* * *

Беременные долго не живут.
Они сезон всего лишь плодоносят
и падают подрубленной лозой.
У той лозы засушенные стебли
отрывистый и тонкий издают
свистковый звук – на дудочке играют
темноволосой девочке вдали.

Родная, незнакомая, прости,
дыханье перехватывает нежность
к твоим грудям, набитым молоком,
к горбатому литому животу.
К нему печально, верю, прижимался,
поглаживал и песенки баюкал,
и думал, как назвать меня, о, ты,
мой легкомысленный влюблённый папа,
а мама подходила к телефону
и спрашивала медленно: алло?

* * *

Падаю – оба – осколки сюда, в ларь.
Боль в меховом кондоме: "Меня втыкает..."
Манит, горит, провожает и отвлекает
кружащийся на обочине наш февраль.

Ты отвлеки, чтобы сон удержать, гарь.
Ты говори, чтоб немножечко понимала
и – отдаляясь и вкрадываясь, ломала –
маятник белый, вращающийся шарь.

* * *

Как нравится мне дышать этим зимним воздухом.
Самой счастливой зимой моей жизни
у меня была чёрная шапка из замши, подаренная свекровью,
чёрная куртка из шерсти с воротником из искусственного меха,
чёрная узкая юбка и серый свитер с высоким горлом,
купленные на взятые без разрешения деньги мужа,
отложенные им на оплату комнаты
(снег выпал в тот день, когда он увидел, что денег нет,
в этот день он поставил пароль на компьютер
и стёр мою драгоценную электронику),
чёрные замшевые сапоги лондонской фирмы TJ,
деньги на них специально прислали родители,
в ответ я прислала страницу из Вога с рекламой моих сапог,
указав их смешную цену. Шли последние дни распродажи.
Третий сезон с той зимы мне действительно безразлично, что я ношу:
светло-серая шапка, длинные ухи шарфа,
серое итальянское полупальто с воротником из искусственного меха,
разные чёрные брюки, в которых одинаково холодно,
полусапожки с по-средневековому остренькими носами.
Я дышу зимним воздухом нового мегаполиса.
Думаю, мне той зимы навсегда достаточно,
как достаточно нынче фильмов по телевизору,
прохладного влажного воздуха,
осознания, что этот воздух объемлет город,
ясного, как осознание повторения.

СЛОВАРНЫЙ ЗАПАС НА ЗИМУ

1

их апеннин зибен
сами слегка мюних
пробуя не шпроты
свежую колд кат

це мне живьём пели
если бы он видел
мало зато сольно
тише пускай спит

милый забудь промо
и молоды годы
нечего тут думать
пить отдавать брать

верен бармен месту
рыбой нем раб пара
ид и шутя тонко
упоминать для

вёртера бух в марте
он долотом воет
пыткой валун точит
водку в китай кап

2

одолевать плот
ход пластуном рыть
новый подкоп дюн
что
непонятно
так

просто заворожён
где твой кальян кста
был никогда то
как высоко не

мин облака буль
переплыву ров
стану тянитолкай
авва и бармалей

грабящий антарктид
сыплющийся сок
переверну нил
опустошив чусств

3

не являясь и долей того
что ты успел забыть
чувствуя только тень
того что ты разлюбил

я говорю да
да я погружена
ты говоришь на
это твоё возьми

как мы разделим свет
бьющийся из нас
где раздобыть сот
чтобы его тлить

и засыпая тальк
наших твоих слов
птахом пропасть зля
цербера ли клич

4

нам роняет постепенно
переменчивую мудрость
наслаждения литота
и боярышника смог

разворачиваясь в мерсе
сон прохладно оттеняет
терракотовую пряность
черепашьим шепотком

леденцовая девчонка
под шумок ночного сала
нот пунктирчиком напомнит
с топинамбуром взрыхлит

опоясан бугорками
тон мгновения украден
запелёнат артишока
разрушительной четой

5

рассеян ад настроеньем
затверженный лёгкий калий
окольно оклеветала
ушёл на меня злит

тем пальцы лупя льнули
лепя пустота плача
верни мне их нрав дева
чем катышек мять урн

ответила да стали
деревья домов выше
игрушечная мелос
форелью асфальт сиз

торгается водостоком
гремя босиком сколот
ход льдом моего дома
пусть тает в следах снег

* * *

Прислали – двести семьдесят рублей.
О, сколько мы на них просуществуем?
Куда их нам? Всего-нибудь два века,
две ночи, то есть, коньяка, бугор –
их поступь прихотливая – Венеры,
быть может, нам чего-нибудь нальют.
Встречай скорее, омуль появился,
не пожалеть потом о магазине,
шершавый дорогой почтовый абрис
склонённого над раной силуэта
небрежная неприхотливость чёлки
уложенной растопленного воска
комочком града. После будет темь,
оплаченная россыпью альбомов
и марочных рассеянных коллекций,
мой долгожданный белый перевод,
над ним оригинала альвеолы
уколоты непрожитого льдом.

ГЕОРГИЮ ИВАНОВУ

Облаком, нет, или лёгким плугом
неторопливо плывёт, летит,
ждёт утешения робким другом
и не проходит, как аппетит.

Плачет напрасно и пьёт напрасно
горькой печали седую тьму...
Вечером, днём или утром – ясно,
что, для чего, для кого, кому.

* * *

Дети, вышедшие из джипа,
машут руками девушке,
видящей их с балкона.
Рекламный щит
предлагает колготки "Грация".
Верещит
автосигнализация.
На балконе,
щурясь от солнца,
девушка курит Вог.
Правый наушник потрескивает,
ток
к левому уху подкрадывался, крался,
взорвался
звонком телефона: еду.
В моём Нью-Йорке,
на твоём восемнадцатом этаже
Бьорк и –
дождись уже.

* * *

в моросящем чикаго спустя сто лет
ты целуешь нерусскую революцию
мальчик в лимоновой куртке и взглядом кэдбери
их скоро всех убьют у кого ты учишься
строгости партий в свои дымовые шахматы
вздрагиваешь кожурою глазного яблока
водишь зрачком просыпаясь туда от ужаса

ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ ДЖАЛИЛЯ

Наверное, неба неправ сандал.
Когда мы кого-нибудь предаём,
в глухую затягиваясь даль,
мы думаем, враженька, о своём.

И всё-таки взгляда не дрогнет твердь.
А ваттная лампа гори, гори!
Пускай же напишет меня Дьердь,
снаружи оказываясь, внутри.

* * *

когда ты умрёшь от меня и тогда останется
привычка ложиться в пустую постель первую
выкуривать напополам с моей лёгкой музыкой
желание чувствовать ритмы диджея шуберта

останется пегая от постоялого стона комната
фарфоровый бегемот с подпалённой пастью
возможность издать роман о твоём влечении
с концовкой о том как умрёшь

* * *

я вновь поглощаю тебя ожидание холод но
у подлинной страсти всегда глуховатый голос
словам подвергаюсь что обертонами вынуты
хватаются за ухо слушаю фанки порчини

старушка откроет просторное помещение
и засеменит бормоча вот с тобой мы заперты
займёмся скорей поглощеньем друг друга полноте
нам переплетать транслита витые линии

ты будешь звездой тёмноглазый очаровательный
услышишь и опубликуешь иную песенку
её просэмплует сама нинджа тьюн из лондона
где я ненадолго исчезну в твоих объятиях

забуду любви оголённую фармацевтику
прогулок помимо перил пролегая пламенем
жар речи твоей задыхающейся стремительной
закружит маня меня словно кармен балуясь

напомнить напомнил удержится камнем ветрено
опомнится пением лёгкий разлёт искорок
мерцание танец смех волшебство дрожание
клубящийся пар похлёбки из фанки порчини

* * *

(возвращение)

Просыпаясь, вижу телефон.
Я его беру, иду туда,
Где не говорят, одно играет
Радио. Я стряхиваю пепел

Рядом с осторожными сухими
Листьями, с ногами на диван
Забираюсь. Я его жена,
Я вернулась. Дома никого.

(ожидание)

Позвони. Напомни шорох дня,
Где с тобой и холодности верила –
Зеркало покорно отражает
То ли смех, а то ли немоту.

Я живу, на мне и шорох дня
И сердцебиения, и кома,
Мне – я вижу – снова хорошо,
Снова хорошо – с тобой. Я вижу.

(начало)

Утром мне снилось море, я из окна
Видела еле зелёную, голубую,
Опустошённую пылью у берегов
Воду, она менялась, была моя.

Лёгкая и неуверенная, внимательно,
Медленно я прикасалась, не замечая
Видимого, обходила тебя, боясь,
Кралась – и, обнимая тебя, проснулась.

МЭНГО

В этом районе белых спокойных окон,
сытых домов,
где среди ночи торшер зажжён кем-то успешным,
вернувшимся из кофейни и открывшим журнал Gala,
я за тобой скучаю.

В чужом районе,
где под ногами пружинят ступени лестницы,
сохраняющей запах смолы даже в центре города,
я стою на балконе и вижу, как там, вдали,
засыпая, молчат деревья.

В Палане, должно быть, утро.
Любимая дочь шамана,
вулкан Эльвель,
просыпается, дева,
в лучах совершенно другого солнца.

* * *

Трясёшься от холода? Ну, побегай,
попрыгай. Курить не надо –
от этого только сильней ощущается прохлада,
мерещится запах хлеба.

Домой, где, конечно, пусто,
но так как я тысячу дней не была одна,
забываю – впустят?
Накормят? Дадут вина?

Апчхи, напал на зайчишку чих,
сама себе шепчешь, разматывая шарф,
отряхивая пальто. Голова, кружась,
роняет на стол очки.

* * *

Тихонечко сев и медленно, легонько
раскачиваясь на стареющей карусели,
я вижу, как вдоль удаляющегося поезда
девочка едет на вело-велосипеде.

Вижу и думаю: если бы я так ехала,
я бы на месте сменного машиниста
поезд водила кругами, вокруг да около,
чтобы дорога её никогда не кончилась.

* * *

За ним кончаются прохожие
и начинается лес, тает.

Тверёзы, падают там ели
ногами вверх, ногами вверх.

Поломанные, как цигарка,
без хвороста на теле голом.

Стволами тёмными качаются,
шурша и щекочась, глядят.

В них ждёт медведица большая,
вверху лежит, глотая ветер.

Пьёт кипяток, неравнобокая,
клубами дыма дома дышит.

А в нём, укрывшись и спасённая,
ещё невидимая, спит.

* * *

опрокинулось и я увидела дом на крыше
ласточку в лопухах и глотая перебежала
улицу в колоте и прицеле зубного дула
мне ни о чём не нравится разговаривать
я существую в тандеме двойного сна
и оборванных очертаний
трамвали-вали

КИПАРИС

Как называется птица?
А дерево, на котором она поёт?
Вижу впервые листья на этом дереве.
...............................................................
Возвращайся, как юный Бродский, с деньгами, славой,
славу поделим, деньги забудем вовсе,
будем, обнявшись, стоять на балконе вечером,
слыша, как дрозд щебечет в шевелюре.

* * *

супротиворечивые чувства обуревают меня, бурят
есть ли слово бурята в значении маленькие буряты?
смотрите, есть цыганята и есть медвежата, слонята
я волнуюсь, меня, как и прежде, литературный процесс торкает
я волнуюсь, поехать в москву или в питер? остаться дома?
мой дом на пурпурных улицах серого города:
сакко-ванцетти, антона и валека, где я куплю тебе две рубашки,
себе очень модный свитер лапландской шерсти,
мой любимый мой хэппи клиник, золотые колготки, кеды
давай поженимся

* * *

кид недотрога дарлинг дружок малыш
долго игла винила зубная боль
одолевала мотал в парике как фиш
в голод планктона прохладного головой
версус верзила прочь доходяга кыш

ты уехал и дома становится так легко
одеваться смотреть на окно закрывать дверь
вот рука за которой твой дом где себя нет
сопротивлению преданному усталости
потерпи что ещё вероятно агония нежности

мужчина берёт ладонь носовым платком
разворачивает накрывает читает линии
тление лета потерянного контекста о,
ты хитрецом во вчерашний прощальный вечер
рядом с тобой незнакомая я женщина

* * *

слышна ли радость быть вдвоём
не знаю всё-таки мне жаль их
но как приятно мне твоё
беспомощное подражанье

твои слова влекут моё
слепой обрушивают лав ю
моё отладное жильё
преобращая в геркуланум

волшебных дней коловорот
весны дождаться как призыва
форелью протаранить лёд
жалея только что не шива

тобой нам опиум не в счёт
огонь порхающих житанок
весёлых мотыльковых лёт
их пепельный сухой останок

* * *

(в) любви располовинен такт
истомы
детские качели стонут
(в) так-
те обжитого воздуха ключи
подверг-
ли умолчанию – поверх
отталкивающей озон парчи –
не порчи
где разлитого облака шкворчит
и бьётся поршень

* * *

ангел ангел ангелуша
брынзу чёрствую беря
станешь белая каркуша
в лютой стае воробья

вот и повод баснописем
лёгкой вечности фонарь
животом атласнолисен
обрываешь календарь

поделом же поименник
ни от века ничего
вертопраха не наследник
крючковатого его

* * *

Мой мотылёк годами
не получает пенсий,
не поощряет писем
розовенький конверт

тоненький. И – ах, да – нет,
не для него суспензий
сладенький барбарисик,
беленький абсорбент.

Да и чего пытаться:
сердце стучит отдаться,
для поцелуя, танца
вынуть её щепоть.

Горю любовь потрава,
свалит любого, право.
...В пьесе дурного нрава
вместе побудем хоть.

* * *

иного что и нет немного лишнее
все наши эскапады у влечения
невнятные втолкованы артпитеру
проект не состоялся многим весело
отправим слов на вытертые клавиши

любовь моя мой спам моё растение
его побег из петергофа в автово
удел заледенелого кондуктора
вне вовремя сигнал электропоезда
забыт и не горит машина пост

мы будем выпивать и разговаривать
смотреть чужие фильмы и просодии
жалея ночью пролитого завтрака
упорным стебельком декалькомании
в сиамском ровном выдохе дрожать

* * *

Вот перила, которые долг удержать на руках и которые не отпустить
но автобус покатится вспять
за рулём будешь ты
я как будто во сне
дрожь бессмысленна
только капели делёжка драже подсластит золотая цикута
не пой!

Я раскачивал новую люльку,
подносил слева ложечку рту,
удивлялся его шевеленью.

Тех кто любят не плачут о них понимают руками апрельскую толь
вылепляют летя слепотой копошений своих муравьиных встают
и выходят к метро европейскому многоотточью.

* * *

город летний тобой обживается город лёгкий наполненный коготками
ластовка и ластовец так когда-либо бабушка говорила а я молчала
жмурилась мне почему-то хотелось плакать
розовая полоса на салатовых жалюзи
бабушка думала камни живые они растут и крошатся когда им больно
засыпала на первой рекламной паузе сериалов

* * *

ту-тур-ля-ля обнявши смыслов
выходит к нам ту-тур-ля-ля
бурля ежовым коромыслом
даёт прохожим кругаля

его покорны асфодели
и стёкол радужен туман
покуда бархатные трели
поёт ему левиафан

клавиатурно выражаясь
алеаторно говоря
уходит рёбрами дрожа язь
ту-тур-ля-ля, ту-тур-ля-ля.

* * *

раньше земля облегала бурля мимо
звёзды сочили цвет мотоцикл мчался
белым аллюром соскальзывал вдоль витрин а
мойщиц двора и улиц ждала чашка
чуть подогретого полдником кофеина

мир повисал мулине в паре хорд пялец
взвизгивал будучи боров меж кож уколот
фотографировал медленных иностранниц
вышедших переобуться в пролёт комнат
речитативом игл шнуровал цепляясь

темя от времени солнце меняла шипка
мякиш волана ловя на конклав платья
взлёт щекотала объеденная вершинка
колотого миндально о нём всласть я
подозревала отчётливей прожилка

ПОИСК АККРЕДИТАЦИИ

Не скажи, перестань, эту кожицу сна отламывай,
снись раскованный, модный – и, может быть, я останусь
на траве ты, бобо, я, богемная потаскуха,
остальные и мой фотограф. Упало яблоком,
улетело в Америку медленным я тебя
обожала, переврала, предала, вынула,
пропустите, я телезвезда, я персона VIP,
Томоюки Танака, Такеши Китано, Герра Рене.

ПЕТЕРБУРГ

1

Я ревновала тебя за то,
нравился, был рядом.
Боль обнаруживала там,
ты её не прятал.

Я уезжаю – пока, прощай,
еду в командировку.
Съешь на прощанье листочек щавеля,
свежий и робкий.

2

Я приеду, будем мыться,
будем опиум полоть.
В небе чорненькая птица
видит жало, ищет плоть.

С пьяных шор его вставляет,
им болеет поутру.
Яда косная накидка,
счётчик первого стыда –

опа, опаньки, живые,
первый раз не вижу.

3

Мы на водочке катались,
из калитки вышла жаба,
в шопот робко вколыхались
дvery лондонского паба –

Петербург фактура, форма,
медный шарик надувной,
хрипловатая валторна,
прерываемый гобой.

* * *

Признавался в любви мне, как признаются дети
не подозревая, что можно скрыть, умолчать, запрятать
Этой осенью солнце могло закончиться каждый вечер
ко мне можно позвонить, написать, приехать

Зима, и мы видим снег из окна машины
Октябрь, и в машине комом сухие листья
Не то чтобы мне это воспоминанье мило,
но больше событий особо не происходит

Вообще, если вдуматься, запоминается только нежность,
с которой гладят по голове, как любимого мальчика или девочку
Нежность, которая не укладывается в положенное ей время
и, как следствие, просыпается с опозданием

* * *

Поезд едет,
в цистернах везут
нефть, бензин, мазут.
Проезжая мимо
концерна "Калина",
обращаю внимание на
иней. В вагоне включают свет.
Поезд въезжает туда, где не ловит сеть.
Лето оставлено до наступленья другого дня.
Приближенье зимы ощущаешь,
когда наблюдаешь покрытые инеем поля.
На полях, в довершенье пейзажа,
туман в розоватой дымке.

Я жду твоего звонка,
как зима торопливо ждала,
что обгонит лето,
несущееся вскачь,
переправившееся вплавь,
не понравившееся дворнику на мосту.
Он закат из окна не видел,
не подозревал, что, когда стемнеет,
нам пригодится его судьбоносный дар –
выметать треск листьев
и скалывать с мёрзлой земли
молодой франтоватый лёд,
когда ты мне позвонишь
и зима придёт.

КИТАЙСКАЯ ГРУША

неожиданно
неосмотрительно, так по-детски
скачут градины
лекция кончится я заберу из парты
ты меня слушай
грущу:
в этом воздухе розовом из окна,
в колебании рыночных отношений
весна

* * *

домой возвращается самолёт
на небе мерцают его огни
подходит и просит дай закурить
а я не могу отвести взгляд

в моей зажигалке усох бензин
закуривай новую от того
огня самолёта в котором ты
палец держи на крючке пуск

пилот познакомься я террорист
я грозен и нейм из моё шалман
а ну поворачивай драндулет
и мы полетай куда я спик

боль заставляет кудахтать кур
или поэтов сказал За
ратуя в души вселить страх
это в конце концов вам не смех

вот аллегория ничто
тот кого любишь далёк так
словно луна облака огонь
ладно лети мотылёк лети

* * *

Пустея хмелем эвкалиптовым,
тяжёлым ядрышком миндалин,
лавандой ландышевых капель
свяжи дыхание своё.

Больной рептилией реликтовой,
приподнято пирамидальна,
шевелится кораллов накипь,
вспухает кротким словарём –

соаве, шепчет, снелламэнте,
соньяндо, только лишь соньяндо
слентаре (ит. singhiozzando –
рыдая, сокращённо s.).

* * *

я вспоминала только твои глаза
позу улыбку ты был для меня нем
твой поцелуй возвращает мне назад
шоры на окнах соринки моих мен

мне отвечает влюблённая я прав
твой коготком ранит меня цеп
ля ля ля ля этим колышком рукав
стукает полый полой об лекал степ

в долгую камнем кому как голышом
перистой лёгкой иглой самолёт вслед
холодом ткёт стона её шов
головоломной поломкой себя слеп

* * *

Хочется просто бросить, и я бросаю –
падает, перетекает и раскрывается.

Может быть, это и есть SMS-поэзия.
Может быть, я не имею другого опыта.

Где-то в Китае искусство есть форма магии:
летом не изображают цветущих вишен.

(ПЕРВОЕ И ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ БАЛЬЗАКА)

Какая разница, какая речь вокруг,
ведь всё равно окажется цыганской,
профукает, подобно Ганской Э.,
и слуг надёжность, и мужей азарт,

задор, запал, огонь, жар, пламень, пыл
уснёт, утонет в хоре безучастном –
и вижу я во сне, что счастлив был,
и я забыл, как именно был счастлив.

* * *

делаю то что щекочет нервы
ухо поправится причудой
для медитации всласть горло
он поворачивайся почкой

женщина любит то что ей любо, пытно
я не люблю когда падают на лицо
капли а ну, разгадай где была бита
мой синеватый пряник моя дранка –

если десну, не знаю, чертополох,
ты на ладони просто меня возьми,
словно пуховый маменькин платок
с мятой конфеткой в угольном нутри.

* * *

Я приручила пустоту:
она меня одолевает,
она меня зовёт и манит.
Когда совсем невмоготу,

я нарисую – и сотру
высокий дом, где вольно пелось,
где прежних чувств окаменелость
придётся ныне ко двору.

* * *

плавали-знаем
смутившиеся сообщества
не согласованы между собой
а между
почва земля недвижимость поместье
волей-неволей

* * *

когда мы с тобой у окна стоим
и смотрим на падающий снег
я вижу вращающийся дым
я слышу меняющийся сленг

его сигареты как яд молчат
рассудок питается землёй
сестра практикует живой шрам
пальцы дотрагиваются

если ты мне позвонишь вновь
спросишь влюблён ли в меня ты
сбрось маме с поезда ваш сын
вне зоны действия трубы

* * *

Ты умираешь так доверчиво,
мой упоительный любовник...
Немного молотого перчика
добавил мне безумный повар.

У Абеляра с Элоизою
быть ничего, могло бы, не было.
На злоключения нанизаны,
они как селезни парят

над головами обличающих
священно полноватых зрителей
их представление качается,
и утку в яблоках несут.

* * *

День не кончится никак,
что ни ночь, то повторенье
снов и слёз, идей... И так
в синеву стихотворенье

не уляжется, сверчок
не уместится в подстрочник –
заплутавший полуночник,
очарованный дичок.

* * *

Сесть в машину, уехать к тебе, погулять с тобой,
покататься на колесе
обозрения,
позвонить с высоты колеса,
помахать оттуда катамарану,
стереть тебя в порошок, на него подсесть,
а когда он закончится, распечатать твои стихи,
перейти с порошка на пепел. Я деградирую

* * *

всё что бы я ни рассказывала тебе
может быть мной забыто две сотни раз
города нет скукота теплота губе
побоку в гору карабкающийся страх

всё что потом возможно я повторю
выравняет напряжение в такт словам
их вероятно беспомощных я гублю
только у стоматолога открыва

рот полоская ментоловой орал-би
кутая горло шарфом из разных тем
для разговора отталкивая пир
выздоровела не больно ушла в тень

ОКРУЖИТЬ ТЭГОМ

1

обладание это влюблённость ложь,
недоверие боль расчёт,
мне знакомы достоинства обладания
продолжаются: я звонила
во тьмутаракань, обучала искусству прикуривать –
что говорил о долгах, на которые я платила,
мой любовник, и я поправляла его рубашку
на новых плечиках – против ветра
и продолжала

2

мне всегда очень нравились люди, похожие на меня,
я хотела быть, как они, я влюблялась в них,
я и вправду была тобой.
унеси и оставь,
унеси и оставь эту девочку, спящую на полу,
и бегонии на окне.
я узнала её,
мне не нравится то, что она, как я,
не заметит – зима, весна,
только звёзды, но мне так давно наплевать на них,
помня то, что живёшь не одна, а всегда раздва-
иваясь, и холодный который день
те бегонии на окне.

3

я влюблена не в тебя, а в то,
что ты потом напишешь: жива ли я?
комментарий: по мне иногда бьют стёкла,
выходят. сегодня я видела нас, как прежде:
Золотая Страна, минус девять, на караванной.

4

я пишу это, сидя в маршрутке, роняя в грязь
колпачок утром найденной ручки, опять вставая,
чтобы его поднять, нагибаясь, опять садясь,
мне сегодня пришлось, словно школьнице, ждать трамвая –

последняя, самая нежная, сигарета,
моя бестолковая запись в живой журнал,
лён и мята, мышонок, лето,
вспоминала, я вспомнила, вспоминал.

5

мы ехали на машине,
за окном были в сорок этажей
до́ма я очень смеялся,
сегодня тревожный день.
чорно-белая плёнка,
на ней две фигуры вполоборота,
плёнка порвана, жизнь цела
на сегодняшний день, но эмиль, как пауль,
был одним из, кто реже меня.
(и он тоже сидел в машине)

* * *

в дождливом горле вязкого трамвая
у памяти шалея на задворках
немыслимый песок былого рая
ветвистый шар разламывая
в створках
смеркается
нора молчанья
небо
прихлопнуто дыханием паучьим
лукавая доверчивая Геба
богов не от вина печали учит
и проповеди строгие листая
смекает
ограниченности сроков
вопрос
неразглашения уроков
выходит
дан напрасно
запятая

* * *

не сдобу а медовый плод недели
ведо́мой вероятно на паях
глодали и увидеться хотели
на днях
погромленного города останки
пни шорох рож смеющихся с афиш
не надеваемые ныне нанки
палишь
из ножен одиночества надсадом
размокшая гнедая кожура
непревзойдённый уровень осадок
вчера

* * *

Гололёд не набирает
оборотов, он как полька:
эта белая солома,
в ней машины вязнут снова,
и трамваи льются только –
первым вынуждена жестом
отвлекаться и черкать
нолик, палочки на плёнке
расцарапанной крестить.
Снег летит с подошв солдата,
забирающегося

* * *

деревья мотаются
вслушайся в шум дождя
и музыку музыку тоже останови
куда мне сегодня вспять отыскать тебя
забудут падение новые фонари

труднее труднее встать отвыкать жить
вдоль тела проходит дрожь колея толк
сесть вспомнить удрать исчезнуть в тебя быть
нашедшимся в чемодане ручным котом

в деревьях живёт слюда хрипота текст
вне города где обрастаешь всегда собой
пряча глаза ты сегодня оставишь лес
и побежишь по холмам по холмам домой

* * *

Ты растерянно думаешь, что мы способны тебя забыть.
Что́ ты, что́ ты, забыть о тебе неспособны ни я, ни А,
в особенности такую, какой не видели:
в красной шапке, которую В непременно б надел по-фирменному,
в эту осень оставшуюся свободной.

Забыть о тебе означает забыть солнце,
свет которого достигает меня по-прежнему,
в темноте одному делать то, что нельзя не сделать,
что нельзя больше сделать с тобой,
как нельзя забыть.