|
* * *
Здесь кончается сказка, кончается торг
о тощей коровке, судьбой увлекаемой в лейнстер
Нетрудно сказать, как мало она довольна
вселенная бродит в сложном ее желудке
солнце ещё теплится в пищеводе
а луна уже залила мертвенным светом
полый кишечник, даже не сразу видно -
история свивается по спирали
Роняют плоды пять священных деревьев
псы снуют по залам для церемоний
на пять сторон света уводит своя дорога
Вряд ли это разумно, а всё-таки - объяснимо
в лейнстере нынче лучшая мясобойня
там колбасы сами свиваются в кольца
сам варится портер и сам на глазах темнеет
с ног валит быка и на брачном одре дурманит
пачкает покрывало майя
* * *
Не стать мне волком и не быть собакой
не воевать с французскою ночной кобылой
и не шуршать послушным поводком
в руках ночного сторожа
не быть мне мясом и не стать златою рыбкой
мерцающей в зелёных се́тях
трав и кустарников морских
не пересечь ни разу океан
и не служить мне сторожем
ночным, туманным
хотя постой, а почему бы
и нет? но нет
всё кончено, сегодня
в двенадцать пополуночи
я сочинял стихотворенье
всё кончено, поэт,
не человек, не зверь
* * *
охотник, морщась, завидит зверя
взведёт курок
пальнёт и плачет, глазам не веря -
единорог
устал читать я меж полос тигра
меж глаз у птиц
на берег моря близ устья тибра
простёрся ниц
лежу и, морщась, ушам не верю
такая тишь
стоит за тировской пляжной дверью
и ты стоишь
за этой дверью, зверёк, за тонкой
тебе и приз
изрешечённый стрелок картонный
главою вниз
Метемпсихоз
Их бьёт предсмертная икота
как смерть не новая не против
и не такой уж старой жизни
так два не против одного
икота до седьмого пота
а после новые ворота
измараны бараньим жиром
атлет с ослиной головой
и старческим нетвёрдым взором
на шатком не таком уж троне
почует новую поживу
та с жалоб перейдёт на вой
проснуться в яме под надзором
проснуться под седлом в попоне
лишь быть бы живу быть бы живу
и не припомнить ничего
Скандинавская баллада
1.
Один ворон в руке
лучше, чем два в лесу.
За четыре последних года
ничего не произошло,
всё было тихо,
не о чем рассказать.
Земля стала красной, как кровь,
корму обнажил отлив.
Не с чем тебя сравнить,
ни в чём не обвинить.
Лучше ворон в руке,
чем в разверстой груди.
Лучше орёл в лесу,
чем тень орла на скале -
та, что отбросишь ты,
та, что накроет всё.
2.
Тело чёрного пса
лучше предать песку -
вернётся его хозяин
и впустит в сердце тоску.
Как красив этот пляж!
Восемь спокойных зим
чёрный базальт хранит
чёткий кровавый след.
Смерть изнутри закона
принята тем, кто вне,
кто не утонет в море
и не сгорит в огне.
3.
Раб отомстит сразу,
зато трус - никогда.
Но раб отомстит лучше,
чем воздух или вода.
Ничто раба не удержит -
тяжёлый, как щит, меч
и снег, что навек покроет
позором такую месть.
Лишь дети от этих браков
заплатят свободой cлову,
но их не снесёт земля,
ни ветер, что носит души,
за море отмщённой крови,
на лавовые поля.
Аванагути
Гуляя по свету, искал я его конца
в портовой пивной молча считал дни
тридцать три ножа для разделки тунца
я взвешивал на ладони каждый из них
когда закат в небе разлил желчь
от доброго сердца к недюжинному уму
я понял, всё требуха, следует сжечь
это грязное рубище, нищенскую суму
теперь, мой брат, клянусь никогда никогда
не писать о японии, о других местах
сухая старая тушь, а равно вода
не оставляет следов на листах
маленький император на нас глядит
на вековой уклад, на весь гранит
эстетика обороны та же брешь
и я как заплата пусть маленькая, но ложь
теперь я хотел бы домой
Домой
Где там носит тебя господь как на орлиных
крылах
а здесь не должно быть, нет места покоя
для ног орла
чей там взгляд, чей бы там нож ни стыл
у тебя в спине
короста сукровица вот и всё что видом
на здешний снег походит
сладок чужбины снег, да не из этих дыр
из этих известью гасят марки про космос
значки про мир
волга впала в мёртвое море
годности срок истёк не меньше года тому
и вот, горек отчизны снег
* * *
содомский виноград сказал "ничто"
не что иное как арабский ошер
он зреет, наливается смолой
чтобы однажды с неприятным треском
исчезнуть в любознательной ладони
чьей-либо, и оставить по себе
дурную кожицу, сухую память
и уж тогда войти в любой горшок
любой горшок, воздвигнутый из пены
морской, сказал "иди за мной на берег"
на бережок искусственного моря
вот море – что ни утро, то дымится
а что ни вечер – стынет живописно
из виноградника не слышно – волны
не видно – или волны или лава
подёрнуты неумолимой рябью
а море – говори ему что хочешь
скажи "солёное" – оно стоит столбом
скажи "сухое" – и оно ложится в ноги
услужливая отмель или осыпь
а лучши мёртвым назови, пусть сдохнет
все раковины – мёртвые, все рыбы
пустые смоквы и содомский ошер
и мёртвое содомское вино
Вавилонская библиотека
В настоящем человеке полость
незапятнанное солнце ада
выгорело, выцвело что совесть
унесённому песком награда
здравствуй, злая маленькая повесть
писано со снайперским терпеньем
вплавь сюда прибывшим утопистом
в самых поздних же энциклопедиях
посуху и антиутопистом
партитурой ангельского пенья
отступившийся от моря город
тщится раковиной петь о море
разрывным календарём у года
невозможного першит в горле
свиты, спутаны стоят погоды
каталожные лежат карты
яд играет, бродит в сотах
и спираль всё туже, цикл круче
численное же его значенье
так мало уже, так человечно
устремилось в бесконечность в небо
да где ему
где твой венец, творенье
триумфальный петушок на палке
золото телячьей в кольцах гривы
шпиль победный штиль медоточивый
смертоносная пчела у смерти
отторгает золотое жало
в настоящем человеке полость
* * *
Он произносит бога нет
и спустя какое-то время, ближе к вечеру
добавляет - если бог не един
он умолкает, скрывая под веками
апокрифический блеск
веки немеют, кажется, навсегда
24:00 это верная ночь
будущий мёртвый город
жители города большею частью спят
его ученик уличённый
в соавторстве книги с названием "бога нет"
напрягает прощальный взгляд
светлые крыши
утро
солнце и дождь
выступая стенобитным орудием времени
осыпают на поле опального списка
нечёткий узор толкований
это широкое поле - явный наивный вызов
в остальном неуязвимого переводчика
это поле стало приметой местного быта
по нему датируют многие захороненья
22-23 строки
испорчены и не читаются
солнце и дождь
анализируя опись
найденного за пазухами у смерти
в конце концов
приходят к единому мненью
Спасённый из воды
пышный тростник и полные воды
жизнь и смерть заодно
в отношеньи к избитым народам
к илистому дну
полый тростник, смолённый асфальтом
лучшая из корзин
вниз по реке по мутной смальте
вниз, к туку низин
плавит её, до того пустую
что земное сбивает в стаи
что неземная дрожь
бьёт младенца, как бы вествуя
в до чего прозрачные струи
скоро он будет вхож
Равноденствие
Невыносимый гербарий или скорей
просто листья спутанных календарей
новый стиль находит на старый год
день и ночь равны у твоих ворот
семь четыре два что-то девять три
одно из двух остаётся, оно узрит
слепого гагарина, межзвёздную взвесь
уже среда, в эфире благая весть
в поле зренья у самого себя
иуда обжигает свои горшки
полёт проходит нормально, в поисках дна
в акелдаме полночь, в содоме весна
смертная глина, податливый прелый пух
гагарин, дай мне считать хотя б до двух
мне весточку из-под твоего пера
седьмого апреля в среду ближе к утру
* * *
на конце у ничьего стального
выкидного сточенного века
всяк стоит скопил на оправданье
все стоят в руках дрожат вещдоки
проявились на белёсом фоне
всех своих детей собак и кошек
рядом стало быть с последним снегом
с небывало сгустившимся небом
лишь убийца в белом маскхалате
не заботится об алиби нисколько
он гуляет в белом маскхалате
по заброшенным забытым стройкам
по густым дремучим стройкам века
невидимкой снежной королевой
недотрогой новым дед морозом
и его никто не смеет тронуть
сам он никого не хочет видеть
ни служить себе восковым вольтом
ни насытить псов служебных в стоге
снега отыскать ничью потерю
* * *
Смотри, смотри, тот самый, тот сапожник,
что без сапог идёт по снежной тверди,
по хладной влаге, по бесснежной трассе.
В надежде сжать кулак пустопорожний
держи его за лацкан за рукав за
тверди ему люблю он улыбнулся
ткань под дождём ползёт и вслед проказа
крым ранняя зима и лорелея
весь мир играет в прятки с ним туда же
и ты иссохший робкий в ту же норку
где из стихов таких недетских боже
не выдержавших слова ни полслова
о боже разве только эта рифма
закончен наспех дождь и видно
что радужка небесно-голубая
приклеенная как видно наспех как аппликация
в облаках человек ему легко
одетому не по погоде
всё забыто поездки к морю
походы в никитский зоосад
в планетарий
многозначительность знаков препинания
сотрётся со временем
Замок
Запоминай это недалеко
от кольцевой в часе одном езды
помнит моё грязное молоко
как выходил снег под свет звезды
выйдешь и ты бросишь автомобиль
впрочем на нём можно кружить вдоль рва
в грязной воде всё что ты не любил
всё что за кольцевой и вся москва
в южном давно слаженном городке
наш сосед художник пытал нужду
он продавал рисунки на песке
с тем чтоб уйти до первого дождя
в силу особой техники причал
небывалым за́мком стекал к воде
ты смеялся и в спину ему кричал
этот дом ты взялся бы возводить
вот и всё что есть у нас из улик
в сумраке различать подъёмный мост
наш сосед прекрасен а мир велик
век мне прождать тебя в лучшем из мест
к слову сказать с лёгкой твоей руки
к камешку из лёгкой твоей пращи
сходятся было пущенные круги
там и ищи а до тех пор прощай
Аллоним
Художник садится на пол рядом со стулом
сколько же стульев в этом кафе постылом
столько же сто́ит здесь половинка двойная
чтобы поэт, неоплаченный счет сминая
отошёл и взлетел, замер на миг в проёме
под сияющей вывеской the lonely yeomen
ни одно из названий так не сузит сосуды
не оставив следов, не замарав посуды
он сидит и лежит на свышескошеной травке
гладит смятый листок и к последней правке
приступает:
когда от любви остаётся только имя остаётся
кафе и кофе звать своими
любимыми
* * *
Водители больших грузовиков
кул-джаз холодные сосиски
остывший джаз посудомоечной машины
я снова здесь
я здесь стою столбом
сияющей бензоколонкой
за её спиной
беспомощное оседает солнце
бензиновый помёт
хранит продукты разложенья спектра
собачье тело
раскатано на много километров
а её душа
уже остыла, напилась
и прячет огненный язык в прохладной пасти
всё заперто одним большим ключом
с ним заодно потеет
хозяин заведенья
эта смена температурных жанров
ведёт к приготовленью
столь тягостного блюда
что слёзы выкипают не пролившись
и хочется уехать немедленно
но можно только завтра
* * *
любовь на заднем сиденье
подержанного седана
третьи, вторые руки
и наконец - любовь
что ты ещё мне скажешь
однорукая ника
вслепую вскрытый оракул
я не хочу с тобой
я не имею права
пачкать свадебный бархат
портить парчу сидений
надетую напрокат
жизнь мне дана в отместку
щедрой бездонной горстью
меж тою дырой и этой
грохочет музыка сфер
найдётся ли кто отважен
туда протягивать руку
и сметь различать на ощупь
где камень, а что змея
Фотография
Это ты и бесполое небо
из воды, из-под самой земли
зазеркальная нежить и небыль
до тебя дотянуться смогли
ты под небом и глянец лучится
из нетающей вспышки ко мне
вылетают бессчётные птицы
чтобы падать на траурный снег
непреклонному светлому фону
за меня ты расскажешь теперь
что такое искусное фото
это не человек и не зверь
фоторобот шагает проворно
и единственным глазом следит
непечатное жёсткое порно
обрамлённое в мягкий гранит
Кино
Великий немой вдобавок незряч и глух
везде он незваный гость и нерусский дух
не чуя себя, неловко встал и идёт
вернуться значит упасть спиной вперёд
он ждёт за кадром, чёрный зверь-поводырь
себя сам держит на слепом поводке
стрекочет на немом праязыке
зернится, зыбится, заправляет внутрь
они как прыгнут, выхватят, изомнут
на кровь порежут, высосут из-под дыр
перемонтируют молча, при монтаже
сгорит электропроводка на этаже
* * *
Вещи стали такими,
какими они казались.
Мир выглядит так,
как ты хотел его видеть.
Реальность кусает за хвост
самоё себя,
дождем размыло глаза,
но это ещё не всё.
Тысячи поговорок,
заговоров, загадок.
Квазижитейский опыт,
замкнутый, как пространство,
и жестокий, как время,
неумолим, как время.
Что он сделал с людьми,
в отличие от вещей!
Кайл Маклахлен выходит из главной роли,
далее следует серия
паронимических взрывов.
За дымовой завесой,
лоскутным костюмом майя -
выдох единый из всех миров.
Прочь от меня, огонь.
Письменность
Тёплой крови студёного пота
сахара соли земли
нет в этом пресном льду покуда
лилии не цвели
в тёмных недрах ящиков
чтобы этот цвет перенесть -
прост и ясен набор почтовый
как гремучая смесь
дёгтя и маркой бумаги писчей
как из подкрылий пух
над всем этим склонившись, свищет
слава, и сводит слух
вот венок непечатных истин
вечный иней поверх
всяк писатель несметных писем
ляжет в такой конверт
солженицын бродский любой
стынут пальцы в горсти
здравствуй любимый, там бог с тобой
Жасмин
Что же делать жасмину
чтобы служить заглавьем
чашей спитого чая
значиться в изголовье
значит пуста обёртка
можно подклеить веер
что делать этому фанту
со своими бумажными лепестками
сердце его то же, что и страница
буде она вырвана и смята
сердце его гуляет где-то
в скомканном одеяле
в лёгких предсмертных рифмах
в выцветающем чае
в ветреных коридорах
кардиохирургии
* * *
Ниспадает ангел с неба
вытекает изумруд
из расплавленной короны
чтобы течь во мраке руд
в мягком сумраке кофеен
в свете истин прописных
всё б тебе наивный гудвин
бормотать сквозь сон сквозь сны
по исписанным страницам
(как узки у них поля)
всё бы весть прозрачным пальцем
не жалея глаз моля
две не менее прозрачных
(шире устье - крепче снасть)
версии спастись
и с третьей в небо синее совпасть
Миссия
Здесь родиться всё равно что рыбу
изловить на слове, наловчиться
жить здесь быть
берингов перешеек
захотевший затопленья небом
и укрытый чёрствой коркой льда
жить в дому с центральным отопленьем
вид прижать оконной рамой к небу
намертво но пусть едва трепещут
вывернуты образные жабры
наизнанку, мякишем наружу
взять на веру от востока солнце
стать на смерть отравленной наживкой
и взять на себя много
возлюбить господа бога своего
жить вечно
СВ
правдивая реклама вечной жизни
в просторном освещённом хорошо
вагоне
в головах несытого художника
он едет не один
с большой картиной в счёт больших процентов
в конце пути его встречают кредиторы
и на его картине
отлично видно
что долг его давно искуплен
не может он работать машинистом
врезаться в стену света на границе
тоннеля и моста
и выставлять событья в новом свете
он мой шофёр доверенный
он знает
что я несчастлива в любви
что жизнь мне в тягость
и он везёт меня сквозь всю европу
пересекает океан
мы в новом свете
мы в пробке на одном из светофоров
везёт меня навстречу долгой смерти
придерживаясь правил
но сдержанность его имеет целью
когда-нибудь извлечь из-под колёс
не пса зажатого меж алчностью
и поглощаемым пространством
тебя испуганного бледного
как полотно едва натянутое на подрамник
очнувшегося от дурного сна
я просыпаюсь
в неверном сне ты выглядел моим шофёром
о бедное мое воображенье
чтоб я не просыпалась
встревоженная этим сходством
оно подсунуло мне вывернутый руль
и вдавленную дорогую грудь
и вот я просыпаюсь
колебанья меж сном и явью
уже не совпадают
с новой незнакомой дрожью
объявшей полупустой вагон
мой сосед вцепился в раму
не совсем как давешний шофёр
как некто
кого нельзя любить так безнадежно
но это он
он мой душеприказчик
по завещанью поезд должен въехать
на мост
его замазали мгновение назад
осыпали с холстины старой краской
чтоб обнажилась молодая река
и такая прекрасная прекрасная жизнь
стоит сойтись с ней поближе
Три опущенных главы
1. Очередной допрос
где моя остановка-сердце
что когда растворила створки
смята в складках какой жестянки
из-под арабо-израильского кофе
смыта волной какого моря
нерастворимым остатком сохнет
молоком порошковым страдает
чистым адреналином сходит на нет
это старый шпионский номер
в старой гостинице из-под гостей
в белом доме из-под цветных жильцов
в складках портьер изящно сохнут
тонко нарезаны виды нейтральных льдов
зима в касабланке выдалась нынче на славу
снежная крепость лыжная мазь
незримая иордань
подробнее об этом смотри ниже
пригнись там внизу все
говорят касабланка о касабланка
там внизу все дурные приметы времени года
наконец сошлись
и пароль изменился
сколько ни слизывай последнюю каплю
а шифр всё равно изменился
измена тебе говорят измена
говорят тебе а ты всё тот же
мученик лапидарного стиля шифровок
шпион без портфеля, гонец без ног
что тебе теперь моё сердце
в твоем in pace где все без сердца
в интерьере проваленной стало быть явки
в смятом войною доме из-под тебя
ну что же тебе жить
проверяя свою легенду
тебе знать какими тёплыми бывают зимы
какими горячими на ощупь бывают войны
каким жарким потоком
текут по форменным брюкам
горячие молоко и мёд
тридцать три гроба идут за тобой
чредой из волн выходят идут за тобой
отдай говорят отдай это сердце
им тридцати трём всё известно
кто из нас мужчины кто женщины
кто казаки кто белополяки
и кто и зачем и находит кого
по пулям пущенным вслед самому себе
2. Первый провал
в высокотемпературном режиме
в баночных снах в горчичном бреду
к нему приходила мёртвая родина
походила контурами на чистое сердце
на холодную голову на разжатый кулак
тщательно измельчённая родина
мелкой монетой стелилась по чисту полу
двуглавым драконом кверху к низкому потолку
разбрызганная по каплям родина
по-арамейски и будет рессайа
детская библия онегин в переводе набокова
и московские изыскания зигмундта герберштейна
и вот эта родина приходила
пытала его невыездными идиомами
поила его берёзовым соком
и требовала всё новых и новых данных
покойнице было не отказать
в наличии чувства
чёрного юмора
3. Последний аншлюс
а когда наконец закончилось это лето
и выдался наконец свободный часок для зимы
когда наконец первая рыба
разбилась об лёд отравленного колодца
когда на лицах детей
появились привычные неточные выраженья
в москве был пойман первый русский шпион
а в женеве опять зима вышла на славу
стылое сердце сума тюрьма и чума
старослужащие старожилы
бродят по снегу
по чёрной-пречёрной цветочной улице
зима в чёрном-пречёрном городе
на памяти их впервые
а над чёрной скамьёй
над скамьёй из-под подсудимых
повис наконец мемориальный блэкборд
с чёрных форменных крыл
мел стряхнул давешний лыжник
вкрадчивый что твоя
хронологическая неточность
такого-то и такого-то не ясно какого чёрта,
не здесь не сейчас скончался писатель N
Баллада о разных вещах
Пока ты болтался праздно
в ветвях любимого дуба
на собственной тетиве
натягивая её
она протяжно звенела
всё в тугих твоих пальцах
включая нищенку мегги
и королеву-мать
непобедимый приз
одноразовый хруст
пластиковый стакан
предпоследний хрип
ты, прокашлявшись, понял
оно на одно лицо
но живая и мёртвая хватка
заспорили о тебе
спустились с небес на землю
и поставили на тебя
переполненная луна
парк, пепелище сезона
тугой сентябрьский денёк
если бы не луна
но это уже натяжка
остроты твои натужны
и сам ты висельник, парень
так сказал билетёр
и пропустил бесплатно
огорчённая каллиопа
всхлипнула подавилась
песенкой заводной
про то как и ты болтался
меж королевских ног
тебе эта песнь бесплатно
ты первый и ты последний
стотысячный посетитель
мистер аттракцион
лошадь на карусели
или корова на льду
всех их надо бы вздёрнуть
да не доходят руки
а ты один догадался
ты один ухватился
за золотую гриву
всё – королевский олень
возьми ж и храни в сердце
серебряную стрелу
она по праву твоя
а ты проиграл пари
а ты проиграл пари
а ты проиграл пари
а ты проиграл пари
а ты проиграл пари
о робин, робин-бобин, робин из локсли
отошли свой серебряный фаллос с нарочным мегги
она узнает его по отпечаткам
такая женщина, рыжий дактилоскоп
и забудь этот неловкий дактиль
бог чужой, данник великой мегги
беги, беби, беги, свободный аттис
вселенский синкретический сирота
запомни это новое ощущенье
вакуума в последних твоих штанах
когда-нибудь мы ещё потанцуем
языками пламени спляшем в шервудском лесе
но главное – запомни – цитировать можно
запомни, беби, теперь цитировать можно
* * *
Начинается, уже началась
эпоха книг в мягких обложках
александрийский гнозис
дающий полезным советам
по уходу из дома
вслед за отторгнутым плодом
акушерское серебро
растворяется полностью
в святой крещенской воде
ребёнок жив и здоров
выговаривать рыба
растворять в советах угрозы
являть собою пример
переменной величины
пропустить описанье пейзажа
напороться на слово конец
одушевлённый текст
из непрочных бумажных объятий
вверх скользит
вслед за потоком речи
| 
