Замечательная девушка сидела за столиком молочного кафе. В ее тарелке остывала манная каша. В ее стакане густел черничный кисель. За окном голубели затылки ждущих общественный транспорт. Часы показывали начало одиннадцатого. Крупяная размазня не лезла в рот. Носик девушки морщился, глазки щурились. А вот язык не шевелился, и пищевод отказывался сокращаться. И никто не мог помочь милой крале: чтобы стошнило, надо хотя бы поесть.
А после того как поешь, нельзя допустить, чтобы стошнило. Это принцип. Никто не должен знать, что вместо третьего юношеского красивая девушка Валера Додд вчера выполнила первый взрослый. Пусть строят предположения и догадки, но подтверждения не дождутся. Так уж устроена Валерия Николаевна, всегда прекрасная и снаружи, и внутри, а остальное выдумки и враки.
Между тем, в последнее время ее природная способность держать марку подвергалась тяжким испытаниям. Сегодня, например, весь краткий путь от дома до кафе Валере хотелось опуститься на колени у какой-нибудь лужи, положить голову в прохладную среду и отдыхать, покуда гром не грянет. Живая вода польется с неба. А что? Разве плохо?
Но сделать это не позволяли, во-первых, новые синие джинсы, а во-вторых, производственная дисциплина. Да, да, Валерия Николаевна Додд служила. Пять раз в неделю автобус номер 9 отвозил ее к подножию многометровой вышки областного телецентра. На втором этаже в комнате молодежной редакции девушку ждали кофейник и пепельница. Ежедневная норма выработки составляла шесть чашек кофе и три сигареты. Жидкости Валера могла бы выпить и больше, но этого не требовалось.
Непосредственная начальница Валеры, Кира Венедиктовна Мирская, считала такую нагрузку вполне достаточной для начинающего сотрудника. Тем более, что время от времени Валере приходилось еще и переваривать непрожеванное. Это когда возвращаешься после съемок сюжета о телеутской комсомольско-молодежной свадьбе. Пылишь в редакционном уазике и между кочек наворачиваешь пирожки с деревенской начинкой.
Тяжело начинавшийся день как раз обещал стать одним из таких дней на колесах и с колом в животе. Очередное задание Валера получила вчера после обеда и отказаться теперь уже не могла. Никак. И вовсе не потому, что неспособна была наврать. Той же Кире. В любой момент, и Кире, и кому угодно, особенно по телефону, никаких проблем, даже с удовольствием, но только не сегодня.
Просто нет никакого смысла врать, если тебе не собираются верить. Увы, ни больная тетка где-то в сельской глуши, ни сосед с заточкой в подъезде собственного дома не могли подсуетиться. Помочь. По-родственному выручить Валеру. Сегодня. Дело в том, что вчера ее видели. И не какой-нибудь прохожий в кепке. Анюта. Секретарь-машинистка из приемной председателя южносибирского телерадиокомитета.
Такая уж оптика в нехорошем молодежном кафе "Льдинка". Стоишь у зеркальной стены в холле, борешься с соблазном нырнуть туда, где сам с усам, и все. Стоп машина, проходит вдохновение. Неосмотрительного шага не делаешь. Потому что засекли. Зырят. Смотрят на тебя выпуклыми бельмами и запоминают.
За скобками остается сама загадка появления соглядатая в это время и в этом месте. В конечном счете значение имеет вовсе не причина, а следствия, которых, собственно, и не должно быть.
Короче, выхода нет. Надо жевать и глотать, жевать и глотать, а потом ехать, ехать на гору, дерзко улыбаться и даже острить. Обязательно хотя бы разок удачно пошутить, прежде чем захлопнешь дверь зеленого УАЗика. Закроешься, башку уронишь и упрешься лбом в спинку переднего сиденья.
Вот только жалко, замычать нельзя. Нельзя, и всё. У водителя Андрея ушки на макушке.
Так или примерно так думала симпатичная девушка Валерия Николаевна Додд, терпеливо пережидая шторм. В утреннем молочном кафе. Гастритные приливы, холециститные отливы и росотворящую активность потовых желез.
А между тем, какое разительное несходство поведенческой модели. Папаша Додд, большой и добродушный грубиян, не напрягался никогда. Дочь звал по-деревенски Валей. Так. Не ломал язык. Не делал вид, будто бы девять – это шесть, но только перевернутая. Понятно. На то ему и дана медвежья стать, чтобы простое не оказывалось сложным. Охотник. Человек естественный. А Валера существо изящное. Тут совсем другой разговор, подход и спрос.
Но если к психологическим различиям без молоточка не подходи, то физическое несходство отца и дочери отмечали все. И обладатели оптических приборов, и просто желтоглазые. В первую очередь соседки во всепогодных калошах и пальто. Несгибаемые борцы за здоровый социалистический быт. Слетятся вечерком на серую дворовую скамейку и не мигая пялятся. Так и норовят нырнуть. В вечно распахнутые окна квартиры Доддов влезть гуртом. А от фатальной невозможности страдают. И в головах рождаются, цветут и пахнут самые невероятные, дикие предположения.
Ну, например, вот говорят, будто папаша Додд вовсе и не отец Валерии Николаевны. Мужик какой-то. Посторонний.
А между тем, второй ничем не лучше. Законный претендент. Если не Николай Петрович, то только его брат. Однояйцевый близнец Василий. Других поблизости в момент зачатья просто не было. Факт. Генетика и кибернетика.
Конечно, к сорока годам время успевает связать достаточно узелков. На перевале жизни чужие стали худо-бедно отличать Колю от Васи. В пору же телячьих двадцати с хвостиком только отец да мать могли определить, чья же это спина. Тает, растворяется в сумраке таежной ночи. Того, у которого в глазах синевы побольше, или другого, что чуточку косит. Но, увы, мать-медработника в 1935-м забрал тиф, а отца-учителя в 1938-м – люди. Такой вот век. Братья могли шалить сколько душе угодно.
Но летом же шестьдесят второго, в отчетный период, охотовед Василий не безобразничал. Он помогал егерю Николаю. Как мог. По-братски. Экспедиция расположилась среди колиных угодий. Заселилась в пустующий летом дом охотника. Биологическая партия Томского государственного университета. Отряд. Три девушки и бородатое светило науки о звериных паразитах.
Две из трех приезжих красавиц, похоже, и сами были не прочь обзавестись если и не ученой бородой, то уж хотя бы академическим пайком. Несчастные шатались по лесу. Целыми днями честно собирали кусочки звериного помета. Попросту говоря, образцы волчьего и заячьего дерьма в лабораторные баночки. Третья же, самая симпатичная мордашка, филонила. Штучка по имени Валерия Караваева за славой не гналась, то есть не соглашалась прикасаться к гнусным кучкам ни пинцетом, ни специальной палочкой. Гордая.
Хвостатые глисты у нее вызывали отвращение, а высокий элегантный доцент Воробьев ненависть. Именно из-за него зеленоглазого и поперлась лаборантка Караваева в Богом забытый угол Южносибирской области. А он, негодяй, возьми да и не приедь. Судьба, попал в больницу в самый канун отъезда. Впрочем, надежда оставалась. Не может же честолюбивый Воробьев позволить медицине сгубить весь без остатка невосполнимый полевой сезон. Пошлет всю медицину к черту и к середине лета приедет. Прискачет на радость терпеливой Валере. Пока же девушка отыгрывалась на добродушном егере. Тренировалась.
Днем сонной неряхой валялась на кровати в доме охотника. Почитывала задом наперед роман про трех изрядно попивающих товарищей, а ночью преображалась. Превращалась в ненасытную и бесстыжую бестию с длинной папироской в мелких зубах. Не девка, а просто сила нечистая. В короткие часы между закатом и рассветом так могла уездить, уработать здоровяка, бычка Додда, что Коля падал. На зорьке не шел к себе, а полз, катился, колбасил.
А значит, имел право. Мог опасаться брат за жизнь брата. Волноваться, что запросто протянет ноги, коньки отбросит. Оттого-то и наведывался в то лето часто. Заглядывал на Синявинский участок, надевал чужую телогрейку и шел бесстрашно. Пропадал в комариной тьме между высокими деревьями. Все правильно, кто выручит, если не свой?
Правда, к августу ход мыслей охотоведа изменился. Малоприятные хлопоты насчет венков и железной стелы со звездой обернулись знакомством. Очень близким с еще совсем не старой вдовой недавнего начальника. Перспектива переезда из подвала на Арочной в квартиру на Весенней захватила Василия Петровича. Так одурманила, что стыдно сказать. Потерял Додд номер два всякий интерес к козлиным подвигам во имя братской любви.
А Коля выжил. И, конечно же, имел повод гордиться. Прощаясь в утреннем тумане наступающей осени. Беспечно улыбаясь городской, как оказалось, очкастой ведьме. И уж тем более зимой. Имел право на чувство удовлетворения, глубокого и полного, когда в начале февраля явилась белоснежка. Валера в бабьем платке и мужицком тулупе. Прямо из леса. К нему на заимку. "Здесь жить".
Между прочим, нисколько не огорчился егерь Додд и когда выяснилось, что не одна. Валера Караваева притопала не просто так. С подарком. Беззаботно щурясь, перемигиваясь с апрельским дурковатым солнышком, егерь стоял. Огромный и веселый. Курил на крыльце райцентровского роддома и думал со свойственной ему легкостью:
– Была одна, а стало две.
А то, что с арифметикой он не в ладах, выяснилось буквально через пару часов. После посещения базара и коопторга молодая мать попросила молодого отца остановить телегу у вокзала. Спрыгнула на голубой ледок, стряхнула прошлогоднее сено с валенок и через площадь пошагала в зеленое здание дореволюционной постройки.
Кажется, она хотела купить в буфете пирогов. Была в ту пору знаменита. Славилась выпечкой эта железнодорожная точка на транссибирской магистрали. Дело хорошее. Жаль, что не стала. Постояла под высокими сводами зала ожидания, подышала запахом вечного движения, сбросила платок и простоволосая вышла на длинный перрон. Одной рукой ухватилась за поручень, а другую вложила в чью-то широкую лапу. Конопатую. Протянулась из тамбура отходящего поезда. Подхватила услужливо. Дверь захлопнулась, и память стерлась.
Вот так, а еще говорят, что сиротство не передается по наследству.
Только на этот раз без детдома обошлось. И вообще, как-то по-человечески, удачно получилось. А кислорылая девка-печаль если кого-то и посетила, то только лишь Василия Петровича Додда. Он, мужчина крупный, грубый, самоуверенный и не склонный к сантиментам, на пятом десятке приуныл. Есть от чего. Когда улыбка плутовки-племянницы, одна только улыбка Леры оказалась ему по сердцу. Во много раз дороже всех сразу подвигов. Грамот, дипломов, аттестатов, веснушек, родинок, угрей приемыша Сергея. Хороший парень, да чужой.
Ну, что же, и так бывает. Покуда примеряешься положенные восемь раз, другой чик, и отрезал. Ну, или, например, расписался, как Коля Додд, под заявлением в присутствии регистратора ЗАГСа. А чего там было думать, ехать надо было. Торопились, хотели засветло домой вернуться.
Впрочем, официальное состояние непрямого родства вовсе не мешало дяде Васе баловать дорогую племянницу. Потакать, одаривать, во много раз превосходя и щедростью, и широтой законного папашу. Да, возможности у него, прямо скажем, были другие. Разве можно сравнить председателя Областного общества охотников и рыбаков Василия Петровича Додда с директором цеха мелкого мехового опта при районном Управлении по делам инвалидов и ветеранов труда Николаем Петровичем Доддом?
Простой пример. Ну, сказал Николай Петрович своему одноглазому мастеру:
– Валюха моя, Никанор, вчера домой воротилась.
И что же? Одни лишь хлопоты этой самой Валюхе – раздеть, умыть, уложить.
Ту же практически фразу, тем же самым, можно считать, голосом произносит Василий Петрович:
– Валя-то наша, слава Богу, отучилась. Домой вернулась вчера, – и в необыкновенное волнение приходит не кто-нибудь, а сам Альберт Алексеевич Печенин, двуногий без малейших признаков утраты трудоспособности, председатель областного телерадиокомитета.
Это называется, не просто подвезло, а прямо-таки карта в руки. Думал всего-то левую лицензию на лося отхватить, а получается, можно даже по поводу нового ружьишка из спецпартии не просто заикнуться, а прямо так и спросить, Василий Петрович, списочек-то еще не закрыли?
Необыкновенно взволнованный Альберт Алексеевич приезжает из общества в телерадиокомитет, приглашает к себе зама по кадрам, предлагает ему "БТ". Поговорили о погоде, и через часок открывается во вверенном товарищу Печенину учреждении невиданная вакансия – редактора-стажера программ для учащейся молодежи и юношества. Такая симпатичная ставочка с окладом 90 рублей в месяц и бесплатным кипятком.
– Хорошо, хорошо, – говорит в телефонную трубку Василий Петрович.
– Как раз, тебе годок перекантоваться, – кричит из комнаты в кухню Николай Петрович, и вот вам итог, вместо того, чтобы лечь и умереть, надо вставать и идти.
С другой стороны, если все равно помирать, то лучше уж перед тем, как откинешься, порадоваться. Увидеть необыкновенное превращение выпуклых буркал в вогнутые зенки.
– Привет, Нюра.
Итак, пора. Пора вставать и ехать. Все.
Но, между прочим, не напрасно падала каша в пустоту. Пусть все еще штормит, но опасность кораблекрушения уже незначительна. Качка минимальна. Если слюну сглатывать, то она перестает прибывать.
Дверь молочного кафе открывается, и Валерия Николаевна Додд, Лера, голубком ныряет в рассеянный свет мая. Конечно, компания терпеливо ждущих на остановке не для нее. Девушка подходит к краю тротуара, девушка собирается вскинуть руку, но, похоже, сегодня она вполне способна без всяких усилий мысль передавать на расстояние.
Да, рука остается прижатой к телу, но чудо происходит. Предметы внезапно, вдруг меняют положение в пространстве. Какой-то бешеный жигуль, обойдя справа хлебный фургон, передним колесом буквально запрыгивает на бордюр и резко тормозит. Глохнет, замирает в каких-то миллиметрах от ног блистательной крали.
Продолжение романа
|
