Греческий унциал сделал нас европейцами. С конской сбруей глаголицы, ее оружейным метизом мы бы навсегда остались удалыми степняками, безрассудными храбрецами-азиатами. Как вы считаете, Владимир?
Владимир Васильев молчит.
Слишком много глаз, Ольга Михайловна, разве вы не понимаете? А те, что заняты морским боем, имеют длинные, чуткие уши. Уж вам-то известно, как невероятно обостряется слух от долгого сидения на цепи в собачьей будке парты.
Пожалуй.
Мокрый локон на круглом лбу - словно хвостик черноглазой зверюшки, одно неосторожное движение, и он тут же скроется в непроходимых зарослях мальчишеских кудрей.
А ведь я вам, Володя, собираюсь выкатить пять, зная прекрасно, что вы это опять превратно истолкуете, примете за продолжение кина, очередной сердолик в коллекцию счастливых камешков... когда на самом деле все гораздо проще, у вас товар, у нас купец, вы Маркса не читали?
Копеечный мел ложится на доску комками, словно первая помада на губы старшеклассницы.
- Хорошо. Садитесь.
Юношеская сутулость заставляет думать, что мальчишки рождаются дважды. В семнадцатилетнем эмбрионе мужчины не меньше семидесяти килограмм.
- Ольга Михайловна, а вопрос можно?
- Можно.
- Кто такая зегзица?
- Которая кычет?
- Ну, да.
Птица. Пернатая особь. Лесной метроном с волнистой окраской брюшка, аккомпаниатор молотобойца-дятла.
Классный журнал, словно дырявое сито старателя, ни одной золотинки, лишь арабские червячки натуральных чисел. Некому склевать. Итак, следующим будет... Пойдет к доске... А впрочем, не успели... Звонок, как сладкий приступ зубной боли. Десятиминутный бюллетень нетрудоспособности. Подпись. Печать.
- Все свободны.
Окно учительской распахнуто настежь. Директор школы, Павел Петрович Востряков - морж несгибаемый, отличник ГТО, велел проветривать вверенные ему помещения зимой и летом. Изрешеченный пулеметными очередями капели, дырявый мартовский воздух хочется хватать губами и втягивать ноздрями, но баловник мечтает только об одном, за шиворот залезть и побыстрее.
- Виктор Андреевич, мне кажется, уже достаточно озона.
- Ольга Михайловна, я с вами скоро превращусь в подвальное растение, вялое и безжизненное.
Ну, уж конечно, Витя. Ты даже в вакууме будешь розовым и бойким, как после полусотни приседаний.
В школе пара физруков. И у того, и другого фамилии с орфографическими ошибками. Первый Грибцов, а второй Лоткин. Но если Д.Н.Лоткин, бывший жим-силой, ныне способен только крестиками однообразных рассуждений вышивать Суворова по безразмерной холстине педсоветов, то Витя Грибцов - единственный мужчина в коллективе моложе тридцати, да и вообще... Он каждый праздник дарит учительнице русского и литературы розы, цветы огромные и алые, как оригами из пионерской атрибутики.
За это благородное гусарство учительница ходит с ним в кино и посещает всякий раз его хрущевку однокомнатную, когда случается Марине Викторовне - Грибцовой-маме к сестре уехать в Кировский.
- Оля, ну почему ты не хочешь выйти за меня замуж?
Стать преподавателем словесности с неверной глухой гласной в корне? Да брось, закрыть глаза всего лишь на парность с Лоткиным, и сразу получаются домашние грибки, цветы, лесная ягода в лукошке деревенском.
Вот-вот. Омлеты по утрам, побелка, субботнее окучиванье грядок, плетенье макраме и натиранье мазью лыж в зависимости строгой от состоянья снежного покрова.
На стене среди прочих классиков портрет В.Маяковского. Штаны поэту-облаку заменяют трубы отопления. Стучать никто не пробовал?
- Да, чуть не забыл, Ольга Михайловна, вы там со своим мечтателем поговорите, а то он как не ходил, так и не ходит на уроки. При всей моей любви к искусству я ведь ему испорчу аттестат.
Классное руководство, оно же клевое и обалденное, но как не хочется тащиться на пятый этаж.
Ну, так и есть, все они под дверью кабинета биологии. Двадцать восемь человек на одну дохлую лягушку.
- Васильев, вас можно на минутку?
- Да?
- Вы почему весь месяц не ходите на физкультуру?
- Потому что Грибцов пообещал отучить меня на веки вечные писать на партах.
- А вы пишете?
- Ага.
На самом деле и на стенах тоже. Ольга Михайловна я Вас люблю, на двери лифта у нас в подъезде, я полагаю, не дворничиха гвоздиком царапала.
- И что, Виктор Андреевич вас прямо за руку поймал?
- Нет, он только подозревает.
Если мальчик выпрямится, он будет шире Витьки в плечах и на голову выше.
Электрический лобзик звонка привычно ломается, так и не успевая выпилить что-нибудь путное из фанерки школьного будня.
- Тема сегодняшнего урока - полет. Щекот славий успе, говор галичь убуди, а что между? Тюркские руны ночи - острая бронза ловцов единорога и овцетура. Кривые курятники вавилонских созвездий - жалкая попытка на огородные лоскуты разделить бескрайнюю синюю скифскую ширь. Не выйдет, не дадим, не позволим. Так ведь?
Ответить некому. Владимир Васильев бежит просроченный лыжный кросс. Он поклялся, он пообещал.
- Ольга Михайловна, а бебрян рукав - это значит шуба бобровая?
- Нет, это сорочка шелковая, легкая и кружевная, как парашютики цветов желтых и синих на берегах сибирских быстрых рек.
Дверь приоткрывается, но вместо носа в щелке поблескивает спортивный полубокс. Виктор Андреевич Грибцов.
Витя, почему бы тебе не выкинуть какой-нибудь отчаянный фортель, отрастить, например, волосы, черные и гладкие, как у крылатых воинов Тохтамыша?
Ты знаешь, на самом деле это и непрактично, раз, и непедагогично, два.
Шепот подобен шуршанью тараканьих лапок, он едва слышен, зато сверчок кистевого эспандера похаживает в новых сапогах.
- Оля, черт, не отвертишься, Востряков мобилизовал, ага, ему новую мебель таскать. Я тебе ключ в карман пальто сунул. Чаек пока согреешь, то да се... Лады?
Идиотская школа, везде сквозняки, и в каждом красном углу растение буравчиком растет из кадки. Эта зеленая рептилия с гусиными лапами листьев однажды ночью непременно кого-нибудь придушит.
Ключ от Витиной квартиры действительно на самом донышке кармана, припал к платочку, холодная железочка из маникюрного набора таежного медведя.
На закате весенний небосвод сверкает, словно алюминиевая сковородка. Где твой рассеянный, чтобы надеть бездумно набекрень?
- Ольга Михайловна, вы не торопитесь?
- Здравствуйте, Вера Федоровна... Нет, собственно, не очень.
Биологичка, Вера Федоровна Терентьева, усата, как гениальный изобретатель таблицы Менделеева в студенческую пору. Вот только борода, проклятая, пока что не растет.
- Тут, Олечка, плащи болгарские в универмаге больших размеров. Сегодня утром уже мерила, но с их зеркалами совершенно невозможно понять, как вещь сидит. Не зайдете со мной, так сказать, экспертом?
- Конечно.
На площади перед стеклянными витринами, где, кажется, совсем еще недавно стояла елка и лампочки накаливания цветных гирлянд пищали, справляя нескончаемые поросячьи поминки, нынче ломами лихо крушат лед. Мокрые звезды впиваются в прохожих, как злые водяные осы.
- Олечка, вы только не подумайте чего, но я сегодня нечаянно, пока Васильев ходил, мыл тряпку, открыла его тетрадку, а там между страничек ваша фотография. Вас не пугает это обстоятельство?
Обстоятельство места не очень, а действия, ну, может быть, слегка.
- Знаете что, Вера Федоровна, плащик и вправду неплохой, а вот что надо сделать, так это пойти прямо сейчас и у них же, здесь, на третьем этаже купить пуговицы поярче и покрупнее.
Ехать надо автобусом, а хочется подобно гоголям, что уже ходят в широких полыньях реки Томи, скользить, плыть ковшиком серебряным c холодной и прозрачной влагой. Шаманским настоем, в котором отражаются рогатые знаки кочевников, солярные символы всадников - вся гортанная азбука первозданных хозяев земли и неба.
От остановки тропинка между черных, словно тонущих в суглинок, глинозем, сугробов ведет во двор, петляет среди еще холодного металла детских качелей, лесенок, лошадок и упирается прямо в подъезд пятиэтажки. Избитая ногами дверь вечно дрожит, из-за перегоревших осветительных приборов многоколенный змеевик лестничной клетки кажется полным накипи и мути.
На подоконнике между вторым и третьим темный силуэт.
- Ольга Михайловна...
- Васильев? Вы меня просто напугали... Что вы тут делаете?
- Простите, я нечаянно... пришел сказать, что все нормально с физкультурой. Мне Лоткин поставил четыре за четверть.
- Как так?
- А я ему поэму написал, у него у дочки день рождения завтра, ну, знаете, нет в мире краше Лоткиной Маши.
- Поэму?
- Поэму.
- Сегодня?
- Сегодня.
Там, где заканчиваются слова, оказывается, что губы мальчика шершавы и сочны, как спелая антоновка.
|
