СПб.: Ассоциация "Новая литература", 1993. ISBN 6-85080-004-2 Обложка В.Лужкова. 128 с.

1

ТЫКВА

Тысячеустая, пустая
Тыква катится глотая
Людские толпы день за днем
И в ничтожестве своем
Тебя, о тыква, я пою
Но съешь ты голову мою

1968–72




* * *

Страшнее нет – всю жизнь прожить
И на ее краю
Как резкий свет вдруг ощутить
Посредственность свою

Как будто ты не жил
Соль мира не глотал
И не любил, и не дружил
А только дни терял

Как будто ты существовал
В полсердца, в пол-лица
Ни бед, ни радостей не знал
Всем телом, до конца

И вот – поверь глазам
Как соль стоит стена
Ты был не тот, не сам
И словно соль – вина

1968– 72




КЕНТАВРЫ

Человеко-лошади
На моей жилплощади
Дети греческих лесов
В зоне сорных часов
            и безлюдных вещей
И я не сам, ничей
Жующий скуку дней
И не слышу гуманных речей
Золотых человеко-коней

Слушай, конь-педагог,
                конь-дитя
Мне смешон твой возвышенный слог
Побеседуем лучше шутя

1968–72




БОГ

А Бог – не призрак золотой
Не зверь, не звездный жар
Он только голый шар
Бесполый и пустой

Он в комнате повис
Под самым потолком
И смотрит, смотрит вниз
Невидимым зрачком

Мои чернила, стол
Он превратил в тюрьму
Я все отдам ему
А сам останусь гол

1968–72




* * *

Тихо, тихо в белой спальной
Белый потолок
С потолка глядит печальный
Без плечей браток

Он сидит, кусая гвозди
Держит молоток
Рано ты явился в гости
Милый мой браток

Белый свет через окошко
Светит на него
Подожди, милок,
                            подожди немножко
Полчаса всего

1968– 72




* * *

Что же ты, головотелый
Легкий сахар не грызешь
А на стеночке на белой
Все отшельником живешь?

Что же ты, головопузый
Все скучаешь и молчишь
Разве только с пьяной Музой
В серой щели переспишь

Ты ее как муху ловишь
Паутинясь целый век
Темнотелыш, темнолобыш
Насекомый человек

1968




ХОЛЕРА

1.

Полудух, полудевка – холера
Ртом огромного размера
Ест немытые овощи
И человеко-траву
И бессильны руки помощи
Если рядом, наяву
Блуждает эта дева
Неся зерно пустыни
Чашу огненного гнева
И невымытые дыни
В час, когда за чашкой водки
В разговоре о холере
Тратя мысли, тратя глотки
Ищем легкого экстаза
Неужели в наши двери
Светлоокая зараза
Крадучись войдет?

Лето 1970

2.

Она – Эриния, она – богиня мести
И крови пролитой сестра
И она в курортном месте
Появилась неспроста
А мы – курортники, мы – жалкие желудки
Населяя санаторий
И жуя как мякиш сутки
Ждем таинственных историй
Мы здесь избавлены от уз
Работы скудной и немилой
Нам дал путевки профсоюз
Чтоб запаслись телесной силой
И бодрый разум обретя
Существовали б как дитя –
О, южное море и горы
Пейзажи как на открытке
И красавиц местных взоры
И прохладные напитки
В час жары, а в час прохлады
В садах работают эстрады
А еще по вечерам
Закат работает пурпурный
И корабль литературный
По морским плывет волна́м.
И мы – курортная земля
Руководимы чувством меры
Но аллегория холеры
Сошла на берег с корабля
И свои дурные овощи
На базаре продала
И раздался крик о помощи
Крик "Спасите! Жизнь прошла"
Смятенье. Все уносят ноги
На север. К здоровым местам
И аллегория тревоги
Бежит за ними по пятам
А в санатории – скандал
Боимся моря, пляжа, пищи
О, кто Эринию позвал?
И месть за что? Мы сердцем нищи
Мы скромно жили. Мы служили
И боль напитками глушили
И Эрос нас не посещал

Лето 1970




* * *

На улицах летнего света
Пить воду и яблочный сок
Шататься без толку, шататься
Забыться, не слышать стараться
Как дышит развязанный где-то
Смертей и рождений мешок
Как страшен бывает ребенок
Для жалких, никчемных отцов
Так время сквозь боль и спросонок
Пугает и прячешь лицо
На улицах сорного лета
Экскурсии, игры детей
И боль от животного света
Грядущей любви и смертей

1970




* * *

Мешает зависть дышать и жить
Рассыпаясь злобой мелкой
И земля безумной белкой
Под ногами мельтешит

Каждой ночью – скука сердца
Боль от разных неудач
Нерожденного младенца
Под землею – тихий плач

Право трудно – не безделка
Стать счастливым, жить как все
И забыть, как бьется белка
В сумасшедшем живом колесе

Весна 1972




* * *

То ли Фрейда читать
И таскать его басни в кармане
То ли землю искать
Как пророческий посох в бурьяне

То ли жить начинать
То ли кончить, назад возвратиться
В общерусскую гать
В эту почву, кричащую птицей

Или лучше про пьяную кружку
Поэму писать
И ночами подушку
Как мясо кусать

Весна 1972




* * *

О лед, всемирный лед, тюрьма
Вся стужа звездная над нами
Как будто Древняя Зима
Оделась ясными зрачками
И смотрит в нас – со дна Невы
Читает нас – живую кожу
Как буквы – с ног до головы

Январь 1973




* * *

Гвоздь в углу как мальчик страшный
Тихим пальчиком зовет
А в мозгу как невский лед
День задвигался вчерашний

Только будущее светит
Только будущим живем
А в углу играют дети
С тихим братиком, с гвоздем

1973




* * *

Легкий мальчик порхает
Беззаботен, любим
Но слегка раздражает
Игрословьем своим
Ах, зачем в самом деле
Он цитаты поет
Из баллад о форели
Разбивающей лед?

Но тяжелое пламя
Есть в основе вещей
Есть Играющий нами
Сорной горсткой людей
И поэтому нужен
Мальчик-дух, полухмель
Что сегодня на ужин?
Ну конечно, форель
Мировое дыханье
Нынче жжет не меня
И я славлю порханье
В божьей длани огня

1970




СКОМОРОШЬИ СТИХИ

1.

Ты – Горох, Скоморох, Обезьяныч
Мужичок в обезьяньей избе
Почему обезумевший за ночь
Я пришел за наукой к тебе?
Я живой, но из жизни изъятый
По своей, по чужой ли вине?
И любой человек обезьяний
И полезен и родственен мне
Скоморошить? Давай скоморошить
В речке воду рубить топором
И седлать бестелесную лошадь
С человеческим горьким лицом
За избенкой – дорога кривая
Ночь беззвездна. Не сыщешь пути
И квасок с мужичком попивая
Сладко жить в обезьяньей шерсти

1969–72

2.

Кто пожар скомороший зажег?
Ты ли, Вася, ремесленник смеха
Человек скоморошьего цеха
Весь обряженный в огненный шелк
И душа твоя, ах, весела
И колеблются почва и твердь
Пусть горит, пусть сгорает дотла
Ничего. Это легкая смерть

1969




ДОМ В МОСКОВСКОМ ПЕРЕУЛКЕ

Дом в московском переулке
Старый, розовый забор
Кофе, жареные булки
И застольный разговор
Вот хозяин – сноб, всезнайка
Лысый череп, важный вид
Вот прелестная хозяйка
Мне с улыбкой говорит,
Что какой-то их приятель
За границей побывал
Что знакомый их – писатель
Снова повесть написал
Что какой-то маг восточный
Моден стал с недавних пор
И что был (известно точно)
Импотентом Кьеркегор
Странно в домике уютном
Для чего мне здесь бывать?
Пить с хозяином надутым
Апельсином заедать?
Но любезны почему-то
Души комнатные свеч
Воздух милого уюта –
Серо-розовая вещь.
И я славлю тмин и булки
Ведь за дверью глушь и тьма
Кто-то бродит в переулке
Метит крестиком дома

1969–72




МЕТАФИЗИК

Жил философ о двух головах
Он работал простым кочегаром
На паровозах, и недаром
Оказался о двух головах
Он раньше думал, что в огне
Начало всех начал
И пламя бьется в глубине
Как жаркий интеграл
Событий, жизней и вещей
Хозяйства доброго природы
Ему причастны дни и годы
И разумение речей
Но тот огонь – отец отцов
Старел и меркнул год от года
И вся летящая в лицо
По рельсам ясная природа
Вдруг стала скопищем слепцов:
Трава, деревья – все безглазы
Всё – богадельня, дом калек
(Вот рока страшные проказы
Ты их добыча – человек)

Ушел на пенсию.
                            Покинул паровозы
Стал подрабатывать в артели для слепых
И бесполезны были слезы
Для глаз бездомных и пустых
И причастились вдруг сомненью
Деревья, рельсы и поля
И словно страшная земля
Небытие отверзлось зренью
Второй, духовной головы
Очам ущербного сознанья

О, инвентарь существованья:
Феномен страждущей травы
Феномен листьев, паровозы
Огонь всемирный и живой
Все стало ночью и землей

1970