от них же за версту несет псиной.
А еще он называет это явление - точкой росы. Юный техник, грамотей, ядреный, да не укусишь, яблочко дички несъедобно.
Регулировщик токов слюны и желчи, часы над дверью в столовую лишились одной руки. Без десяти десять. Бежать, бежать, следующий южносибирский автобус уже после одиннадцати.
За белыми стволами деревьев рощи уже метет хвостом лисица-осень. Скоро, очень скоро вся земля тут, как после большого воздушно-десантного праздника, будет усыпана медальным золотом березовых листьев. Пивной рыбьей чешуей. Может быть, поэтому и кажется, что пахнет селедкой. Фу, какая гадость.
- Красавица, да ты, никак, в город?
Екатерина Алексеевна, какое чудо, значит, напрасно уверяет Брэм, что жабы бородавчатые в сырую погоду не встречаются в наших лесах, где мокрых лепесточков и мелких листьев конфетти так славно клеятся на глянец туфель.
- То-то я гляжу, на библиотеке объявление, в четверг работает после обеда.
- Да вот, к зубному, записалась...
- Ой, миленькая, а мне ведь тоже надо, да я боюсь. Видишь, коренной-то сверху совсем сгнил...
Ага, понятно, кто тут весь воздух взял и испоганил. Хорошо хоть, не додумалась сказать - к хирургу. И не такую прелесть увидала бы.
Ладно, все равно через рощу получается в два раза быстрее.
От подъема по крутому откосу внезапно закружилась голова. Наверное, опять ветер пригонит тучи, а ты, кулема, зонтик взять и не подумала.
В десять тридцать, когда последний в даль смотрящий моряк-романтик становится геологом и изучает только безнадежную щебенку под ногами, из-под стрелки "С прибытием, друзья", слегка покачиваясь, солидно выползает синяя баржа казенной "Волги", соскальзывает с горочки, разгоняется и вдруг у остановки притормаживает. Звук омерзительный, как будто крысу задавили.
Глаза водителя Андрея подплывают к пассажирскому стеклу, словно два малька, виляя хвостиками.
- В город?
Ну, не скажешь же ему - нет.
Машина трогается, полотелая собачка на приборной доске начинает бить поклоны, похоже, уже съела кусок мяса и теперь надеется вот так разжалобить попа.
- Хорошо выглядишь.
- Ты тоже.
На самом деле, когда он в обязательном пиджаке и белой рубашке, его можно и не за шофера барыни Павловской принять, молодой аспирант, профессорский сынок, взял на часок папашин бомбовоз сгонять за оппонентом.
Полусырая дорога трепещет впереди, словно гвардейская ленточка.
- Расписываться-то будешь или в городе найдешь получше?
- Буду, Андрей, буду. Пятнадцатого сентября.
От чрезмерного усердия набожной собаки перед глазами начинают прыгать радужные зайчики.
- На свадьбу, значит, не зовешь?
- Душно у тебя.
Что же это такое сегодня, буря магнитная, битва циклона с черной дырой прямо над нами? Или же тряпочные рессоры?
- Душно, я говорю.
- Окошко приоткрой.
Все равно воняет селедкой, встречным ветром невозможно дышать, он густ, как вакса, сейчас я стану негритянкой или зеброй.
- Останови машину.
- Что?
- Останови, я говорю.
Сколько же надо идти, крушить татаро-монгольские пики травяной орды, чтобы он наконец отстал, чтобы можно было упасть на колени, ткнуться лицом в платок лопуха? Ответь же, кто-нибудь!
- Ир, а Ир.
Уйди, плохо человеку, плохо, укачало...
- Ир, а Ир, ну дурак я, дурак... ну, а ты-то чего злая такая... Ира, ну давай хоть разок... как на острове, как тогда... чтобы память... а не так...
Он склонился к самому уху, дышит так, будто грамоту проглотил не прожевав.
- Иринка, слышишь, ну, хотя бы рукой...
Пораженное острым локтем человеческое тело принимает форму согнутой верхней конечности. Конгруэнтность. Так ведь, Петенька? Да ведь, миленький? Ты меня, правда, недооценивал. А я ведь очень понятливая, и память у меня замечательная.
В горящую избу не знаю, а вот остановить рейсовый автобус между остановками, как выясняется, могу.
Петька читает, сидя в парусине раскладного кресла. Спиной к двери, ногами на балкон. Подойти к нему можно совершенно незаметно, на цыпочках подкрасться и прямо на плоское голое пузо поставить коробку с тортом.
- Ирка! Ты чего, экспроприировала у Лидки? А как же ее безалкогольное чаепитие по поводу очередного тридцатилетия?
- Не волнуйся. Состоится. Это наше с тобой общенародное конвейерное "Полено"!
- Ух ты! Просто так, что ли?
- Ага, просто так... Просто так, просто так, просто так... Просто потому, что у нас с тобой будет ребенок.
- Правда?
|
