*    *    *

Что шептало говорило курку,
это ведает казенная часть.
Дуло выдуло резное ку-ку
в девятимиллиметровую пасть.
Отвращеньем передернув затвор,
отрыгнулся перегарный дымок.
Пуля свистнула: - Не пойман - не вор.
Рикошет всхрапнул: - О чем разговор?!
Просто ниточка, делов-то, Дамокл!
А Дамокл ничего не сказал.
Головою он лежал на столе,
остальным он с табуретки слезал,
догоняя вороной пистолет.

*    *    *

Соловки свистят в райских кущах
волоски встают дыбом.

Колоски брал испил бутырку
крепкой петровки.

Прояснял ликом об стол павел
что мол рек вспять мутил воду
и в теченье плыл поперек в ласте
остолоп плавал
что не рвал плевел сбирал знаки
колосилась ложь сам-сто восковкой
головней взошла ржа титлов
за спиной сошлось вязью.
Бил ключом в бляху петр апостроф
ставил в место где знак тверже
призирал козлищ глазком кротко
избирал агнцев волчцом серым
соловьем щелкал двумя перстами
из глубин плеща райской гущи
срок скрепя пайкой.
У параши угол снимал было
выносил с трудом но жил хватало
после переехал жил под нарой
как наверх пошел жилет-с прежний
уж и сам метил куда повыше
да пошли пересуды
как он бубенцом брякнул на тройке
как потом втроем писали пулю
да он сел на мизере.

Прикатили добрую к зиме телегу
посошок на дорогу.

Вышивал канвой влево-вправо
лихоим охранник упрет пяльцы
красной нитью вел в расход щедро
выводил узор крестом-гладью
чтобы все шито.

Хоть не краткий курс проходил туго
все ж таки допер еле-еле
и пришел этап последняя четверть
в самый край родной навек любимый.

Наказали труд дело чести
да почесть и труд прииска ли
вертухай шибче закрути ворот
блок ли верещит соловьиным-с адом
воркутой горлиц.

Молотком считали рыл таланты
доходил шустро.

Круглый год сезон давали норму
оперу напеть артисты были

до ночи с утра гремел тарелкой
серафим пел туликов пряник
родину тянул мотал срок душу
сам собой рос давал сростки
лазарь тоже пел что иосиф
оба воскресли.
За закон тайга пила сырок дружба.

Посмотри на юг летят щепки
косячком летят клин клином
с урлы печальным.

Это им глаза разул гамзатов
а серегу роща отговорила
деловой древесины.
А ук не бсэ статью перепишут
родина знает
что поет кум родина слышит
в срок засчитает.

НА РАЗВОДЕ

Бесспорная песня в военных зубах
свисает куском кровяной колбасы.
Проносятся клички служебных собак.
Священное Время встает на весы.

Проходит по мордам налево равняйсь!,
четвертая грудь обмирает тоской,
вставляется смирно!, и общий из нас
становится стройной заборной доской.

Оркестр играет желудочный сок
устричного марша с лимоном литавр,
за тем отделяется целый кусок
с оттянутой выправкой в спелых летах.

Бряцая окладом служебных монист,
рукой отперев козырек головы,
он честь возливает из плоских канистр,
имея в очах выраженье халвы.

Полкан получает мясистый донос
и, высунув вольно!, ласкает забор.
Заборное слово дает перекос,
в коленном суставе отклацнув затвор.

Заветное Слово берет зам поллит
и держит во рту с выраженьем лица,
как Совесть Методики сердцу велит,
двенадцать минут по Великим Часам.

Распухшее Время выносится вон,
забор изрыгает военный коан,
неся свою карму в судочках погон,
в штабную нирвану уходит полкан,

а следом забор, словно ливень косой,
уходит, рыча кровяной колбасой,
и день наступает в привычный капкан.

ПЕНЕЛОПЕЯ

Не ты ли хитрости обучен у лис
не ты ли время не считал ни во что
тебе ль пристало приставать и скулить
какая разница на юг на восток.

И таки выдана задачка сложна
в ней неизвестное есть X это стикс
а переменная есть Z это зевс
а грек есть Y и CONST жена.

Грек то есть Y он конечно игрок
рисует пулю перелет недолет
а Z банкует он играет как бог
и путь до X со всех мест недалек.

Ну что чернявый древний грех вечный J
тут вся задачка как мочало с колом
один ответ на поле брани лежит
другой ответ лежит на дне под скалой.

Нет знака равенства вовек меж живых
и только мертвые примерно равны
так оглянись на причитанья жены
и на груди своей тунику рвани.

Ты уплываешь к небывалой судьбе
а возвращаешься плешив и поган
но остаешься только = себе
и только сдохнув станешь = богам.

Вопрос поставлен илион или ты!
ответ положим я плыву илион?
расправлен парус и кораблик летит
и время выжито как спелый лимон.

И опять эта флейта пронзительно воет весь день
или год или десять потеряна мера и время
вертикальное солнце нет смысла отыскивать тень
тени нет тень исчезла оставлена брошена с теми

что ушли за корму неизвестно когда и куда
и откуда куда бесконечная тянется пряжа
протекают худые борта протекают года
сквозь пустынное море пустынные скалы и пляжи

и пустынные отмели банки пустыня пути
замер парус отвисший как груди столетней гетеры
весла еле гребут даже вещи устали брести
волоча эту нить из конца и в конец атмосферы

продевая сквозь мир где отсутствует связь и уток
непомерную эту суровую эту основу
расползается ткань бытия как истлевший платок
как дорожка гнилая но снова и снова и снова

опускаются весла чтоб воду устало толочь
и тянуть эту нить что одна этот путь искупала
и опять эта флейта пронзительно воет всю ночь
потерялась в пространстве галера и время пропало

И время пене лопаться шептать
о верности и по заросшим скулам
по задубевшей коже на щитах
нависших вдоль бортов угрюмым гулом
иссохнуть

И время ткать в пространство челноком
соленым и сырую парусину
по ветру распускать забыв о ком
печалиться и память пересилив
ослепнуть

И время сквозь налипший свет-сырец
сквозь вязкий воск тумана и рассвета
тридакной пить ослепший зов сирен
жемчужный уксус но испив и это
оглохнуть

И время непрерывное терпеть
крушение в-ночи-во-сне-о-скалы-
безжалостные-биться-и-хрипеть-
и-всплыть-когда-дыханья-не-осталось
воскреснуть

И время не вернуть и не забыть
и долготу длиною беспристрастно
не вымерить и горечь не избыть
вина перебродившего пространства
за встречу

И время...

*    *    *

Жил пророк со своею прорухой
у самого белого моря,
про Рок ловил поводом дыбу;
раз закинул он долгие нети -
свято место вытянул пустое;
вновь раскинул порок свои эти -
выпали хлопоты пустые;
в третий раз закинулся старый -
вытащил золотую бирку
инв. # 19938.
Говорит ему бирка золотая
инв. # 19938
человеческим голосом контральто:
- Смилуйся, пожалей меня, старче,
отпусти, зарок, на свободу,
на подводную лодку типа "Щука",
что потоплена глубинною бомбой
в сорок пятом году под Волгоградом:
ждет меня там завхоз, не дождется,
заливается Горьким и слезами.
Ты спусти, курок, меня в воду!
Испусти! Услужу тебе службу,
сделаю, чего не попросишь!
Ей с уклоном нырок отвечает:
- Попущу тебя, доча, на волю,
лишь исполни одну мою просьбу:
неспокойно мне с моею прорехой,
вишь, поехала как моя крыша -
ты поправь да плыви себе с Богом.
Отвечает бирка золотая
инв. # 19938
савоярским альтом мальчуковым:
- Не печалься, сурок, не кручинься,
а ступай, упокой свою душу,
мы непруху твою мигом поправим,
нам застреха твоя не помеха,
будет крыша - краше не надо! -
и, сказавши, хвостиком вильнула,
голосом вскричала командирским:
- Срочное погружение! Тревога!
Носовой отдать! Задраить люки!
По местам стоять, в отсеках осмотреться!
Перископ поднять! Торпеды - товьсь к бою!
Дифферент на нос, глубина сорок,
скорость пять узлов, курс сто двадцать!
Штурмана ко мне! Акустик, слушать!
Вашу мать - в реакторном отсеке!!! -
и ушла в глубину, как булыжник.
Вот хорек домой воротился -
видит - крыша его в полном порядке,
вся фанерная и с красной звездою,
и табличка с адресом прибита:
мол, загиб, чирок, смертью героя
в сорок пятом году под Волгоградом
на подводной лодке типа "Щука",
где служил бессменно завхозом;
а пониже - бирка золотая
инв. # 19938.
В изголовье сидит его Старуха,
говорит ему голосом профундо:
- Дурачина ты, сырок, простокваша!
Жил да жил бы со съехавшей крышей!
Не всхотел ты быть прорабом духа,
прихотел, чурок, жить сагибом -
вот теперь лежи и не вякай,
ибо сказано у Екклесиаста:
"Лучше жить собачьею жизнью,
чем посмертно быть трижды Героем,
хоть бы и по щучьему веленью."
(Конец цитаты)

Инвентарный номер девятнадцать тысяч девятьсот тридцать восемь.

*    *    *

Протри ладонью битое стекло,
зажми рукой бегущую тесьму,
схвати умом, что время истекло
и место погружается во тьму,
и действие иссякло; и Шекспир,
сворачивая в сторону свой ход,
решается не быть; и этот мир,
шагнув за край, в подземный переход,
летя лицом на битое стекло,
ловя рукой бегущую тесьму,
уже поняв, что время истекло,
уже не успевает почему.

*    *    *

По дорожке топ-топ
за спиной тюк-тюк
в животе хлюп-хлюп
во рту как-как?
из дупла ку-ку
по ляжке кап-кап

старый хрен вялый
в котелке дум-дум
рядом крышка

БОЛЬНАЯ    Р.
ХРОНИЧЕСКИЙ СКЛЕРОФИМОЗ.
ИЗ ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ

И в белоснежных хлопковых полях
там, под Москвой, ну, в общем, в Елисейских,
на берегу своих пустынных дум
он вспомнил жизнь: как не было ее.

Он думал о Царевиче: о том,
как он в гробу видал свою невесту
хрустальном и таких же башмачках,
тойсть тапочках, свою Синедрильону,
тойсть Золушку, тойсть это, Белоснежку,
тойсть спящую, тойсть мертвую царевну,
то есть мертвецки спящую ее,
и как семь гномов, тойсть богатырей,
посланцы из шестнадцати республик,
то есть пятнадцати, ну, в общем, отовсюду,
достойнейшие из перьдовиков -
ударники, шахтеры, хлеборобы -
рыдая, ей поставили по свечке,
семь звездочек, от слез шестилучёвых
и медяки на очи положили
с пятикопеечной, тойсть это, пятиглавой,
то есть пятиконечною звездой,
и тихо пели стёб да стёб кругом,
тойсть спесь да спесь, тойсть степь да степь, а дальше
там был вопрос, мол, путь далек ли, жид?,
а дальше он забыл слова, но помнил,
что жид замерз, ругаясь как ямщик,
тойсть кучер, то есть, как его, извозчик,
и там, в полях, почуя смертный час
и возносясь душою в Агасферы,
он ощутил себя как бы французом
под Бонапартом, то есть под Москвой,
хотя, скорей, под немцем: все же идиш...
хотя, конечно, идиш не иврит,
жид не ямщик, а ядрица не гречка,
тойсть не гречанка, в смысле, он не грек
и не совал руки в Березину,
и грех, тойсть Гракх, тойсть Враг, ну, то есть, это,
ну, РИК, тойсть Рок, тойсть рак его за руку
там не хватал, но все же был изрядно
с "Ячменным колосом", ну, то есть, ну, с колоссом
Раковским, тоже рухнувшим, когда
в тех Елисейских, хлопчики, полях,
где некогда он был на поле, он
там замеpзал и хpипло матеpился,
и путал "dreck" и "merde" и "govno",
и затихал, как спящая цаpевна,
лежащая мошонкой в янтаре,
тойсть хрустале, тойсть мейссенском фаpфоpе,
ну, баккаpа, в суpовых тех полях,
ну, Маpсовых, то есть Ходынских, то есть
в полях чудес, в стpане соцpеализма
казаpменного; и pыдал Цаpевич,
приpодный гастpоном и астpонавт,
безродный космонавт и замполит
из рода и колена Эль-Ессеев,
с которых и пошли в народ, в поля
народники и чернопередельцы,
тойсть черносотенцы, ну, в общем, разночинцы,
разумные и добрые, и вечно
все сеявшие: все у них из рук
валилось в рот, то есть в народ, в поля
Филипповские, где известный комик
и булочник, ну, в общем, Де Фюнес,
с такой замысловатой головой,
то есть богатой замыслами в смысле,
с изюминкой, но не без тараканов,
упек национальный колобок,
охранником-амбалом заметенный
по скрёбаным уже пустым генсекам,
замешанным на деле о сметане,
где жарен был карась-идеалист,
то есть петух, который, брызжа пеной,
шипя и спрыгнув со сковороды,
гремя огнем, сверкая блеском стали,
бренчал лихим валдайским колокольцем
под расписною Курскою дугой
в полях под Прохоровкой, тойсть под Кенигсбергом,
в который вшит был пруссаками Кант,
позднее с мясом выдранный оттуда
включённым третьим - Белорусским - фронтом
при огневой поддержке Карла Ксеркса,
тойсть Либкнехта, тойсть это, Карла Цеткин
Двенадцатого, то есть Карла Маркса,
(хотя, возможно, все же Марка Красса)
с дремучей черномордской бородой,
навроде пожилого анекдота,
который после сделал из него
(тойсть Маркс из Канта, а не КенигсДОТа,
ну, то есть, это, ну, не Аникст-Берга)
живой неиссякаемый источник,
назвав его изящно Иппокреной
Кастальской, то есть Феергегельбахом;
но синий Кант, карась-идеалист
в густой сметане Вееркегельбана
и был тем самым красным питухом,
который, спрыгнув со сковороды
с изрядным кенигсбергским иппокреном,
налив глаза и гребень бормотою,
с оттяжкою клюет в первоосновы
казарменного, то есть развитого,
тойсть зрелого, тойсть, как его еще,
реального вполне цыцреализма,
который на питательных останках
Сметоны и идей Сковороды
изжарил нам писатель Абба Коба,
иппонец, то есть, видимо, и врей,
то есть горняк, хотя, вернее, горец,
застрельщик и великий проходимец,
то есть проходчик (все-таки горняк!),
строитель (то есть все-таки масон и
то есть и врей), но все же молоток,
то есть забойщик: как-то сам Стаханов
ему клешню клешнею пожимал
и ел своими рачьими глазами
на длинных алкогольных стебельках,
оглаживая раковою шейкой,
тойсть черным вороном, то есть фургоном "Хлеб"
и сотрясаясь в пароксизме страсти,
как будто бы с крутого бодуна,
тойсть Годунова, то есть Бодуэна
де Куртенэ, такого же лингвиста,
как сам Сосо, тойсть этот, Оба Кэба,
то есть Стахалин, в смысле Эль Ессей,
стяжатель славы кратныя в боях
подле Каялы с Калкой, то есть кайлом,
тойсть калькой с неживого языка,
заткнув ему хайло балтийской килькой
в томате, то есть Кантом, то есть "хальтом",
тойсть кольтом, то есть кельтом, и волынку
шотландскую под кильтом затянув
морским узлом еще под Трахальгаром,
где, протянув под Килем пару суток,
он наголову разгромил хозар
и потопил их флагманский кобзарь,
то есть карбаз, то есть баркас, прижопил
весь их гешефт, гештальт, гевалт и базл,
всю их клепсидру, то есть всю эскадру,
то есть Арманд, тойсть, как ее, Армаду,
и весь их каганат, то бишь кагал,
загнал в Босфор, ну, в смысле, в Дарданеллы,
то есть в диаспору, тойсть эту, диаспору,
куда они, рыдая, понесли
свои невосполнимые потери,
то есть утрату: и Синдромион,
тойсть Сандрильон, ну, в общем, кагалаты,
и два мешка обрезков и мацы,
то есть мацони, в смысле хачапури,
и тихо пели Лазаря. А тот,
Лаврентий Моисеев Каганович,
то есть Иван Царевич Елисеев -
он отворил тихонько Калиту,
тойсть Грозного, и кружева накинув,
тойсть талес на головку, и малютку
скуратого к груди своей прижав
неотразимым материнским жестом,
брел в Вифлеем сквозь дикий Парк Культуры
показывать младенца трем волхвам
Морозовым: Петру и Савве с Савлом;
и, говорят, они его признали,
да только нынче некого спросить:
Петръ легъ въ основу, Савву взял Господь,
а Савл Морозов вскоре поменял
фамилию: был Власов, стал Корчагин,
и только имя доброе свое,
как подобает юным христианам,
он сохранил: был Власик, то есть Савлик,
тойсть Павлик, а позднее стал Павлюта
Шкирятов, то есть, в сущности, Ягода
того же поля, в смысле Куликова
хваленого болота, а позднее
в девичестве Фейхтвангер, но по мужу
Роллан Ромэн, хоть от роду был Жид,
а не цыган, тойсть это, не ромэн,
а во втором замужестве Шикльгрубер,
хоть говорили - Феергегелькак?,
а был он просто-напросто Бронштейном,
свои же его звали Лукичом:
- Лукич! Лукич! - они, бывало, кличут
откуда-нибудь снизу, из подполья,
а то из ссылки или Лонжюмо -
он вздрогнет, обернется, побледнеет -
а искровцы хохочут, шутники,
таким веселым добродушным смехом,
что, вот, убил бы, кажется! - ан нет:
уже, глядишь, и сам не удержался,
захохотал визгливо, эспаньолкой
козлиною тряся и топоча
лягушачьими жидкими ногами;
потом притихнет, сядет речь писать,
пристроясь на пеньке или ступеньках, -
и слушает, недоуменно хмурясь,
сронив пенснэ, ероша шевелюру,
как бундовцы им вторят невпопад,
и не поймет: они-то что смеются...
Бронштейн Лукич был самых левых правил
Леон Искариотович Лжетроцкий;
его в своей трилогии "Иосиф
и его братья" ярко отразил
Леон Виссарионович Фейхтврангель,
то есть Фейхтвагнер: ну, там, то да се,
Тангейзер, Зигфрид, Сумерки Богов,
подполье, хедер, ссылка, Нибелунги,
Валькирии, Азеф и Парсифаль,
трибун, наркомвоен, любовь народа
и ледоруб с изящной гравировкой:
"Л-Троцкому за пламенные речи
от искренних поклонников таланта -
сотрудников ЧК ВКП/б/,
то есть ЦК ОГП/у/". А дальше -
хрустальный гроб, и мертвая царевна
подмигивает из-под Пятакова
лубочным, тойсть лубяночным глазком
и шевелит отросшими усами:
- СОСО!.. ОСО!.. ОСО!.. АВИАХИМ!..
Лиха беда, начальник! За Лжетроцким -
всё мальчики кровавые в глазах:
Лжекаменев, Лжерыков, Лжезиновьев,
Лжетомский, Лжебухарин, Лжеякир,
Лжетухачевский и Лжекосиор,
и, там, еще с десятка три-четыре,
а может, пять - мильонов - кто ж считал? -
весь Лженарод подряд, Отцы и Дети,
как некогда говаривал Тургенев
Иван Царевич, тойсть Иван Сергеич,
великий русский барин-крепостник
и почвенник, тойсть, в смысле, деревенщик,
когда порой бывал на Поле он,
а то под ней, то есть под ним, под Спасским,
тойсть Волочаевкой, в те штурмовые дни,
тойсть под Верденом - в смысле мясорубки,
а не Вердена - в смысле, Виардо,
и с головой в любимую работу
он уходил, в деревню, в глушь, в подПолье,
где некогда писал свои записки
великий Федр Михалыч Милославский,
тойсть достославный, в смысле, Достоевский,
и там, словно Царевич Лжедимитров,
за недожог Кремля, не то Рейхстага
под Угличем, а может, под балдой,
зарезанный, то есть кнутами битый,
он вырвал грешный свой язык и в ссылку,
чтоб не звонил зазря чего почем,
был сослан под Виндзор, тойсть под надзор,
тойсть под подзор, и часто посреди
имения кричал из-под полона,
то есть Полины, то есть нет, Марины,
тойсть из-под Мнишки, то есть из подмышки:
- Царевич я!.. Довольно!.. Стыдно мне!.., -
но изо рта Герасима, тойсть, это,
Тургенева набатом по России
ревело только грозное: "Му-у-у!-Му-у-у!";
и Герцен, оценив его великий,
его могучий вырванный язык,
увез его оказиею в Лондон,
и там, вдали родного языка,
под Угличем им вывранного с боем,
у Герцена он "Колоколом" был,
и в ужасе бледнели царедворцы,
когда в Россию ветром доносило
его призыв, набатное: "Му-у-у!-Му-у-у!".
Но годы шли, и доносило реже,
и в старости он понял, наконец,
как хороши, как свежи были розы
в полях под Виардо, тойсть под Верденом,
то есть Мукденом, в смысле Чемульпо,
как славно пахли свежим гаоляном,
хотя, скорее, горьким миндалем,
в полях под Ипром, то есть под фосгеном,
тойсть чесноком, но все же и Сионом,
то есть цианом, в смысле хлорпикрином,
хотя, скорее, немцем все же, видишь? -
хотя, конечно, видишь: не иприт, -
и вот он написал свою Сенилью,
где навсегда слились неповторимо
по-нашему, по-русски-мессиански,
тойсть месхетински, тойсть мессионистски,
и старости чесночный едкий запах,
и юности горчащий аромат...
О, девушки!.. Миндалины в цвету!..
Фаллокулярный символ плодородья
родных полей!.. Великим языком
он прикоснулся к этим дивным тайнам
в былые дни. И памятью об этом -
хроническая в старости ангина;
и под конец он понял, что напрасно
миндальничать; что девушки в цвету
должны быть на учете диспансера,
то есть диспансера; что вызревший нарыв
карельских пэри шеек прижиганьем
стремительным, oh, ja!, на манер гейма,
он должен вскрыть, хотя б, о, Калевала,
спасенная чухонская краса
их пэри шеек...
.............
                ... Лебедь Туоннэлы!
Кукушка на заснеженных ветвях!..
"О, сколько лет осталось мне, кукушка?.."-
молчит, не отвечает, щурит глаз
и смотрит, как Царевичу под шлем
вползает тихо черненькая мушка...
... И медленные воды Туоннэлы
расступятся и примут чужака
в объятия; и мертвая царевна
подвинется в блистательном гробу
и тайный знак подаст...
.............
                        ... Он это понял;
он понял все: что дети за отцов
не отвечают - до тех пор, пока
не спросят; что врага уничтожают,
когда он не сдается - а когда
сдается, то его уничтожают
тем более: кому такой он сдался!;
он стал в конце почти что Буревестник;
витая в Смутном Времени-пространстве
и бледного крылатого коня
взяв в шенкеля, тойсть это, в Шенгелая,
как некий Сухорукий, то есть это,
как Долгополый перед Муссолини,
тойсть Мусагетом, то есть Моссоветом
и побоку имея Арагона,
то есть "Арагви", взялся за реформы:
он барщину оброком заменил,
тойсть продналогом, в смысле продразверсткой,
тойсть продотрядом, а Сухой Закон -
величественным Основным Законом,
тойсть Конституцией, а уж ее
он Пятьдесят Восьмою заменил,
и в ней достиг неслыханных доселе
энциклопоклектических глубин,
апопокаплексических масштабов
и эпохалексических высот,
сияющих высот зитцреализма;
и запалив коня, не то Рейхстага,
под Угличем, он двинул на Москву,
и с Воробьевых гор Орлом взирая,
он умиленно думал про себя:
"Москва, Москва, люблю тебя, как зон!
Какое, право, славное местечко:
в нем есть черты оседлости черты;
но все же - а ля хер ком а ля хер,
гори она огнем с ее Рейхсмаркой,
то есть Рублем!.. Довольно стыдно мне!
Кутузов я! - и он Смоленским трактом -
к Березине, а дальше - польским шляхом,
тойсть шляхтичем, рванул на Трефольгар,
на Агадир, Босфор и Дарданеллы,
на Боснию с Герцоговиной Хлор-
пикрином и еще каким-то калом
цыганистым, тойсть это, жидковатым,
пархатых бить хозар, спасать Расею,
в повозке напевая: "Чюки-чюк!";
и Огареву Герцен говорил:
"Смотри! Смотри! Он охмурил поляков,
то бишь Литву, и Пушкина с Хрущевым,
и Курбского с Карелией, и Мнишку,
и за него всё Третье Отделенье,
и Дубельт с Бенкендорфом, и Ягода,
тойсть этот, Ягужинский, и народ!
Как он велик, наш славный самозвонец!
Как он сказал Борису: "Ты не прав,
зарезав христианского младенца
Царевича, тойсть Савлика Бронштейна,
и кровь его невинная святая
падет мацой на голову твою!".
Какой же человечище матерый!
Каков звонарь! Он будет наш Некрасов,
он будет наш Поэт и Гражданин
всего Союза Русского Народа.
Он был бы третий, кабы не Белинский,
тойсть Шуйский, то есть как его, Шкирятов,
то есть Зизи, тойсть эти Оба, Кабы
не Кагалович, в смысле не Лукич!..."
...А он рыдал своим последним глазом,
как Аргус, то есть это, Полидевк,
тойсть Полифем (как говорят французы -
шерше ля девк, ну, в смысле, что ля фем), -
то есть Даян, ну, то есть, ну, Кутузов,
тойсть Нельсон; и когда ему второй,
то есть последний выбили под Хайфой,
тойсть под Хай-Фай, ну, то есть, под Хайфоном,
то есть под кайфом, в смысле под балдой,
тогда его борцы за справедливость
и шоссонье Двойной прозвали Нельсон,
в том смысле, что двойным морским узлом
он завязал с тех пор и с алкоголем,
тойсть с кайфом, и с забоем, и с трудом
ударным управляясь инструментом
он стал в руках великого Zoo-Zoo,
явясь как шерстекрылый склерофим,
устроив циклопический свинарник
и выкормив веселых поросят:
Миф-Мифа о Стране Поцреализма,
подобии большой фата-морганы;
Маф-Мафа, жизнестойкого гибрида
из Нострадамуса, тойсть это, Нотр Дама,
тойсть Коза Ностра с нашей каса марэ
потемкинской, то бишь ВДНХ;
Пух-Пуха, что ушел с Олимпиады
угонным рейсом прямо за бугор,
чем оказал медвежую услугу
и свинство сионистское свое;
и крепкого Мух-Муха, под которым
живет народ земли SOS-реализма,
не зная ни заботы, ни припаса
и распевая песни на троих,
как стрекоза и этот... Стрекозловский;
и Хрюшу, то есть этот, Пятачок
на очи беспробудные Царевны.
Он стал Гомер, то есть Иван Сусанин
и вел на ощупь, на одних бровях,
но верною, испытанной дорогой;
и Минину Пожарский говорил:
"Смотри! Смотри! Он охмурил поляков
и чехов охмурил, и весь ООН,
и все ЮНЕСКО, НАТО и СЕАТО,
МПЛА и СВАПО, и АИБА,
и даже наших русских охмурил!
Какой же человечище матерый!
Великий Человек и Гражданин!
Он будет с нами третий, не Сусанин,
то есть Жужу, Муму, тойсть Абы-Кабы.
Какой Простой Советский Человек!
Остановись, мгновенье, ты прекрасно!.."

И в тот же миг оно остановилось
и простояло двадцать с лишним лет,
пока не сгнило.

Coco - Коко (французск.)
Настоящая фамилия - Талесман.

*    *    *

Что еще сказать? Бродит призрак танка.
Ясная звезда над прозрачной крышей.
Европейский дом густо пудрит тальком
призрак гусениц, но призрак лязга слышен.

Тенью рычагов правит бывший павший
механик-водитель, прежде крепко пивший
из шелома Стикса, но недавно сдавший
на права; и ныне за столом пиршеств

он цедит шалом, глядя через триплекс
люками глазниц, скаля желтый череп,
образу врага, чей прозрачный бицепс
трогает рычаг, видимый и через

призрак лобовой брони его "Тигра"
по другую сторону стола Лиги Наций,
призрака ООН в этих новых играх,
где их костяки собрались обняться.

Через тень брони крепко стиснут гости
костяки друг другу в общем шаломе.
В дружеских тисках громко хрустнут кости
на пиру теней в европейском доме.