Однажды тебе присылают файл со стихами. Некоторые стихи ты уже знаешь, некоторые из них в файле повторяются, сначала ты думаешь, что это ошибка, потом понимаешь, что это правильная ошибка, так и должно быть – эти стихи иногда повторяют чужие стихи, иногда они повторяют сами себя, однако на самом деле главная фишка этих стихов в самом повторении. Уже позднее, перечитывая файл третий или четвертый раз, находишь для себя все больше слов и строк, которые так же повторяются, и постепенно начинаешь ощущать ритм, заложенный в подобном дублировании. Эти стихи в значительной степени и сделаны "из голоса", из приговариваний и скандирований, они состоят из морфем и синтагм, которыми пользуются при ссорах в песочницах и крематориях. Отсутствие запятых и точек между отдельными словами и строфами лишь подчеркивает нервную и местами истерическую рваность этой поэзии. Ритмичность этих стихов, как и любая ритмичность вообще, меньше всего нуждается в знаках препинания, отсутствие точек в этом случае сигнализирует не столько об окончании предыдущего стиха, сколько о начале следующего. Словам в этих стихах ни к чему препинание, ведь точки с запятыми были бы здесь препятствием не размеру, но голосу. Знаки препинания вообще кажутся признаком чрезмерности, утяжеления, они убивают пустоты и пробелы в силлабо-тонике, заполняют, будто икра, паузы в разговоре, который автор старается поддерживать сам с собой. Клавиатура, на которой писался этот файл, подозреваю, вообще лишена половины клавиш, в том числе со знаками препинания, включая вопросительный, – может быть, этим стихам не нужны знаки вопроса потому, что ответ не предполагается с самого начала. Вместе с тем, клавиш, которые на этой клавиатуре остались, хватило для заполнения файла достаточным количеством заглавных букв, которые вместе образуют самые важные и необходимые структуры – разбирая их, ты постепенно начинаешь различать в этих пустотах между буквами все интонации, которые туда были заложены.
О чем здесь пишется? Здесь описываются странные отношения, обозначить которые тяжело, а не обозначить – жалко. Можно, очевидно, сказать, что это файл интимной лирики, причем речь идет о настоящей интимности, о сексе, боксе, джазе, о подслушивании чужих телефонных разговоров. В конце концов, что может быть интимнее подслушивания чужих телефонных разговоров. Речь о нежности, любви, венерических болезнях и прочих милых детских глупостях, которые можно лишь подслушать, выхватить из чужих мобильников и вставить в свой файл. И этот файл похож на телефонную книжку с множеством адресов, номеров, имен (половина вычеркнута), с пометками и комментариями, которые потом не помогают разобраться во всем этом перечне трамвайных маршрутов, внешних примет и внутренних противоречий. Противоречия здесь особо ценны и важны, и если вначале сказано, что "хочется нежности", потом, в конце, обязательно окажется: "при чем тут нежность". В самом деле, при чем тут нежность, когда речь идет о постоянных потерях, потерях довольно болезненных, учитывая их случайность, и никакой разницы – потеря это любви или потеря любимых игрушек. В пустотах между словами этого файла вообще заложена одно чрезвычайно важное сообщение: не имеет значения, что происходит вокруг тебя, важно, как близко к этому ты находишься, стало быть – в какой мере все, что происходит, касается именно тебя и твоего языка. Удивительное и сомнительное удовольствие – подслушивать чужие телефонные разговоры, летом, когда все окна в доме открыты, – наделяет тебя особым знанием: о чем-то насколько важном, настолько и необязательном, и это что-то постепенно заполняет всё пространство твоей поэзии. После этого ты вдруг начинаешь говорить просто и легко, о вещах очевидных, но вместе с тем настолько интимных, что для них, как правило, тоже недостает клавиш на клавиатуре. Вот и появляется вся эта сомнительная метафорика, которая на первый взгляд может оттолкнуть, потому что нельзя без знаков препинания писать о том, что "тополя похожи на восклицательные знаки", "и пейзажи наколотые на клены /кудрявые тире резные/", и уж вообще нельзя говорить "настольная лампа солнца" и тем более "счастье навязчиво словно радио шансон", – в любом другом файле эти вещи просто не имеют права на существование, но тут любые правила не действуют, заодно с правилами пунктуации, ведь какие могут быть правила, когда нет самой пунктуации.
Почему я вспомнил про любимые игрушки? Возможно, потому, что они тут если и не главные герои, то как минимум положительные, это уж точно: ни Барби, ни Дэвид Боуи просто не могут быть отрицательными героями, а с ними и прочие персонажи, все эти девочки, чьи телефоны сначала старательно записываются, а потом так же старательно вымарываются. В конце концов, эта старательность и легкость, с которой фиксируется очередное проявление нежности, вместе позволяют одной фразой сказать о том, что "девочка похудела кошка одичала", или что "у моего сердца ломается голос как палочка от съеденного мороженого". Весь трагизм этих стихов, легкий и иллюзорный, и есть тот самый взаправдашний трагизм, который могут чувствовать только дети. Взрослые, конечно, тоже его чувствуют, однако никогда в этом не признаются, так что приходится говорить про детей, про общую детскость, инфантильность всех этих лав-стори, которым нельзя не верить и не сопереживать. Отношения между детьми предполагают легкость, но отнюдь не несерьезность, о чем ни зайдет речь – все чрезвычайно серьезно в этом пространстве, населенном химерическим детским бестиарием.
Что останется после? Останется оболочка, холодный воздух взрослой жизни, социум, блядь, социум, которому дела нет до всех девочек и одуванчиков этого файла. Он, то есть социум, также обозначен, с неподдельным интересом и удивлением, как и подобает нормальному детскому восприятию. Поэтому и "провисают знамена под бесконечным дождем", поэтому и поминается время от времени "сердобольное небо провинции" или "все звезды которые – ждут – не – дождутся в небе провинций", поэтому и выясняется в конце концов, что "увлажнилась к закату эпоха" и "щебечет и плачет большая страна". И на все это со свойственной автору нежностью можно разве что ответить – "простимулируй нас, Родина" и "Радуйся, грязелечебная власть!". ОК, это весь социум, дальше снова речь идет о любимых игрушках.
О чем еще следовало бы сказать? Очевидно, следовало бы сказать что-то о билингвизме или о новой волне, об этих двадцатипятилетних, которые заполняют свои файлы целиком по-новому, со свойственной лишь им интонацией, запрятанной между гласными и согласными имен их подружек. Однако ж лично меня ломает говорить о билингвизме, мне больше нравится соглашаться с тем, что "каждый капилляр логичен" и что "много морской воды хранит сердечный клапан", ну и с прочими подобными сведениями, которые я сам не до конца понимаю, но знание их меня успокаивает. Так или иначе, не они первые "друг о друга поломали копья нежности", и это уже последняя цитата. Можно еще раз перечитать и сохранить файл в одной из папок, главное не забыть – в какой.
Авторизованный перевод с украинского Д.Кузьмина
Начало книги Дмитрия Лазуткина
