М.: АРГО-РИСК; Тверь: Kolonna, 2001. Серия "Библиотека молодой литературы", вып.18. ISBN 5-94128-017-1 Дизайн Кирилла Ильющенко. 56 с.

МУЖ

Ну он пришел, а там, того, они.
Кагор за шторкой, кружевной чулок.
Она такая, пальцем помани.
И этот привалился как сурок.
А на балконе, ух, сиренный дух,
Шезлонг отвис, как челюсть! А герань!
Он обещался, что не раньше двух.
Да ведь куда ж еще в такую рань.

А там - синё, не продохнуть, ни зги.
Под свежим лаком ногти у ноги.
У ножки стула сигареты Кент.
И мы, решительные, как момент.
А между нас, как дать промежду глаз,
Какой-то странный движется мороз,
Как бы с утра сентябрь и первый в класс
И гладиолус в человечий рост.

А те уже, а те еще в раю.
Лишь тусторонний этот холодец,
И сквозь него чужую как свою
Прижал и спит какой-то молодец.
Да солнце третьим просится в кровать.
Да пышет - не любовью, не духой,
Не разберешь, пока еще бухой,
Но непременно надо убивать.

Он выдохнул, вдохнул и снова вы-.
Он выдохнул, и он занес топор
Сперва пониже первой головы.
И тут топор уперся во упор.
И тут я эту дымку просчитал,
Она не зря, она не камуфляж...
И вновь металл нацелился в металл
Без результата: заискрило аж.

Он зубом грыз и бил в нее рукой
При том же результате никакой.
Потом устал и взялся за ребро
И стал его рукою растирать
И стал искать по дому серебро,
Каким бывает нечисть убирать.
А пушку я ему не предложил,
Поскольку этой пушкой дорожил.

И он его нашел, фруктовый нож,
Старинный, при узоре, красота,
А эти так и спали без одеж,
Выпячивая нежные места,
У ней и так особенная стать,
Душемутительная, как романс...
И тут он начал этот кисеанс
Как яблоко на ломтики кромсать.

Он серебром работал как штыком.
Туманные висели лоскуты
Над мужиком, с которым я знаком,
С которым ночь закручивал болты.
Но он ревет, как витязь под бугром,
И колет, рубит, режет серебром,
И пар валит, и стужа, как во льду.
И тут я понял, что сейчас взойду.

Короче: спят надежно, как запой,
Сияя белой голой скорлупой.
У ножки стула сигареты Кент,
Но нету спичек, чтобы закурить.
Плюс, в виде лент, снежинок и флажков
Нарезана, порхает эта муть
Над головой, над бедной головой,
Свидетельницей жизни половой!

Вот тут примерно я закрыл глаза.
На слух пошло значительно скушней.
Потом открыл. А он уже сидел
У той же стенки, тоже привалясь,
Наверное, я что-то пропустил.
Сияло солнце. Расточилась мгла.
Любовники давали храпака.
Он был вот здесь, и весь он был как воск
Когда тогда приехал перевозк.




НЕВЕСТА

1.

Май был жарк небывало, бело.
В каждом дереве птицы сносились.
С тротуаров девицы косились
И черемухой в воздух мело.
Тут бы всякого разобрало.

2.

Говорят, кто родился в маю,
Как ни прячься за тюлевой шторой,
Всё тоска догрызется, который,
Похватает игрушку свою
И качает на самом краю.

3.

Эта Муська едва подросла.
Посторонним казалася - дура,
Словно ухо до уха продуло
Ветром с Яузы от весла:
Здравый смысел река унесла.

4.

Не ходила она на бульвар.
И с подругами не наблюдалась.
Юной живности маленький дар,
Эта белость, и милость, и алость,
С ног валил ее, точно удар.

А воды - беспримерно боялась.

5.

Даже в кране, и струйкою тонкой.
Даже с чайника - пара клочком.
Оттого-то и мелкой девчонкой,
Обходилось хотя и молчком,
Что ни вечер, то с обморочком.

6.

Опрокинется, словно ко сну.
Побелеет, как блюдце с испода.
Принесут освежайшую воду,
Тут она, закусивши десну,
И плывет в неземную весну.

7.

Даже в школу носила булавки,
Чтоб себя сохранить от беды:
На руках то и дело следы.
Уж какие там лодки-пруды
Или околопрудные лавки!

8.

Окружало девический май
Чудодейственным жаром вселенным,
Поднимавшимся к голым коленам,
Словно в чашке заваренный чай.
Это все и вело к переменам.

9.

Например, объявился жених
Как салют многократный над парком
В небе жарком, с заветным подарком,
Отличающимся от иных,
Как небесная ткань от земных.

10.

Вот и платья гипюр и вуаль,
Метры кружева, крылья совета,
Банты, ленты, теснина корсета
И фата, протяженная вдаль:
Чай, по взлетной идти полосе-то!

11.

Так что свадьба и мед по усам.
День назначен, и час по часам.
Ждать - неделю, ровняя оборки,
Примеряя на выбор обувки,
Сообщая пробор волосам.

12.

Замечает соседка одна:
У невесты душа не на месте
И сместить ее негде невесте.
И худеет она, и бледна,
И сидит вечерами одна.

13.

Набралась эта дамочка духа,
Ложку воздуха в грудь набрала,
Подошла,
К ближней двери приставила ухо
И, прислушавшися, обмерла.

14.

Ай да ой повторялось, да ой.
И шумела по трубам водица.
- Он не в шутку задумал сердиться,
Водяной, водяной, водяной.
Надо ж было в него уродиться!

15.

- И на что я ему сдалась,
Объявившемуся, как наследство?
В страшный день позабытого детства
От него я в шкафу заперлась...
И поныне еще не спаслась.

16.

- Мне бы замуж, подобно плющу!
Но пугает хозяин суровый
Каждой чашкой компота в столовой:
Тихо плещется: не пущу!
Зыбко блещется: отомщу!

17.

- Как боюсь я его, старика!
Чуть вода набежавшая брызжет,
Ли гроза поднебесная брезжит
Во смятенную зелень зрачка,
Это он на себя намека-

18.

... А соседка, зубами стуча,
Тихим шагом в длину коридора
От такого брела разговора -
Ни советчика, ни врача
В белом платии помощи скорой.

19.

И уже собралась она
Обратиться по месту прописки,
Как водичка из кошкиной миски
Ухмыльнулася, вспучась со дна,
И сказала: а шла бы ты на.

20.

Так никто не узнал ничего.
Прикатила машина с бантами,
С куклой розовою под цветами,
Украшающей нам торжество.
И, похожая на божество,

21.

По ступеням невеста спустилась
И жених на ступени взбежал
И ее как букет удержал
И машина его покатилась,
Закатилась и не возвратилась.

22.

И поникши, как сохлая ветка,
И белее, чем смертный глазет,
Говоря непрослышно и редко,
До могилы читала соседка
Сообщенья центральных газет.

23.

Утешения нету и нет.




ЛЕТЧИК

Когда он вернулся оттуда, куда,
Во сне он кричал и бомбил города,
И духи казались ему,
Курить он вставал, и окно открывал,
Совместные тряпки лежали внавал,
И я в темноте собирала суму,

Но это еще ничего.

Копать приусадебный наш огород,
Семейного рода прикорм и доход,
Не стал он и мне запретил.
Не дал и притрагиваться к овощам.
Отъелся, озлел, озверел, отощал
И сам самокрутки крутил.

Но жизнь продолжала себя.

Когда ж он вернулся оттуда, куда
Гражданского флота летают суда,
С заоблачных небесей,
Когда он вернулся оттуда совсем,
Как дети, которые мамку сосём,
Мы были беспомощны все.

Но это еще ничего.

А там, высоко, за штурвалом поют,
Летя стюардессы вино подают,
Тележки катят по рядам,
А мой наверху не в порядке жильца,
А сам опирался на плечи Отца,
И этого я не отдам.

А жизнь продолжала себя.

Когда ж он вернулся оттуда навек,
Безвольного неба спустой человек,
Таинственный, как чемодан,
Мы вышли служебным в погожую ночь,
Сынок на руках и около дочь.
И бил он меня по мордам.

Но это еще ничего.

Как влажный румянец при слове любовь,
Скользил по лицу его взгляд голубой,
Пока он меня обижал.
И всей родословной мы сели в газон
И видели зарево, где горизонт,
Где всё не тушили пожар.

И жизнь продолжала себя.

Неделю он пил, как слезу, со слезой.
Кому-то грозил, кому-то "Слезай!"
Держася хрипел за живот.
Потом же притих и тихо сказал,
Что там, наверху, - не глядя в глаза, -
Небесная Дочка живет.

И дочка, и бабка она, и жена,
И как под одеждой она сложена,
И я бы простила вранье,
Но очень уж тщательно он описал
Ее равнодушные, как небеса,
Бесцветные очи ее.

Впервые он видел ее, говорил,
Когда городок белоснежный горел,
Но мы завершали маршрут,
И в синенькой юбке и белом платке
Она протянулась в глухое пике
Раскрыть надо мной парашют.

Добавил: ее на рассвете видней.
Всегда пионерская форма на ней.
Иссиняя лента в косе.
- И он захрапел, и проснулся домок,
Отныне пустой, хоть не вешай замок,
Поскольку гуляли на все.

А я, у меня ничего своего,
Но эта астральная сучка его,
Воздушный его комиссар,
Ответит, ответит за каждый вираж
И вспомнит погибший его экипаж
И что там еще предписал!

А все изменилось. И жизнь зажила,
Как будто светла и прозрачней стекла
И ей ничего не должны.
И мой постоял, огляделся окрест
И стал контролером за честный проезд
На транспортных средствах страны!

Но только однажды вернулся чужим,
Попрежним, и в голосе тот же нажим,
И, глядя мне близко в лицо,
Сказал, что земное постыло ему:
Небесная Дочка предстала ему
В троллейбусе, где Кольцо.

И лег на кровать, и стал умирать,
Невидимый пух с простыни обирать,
И умер, пока без ума,
Крича, я бежала купить корвалол
И вижу: троллейбус по кругу пошел,
А в первом окошке - Сама.

Была пионерская форма на ней.
Она покраснела до самых корней.
Слегка наклонилась в окне
И страшно в моих зашумела ушах,
Но к ней на подножку я сделала шаг
И суд заседает по мне.

... Простите ж меня, хоть прощения нет,
За гибель девчонки двенадцати лет,
Невинно пропавшей за то,
Что в бездне бездушной, как рыба в ухе,
Небесная Дочка живет во грехе,
А с кем - не узнает никто.

... А жизнь продолжает себя.




БЕГЛЕЦ

Я ее любил не зря, не просто:
Сам ее по зернышку растил
До ее теперешнего роста.

Там у нас на солнышке настил.
Всё лежу, она стоит, как цаца,
Я ж как лебедь крылья распустил.

Двое было нас, меня и братца.
Показанья дали на меня.
Попусту не стоило мараться.

Уводили на закате дня.
Оглянулся, вслед она белела,
Словно на пожаре из огня.

Дали десять за такое дело.
В зале брат и школьница одна,
Несмотря что мама не велела,

В общем, все, но, ясно, не она.
Огласили, перепроводили -
И встречай, широкая страна!

После я кричал тому водиле,
Он держался, словно ни при чем:
Дескать, нас затем сюда родили,

Чтобы мы ее пересечем!
...И смотрел он на дорогу волком,
Огрызаясь перед кумачом,

И ко мне приглядывался с толком,
И не зря, что выявил рассвет,
Разложивший нас по разным полкам.

Возвращаясь к теме "десять лет",
То года сползали, как бы шкурка
Целлофана с пачки сигарет,

Но потом в барак заходит Шурка,
Говорит, что я ему в долгу,
А письмо от братика не шутка.

Тут и я как маленький бегу.
А в письме про новости здоровья,
Про пускай себя поберегу,

Да еще, как малое присловье:
Дескать, перестраиваю дом,
Чтобы жить советом и любовью,

Добыты́ми потом и трудом.
Где и нам и вам найдется место.
Где тебя, как воскресенья, ждем.

Подтвержденья шлет моя невеста.
Сад же наш старинный и люблю,
Но душа потребовала места.

Потому без спроса поступлю,
И простишь ли, брат, меня, не знаю,
Но твою березу порублю.

... И душа шагнула, как сквозная,
Бок заныл, как личный человек,
Но его скамейка запасная!

Ночь я думал, размыкая век.
И по преднамеренному плану
Я ушел в умышленный побег.

И бежал, и думал, что не встану,
И лежал, давя земную грудь,
И бежал, и зажимал, как рану,

Без которой нету продохнуть,
Ту березу, что любил как женку,
Что прошу особо подчеркнуть.

Восемь лет глядел как кинопленку:
Беленькая, руки задрала,
На ветру подрагивала тонко.

Тут и страсть меня разобрала,
Километры побежали скоро,
Словно сок по скатерти стола

В августа любимейшую пору, -
Выпить не осталось ни глотка.
Почему - спроси того шофера,

Как зовут, не знаю, толстяка,
Что провез меня по всей Расее
И зарезал около Торжка.

Он сейчас на чьем-то новоселье
Водочку кристалловскую пьет,
Чересчур стремительно косея.

Про рябину тонкую поет,
Словно нету дерева прекраше.
Никому прохода не дает.

А береза, братнина и наша,
Не пойму, она ли, не она,
Но листва под цвет овсяной каши.

Бледненькая, будто влюблена,
Жалость вызывавшая сугубо,
Вот растет и не порублена.

Так искать ли брата душегуба,
Припадать к поруганному пню,
Слезной влагой заливая губы?

И лежу, мертвея день ко дню,
В золотом кустарнике багряном,
Наблюдая мысленные ню,

Черепом светлея безымянным,
Проницая взглядом расстоя,
Сообщая химию полянам.

Вижу все, что не увидел я:
Брата на припеке за беседкой
И тебя, хорошая моя.

Брата задевающая веткой,
Овевающая от души,
Притворяющаяся соседкой...

Будьте счастливы и не греши.




СОБАКА

Выезжали из дома всегда поутру.
С первым светом, по гулким проспектам.
Было тихо, как надо, свежо, как в бору,
Быть увиденным мной не поспетым.
Я получше видал: что отец у руля,
В летней кофточке мама и сбоку поля
И домишки, одетые тако -
Где наличник резной, где расцветка в лазурь,
Что усталое зренье, как ноги, разуй, -
И на заднем сиденьи собака.

Да, на заднем в обнимку собака и аз,
Как двухглавый орел на монете,
В обоюдные стороны впялили глаз:
Только пальцем туда поманите.
А видать высоко, как со дна котелка:
На глаза наворачивались облака
Пышно взбитые, кучевые.
Мы на странной поляне сыскали привал,
И хозяйственный ум ее бы миновал,
Но осталися мы, кочевые.

Недоступные птицы мозолили слух,
Умолчанием нас не тревожа.
И трава щекотала запекшийся дух,
И тела подавляли ее же.
На титановых кольях воздвигли шатер,
Уважительно расположили костер,
Повернувши, как зрителя в зале,
Не в болотный туман в световой полосе -
В безнадежную даль, где огни на шоссе
Бегло чиркали и ускользали.

Мы сидели: по кругу и с кружкой в руках,
Сладкий чай раскаленный в которой.
И собака спала, заблудившись в ногах,
Утомленная мира просторой.
Приближаясь, пикировали комары.
Озаренную щеку свело от жары.
Что-то гукнуло в тьме набежалой,
Тяжело прокатило за самой спиной,
Но мальчишка, потом оказавшийся мной,
Ничего не боялся, пожалуй.

География не обещала беды:
Просто сеть крупнолистого леса,
Не считая приближенной слева воды,
Приповернутой кверху как линза.
(Перед сном босиком мы прошлися песком,
И собака хватала ее языком,
Забредая по брюхо и выше,
Ледяная и мокрая вроде леща.
Загремел я посудою, прополоща, -
И опять никого не увижу).

А с утра обуяла тоска. И с утра
Надувалися щеки обиды.
Понапрасну во рту повторялось ура
На лады и различные виды.
И как валкий матрас выставляют на двор,
Бесконечный тянул я в себе разговор,
Ненавидел и брел в анфиладу
Заунывной природы, где столько вещей,
Одинаких деревьев, и мхов, и хвощей,
Ничего из которых не надо.

Потому, возвратясь, не узнать по лицу
И ни слова о том не сказалось,
Что неправильно в этом веселом лесу
И не всуе оно показалось.
Потому виноват: что не стал я кричать,
Увидав, что, как будто ее волочат
На невидимом нами канате
- И скуля! и взывая! - ползла от огня
Незабвенная мною и после меня
Ты, собака, про коию - нате.

Над вечерним бугром, как невидимый вальс,
Комариный собор широко завивальс,
В небесах - протяженно и ало.
И почуяв, что мы на подмогу пусты,
Утянуло ее в негустые кусты,
Где навеки, навеки пропала.
И четыре еще нескончаемых дня
Мы ее, как преступники, ждали,
Не простили вовек ни себя ни меня
И состарившись жизнь провождали.

... Тридцать лет проводил, и заглох грузовик.
Починившись, я лег на полянке
И увидел ее, как давненько отвык,
И узнал это место с изнанки.
У меня ж близнецы подрастают в дому.
Ни собаке у них не бывать - потому,
Что закрылась отцовская дверца.
Но стою как стояк на сыром берегу,
На своих же следах, и сойти не могу,
И как солнце заходится сердце.

И тогда, сдалека и далёко видна,
Словно дыма вчерашнего запах,
Из древесных теней показалась она,
На нетвердых шатаяся лапах.
И обнявшись, вдвоем, как двухглавый орел -
Сам с собою в разлуке, и сбит ореол,
Все ушли и проститься не дали -
Между тенью палатки и тенью костра,
Как душа и душа, как сестра и сестра
Над собою вдвоем зарыдали.




ЖЕНА

Есть в саду ресторанчик отличный.
Там обедает Лелька одне.
Не придет к ней парнек симпатичный,
Потому что такорого не.

А напротив простая пивная,
Где закуску едва подают.
Поразбавленное разливное
Там с утра жигулевское пьют.

Ресторана в листве виноградной
Притаился балкон вырезной,
И сидит она в юбке нарядной,
В оплывающий глядючи зной.

И следит она за тротуаром,
Прикасаясь рукою к серьге.
В это время выходит недаром
Из подвала поддатый Сергей.

Разглядев же его из укрытья,
Побросала купюры на стол
И с доселе невиданной прытью
Побежала и крикнула: стоп.

А Сергея как током прошило.
Но едва он подумал "ого",
Как вильнула большая машина
И с асфальта слизнула его.

А когда над больничной палатой
Земляничный увидел закат,
Перепомнил, что вроде женатый
И костюмчики шил на заказ.

Что большие кредитные карты
Как игральные перебирал,
Отвечал за товар из Джакарты,
Эшелоны гонял за Урал.

Но в итоге непрожитой жизни
Он не мог в этот вечер понять,
Что на нем за китайские джинсы
И рубашку пора поменять.

В незапамятных снах настоящих
Появлялося наверняка,
Что грузили за ящиком ящик
И с ребятами брали пивка.

Как спалось у Тамары в подсобке,
Где гоняли дурного кина.
Да еще - про манчжурские сопки
Незабвенная песня одна.

Словно близко приставленный видик
Он смотрел, как в туман на воде,
И не знал, он Сергей или Вадик,
Где родился и умер ли где.

Закричал, подошли, укололи,
Полдороги проделали в рай...
Но маячит душистая Леля
И садится постели на край.

И молчит она. И печально,
Выразительно смотрит в лицо.
А на пальце у ней обручально
Из простого металла кольцо.

Тут больной, возлежащий в покое,
Замечает на пальце своем
Совершенно колечко такое,
Но немножечко больше в объем.

Говорит ей тихонечко: Леля, -
Со значением глядя в глаза,
Призакрывшиеся от боли,
А пониже кати́тся слеза.

И не зря. Потому что в палату
Заспешили, как стадо копыт,
Парикмахеры в белых халатах,
Словно он несознательный спит.

А когда их толпа поредела,
Как бы несколько отвлеклась,
То жена на него поглядела
И сама от него отреклась.

Не вела она долгих дискусий.
Не ломала, прекрасная, рук.
Кто такой, говорит, я не в курсе,
Только мне, говорит, не супруг.

Подурнела. Еще подурнела.
Постояла, держась за серьгу,
И ушла от неправого дела,
Спотыкаясь на каждом шагу.

С тех-то пор, как в испорченный видик,
Он чудные картинки глядел
И не знал, он Сергей или Вадик
И куда, и зачем угодил.

Как его называется фирма,
Сколько денег у Томы в чулке,
Позачем белоснежная форма
И палатная дверь на замке.

Без шнурков под кроватью кроссовки.
Медсестричка украшена хной.
И, редея, манчжурские сопки
Однозвучно встают по одной.

И не спорил он со врачами.
И считал он те сопки ночами.
Много лет спустя, по весне,
Он заснул и умер во сне.