* * *
я потом у других о таком читала
знать бывает такое если люди пишут
голова чужая совсем на блюде
западает рот и не и́мет пищи
и не имут сраму голого тела
в себя oчки ушли
и вельми белесы
и не видно ими ни бельмеса ни мимо
зрачки вместо точек
подбородок исчез только имя осталось
да усталость берёт
бель-ами уже кличут уж и уши вянут
и мочек нету
зря восток на запад очес чарователь
даром западло в острог не ворочен
клетчатой рубахи да из кровати
для́ свою мyку а могла б короче
для своей мyки стоило ль стараться
стариться стираться седеть старче
надобно ль тебе а я б с тобой сидела
недоумевала и не узнавала:
то что было и́но – в инее и ярче
то что было – в ярости потаённо-белой
то что было чёрным – бельмами казалось
что казалось дрожью – другим враждовало
что казалось другом – дорого мне было
что казалось было – как не бывало
может я потом о таком у Фета
где-то в стихах и встречала
или ещё у какого поэта
а сама кричала о том молчала
это неправда это
* * *
Никто не хотел ложиться
Никто не хотел и вставать
Бел перстенёк был с ядом
часовых и минутных стрел
Никто не смотрел на стрелки
как будто встали оне
Надет был перстень с часами
на одно из двух голых тел
Я думала сяду рядом
сейчас зачерпну из котла
черепа третью ложку
счастья из щавеля?
На дне суповой тарелки
большая пустая кровать
Над ней – жавeлевы воды
Никто не хотел всплывать
Персть не шевелясь лежала
и не желала встать
Канотье истлевало на тате
пока не сгорело дотла
Надежда былая на перстень
и стрелы его пополам
делили белое поле
как плотью – мадаполам
И в шесть я надела платье
и долго думала: жди
и прошлой и будущей доли
Но кто же хотел лжи и жить
* * *
так оно и бывает
вконец заврались
нельзя говорить и писать
один пусть в сетях
а другая в нетях
пребывают по льду скользя
вензеля выводя на стоячей воде
полозья коньков везя
по катку в том городе, что нигде
две пары железок ли, железяк
совру, как ни скажу
водяному полозу или ужу
подо льдом вольготно, не нужно лгать
сиди в стекле – и Анзельм
а у меня порвались колготки
и не лёд, болотная гать
так, персидские жалюзи
зряшной ревности твой настил
по-над небом неверных путей
кто-то змея бумажного упустил
в эту топь чернильных затей
* * *
сколько можно о правде теперь о другом
есть ведь ещё секрет
там под кустом чабреца сокрыт
от слепоты землицей что крот
коричневым творогом
осколки бутылок пивных серебро
пачки из-под сигарет
ржавой железкой вспаханный грунт
замок на грибницы грот
сикль выпал ребром
кто о неграбленном о добре
в шёпоте общих утрат
утра без четверти три
в поте лица сотрёт
в щепоти дышит чабрец
хрусталик невинный в триста карат
дoнца упрячет без век
радужку клада гробницы зевок
прозрачной ладонью прикрыв от зевак
небес прозрачней стократ
усталых
сквозимою кровью червяк
провидит его и без вех
зелёный и жёлтый без часовых
и золотой на словах
трёх-четырёх человек
* * *
кто действительно видел а кто
все мы озирал раздумывая
умываясь мысленно стыдом
всевозможные
мы
были на вы на выходе
уходя по-английски
немыслимые
мы не были
не все были дома
кажущиеся объёмы
ё-моё! ухо не ухо
дом не дом
съёмная квартира
столько-то долларов в месяц
сколько-то кубических метров
направо по коридору
в поисках сортира
горстью
как водой из-под крана
горестью – не грустью
пусть её! освежится
и vade retro
гостья не жилица
гостья не гостья
жилец не хозяин не жилец
на безымянный палец
изо всех колец –
с белым от ужаса лицом
часы-кольцо
наше время истекло
нам с изменившимся лицом
пора на крыльцо
а вам лбом в стекло
по всей видимости
* * *
они делали своё дело,
воровато озираясь,
прятали своё тело
за воротами рая.
андел стоял у входа
у выхода
небо вспотело
времени не было
года
смеркалось. мерцало. смердело.
пользовались незнаньем от знания отпираясь:
смерть или так, кончина?
первая или вторая?
женщина или мужчина?
ключник или ключица?
и когда их одело
зеркало отдаленья, показалось, что приключиться
могло только так, как хотелось.
* * *
жаль – это зеркало. и пристально смотрела
как стремительно старела комната –
рано, часов в вечность.
изложения были дымчаты, подвижны, знакомы.
томно так, опалово, опально
сумерки мутились рассудком.
стремительно смотрела
как пристально старела комната.
непременно запомнить:
небывшие запонки препинанья,
смиренные рукава объятий,
небольшие овалы с подсветкой
в стволе кремнистой пыли.
и в окне восковая ветка
конопатила небьющимся пульсом
щели
не́ были и не бы́ли не́ были и не бы́ли
* * *
кажется, ничуть не любила, а так:
оттого, что "божественное" пишется книга.
"Перст судьбы", а переводится: "палец"
один как перст и его наперсник
перстенёк и его наперстянка.
в треугольник двери и окон
впишется невежественным оком
ожидание чуда без веры,
напрасный ответ без вопроса.
* * *
заброшенность в произошедшее
приторный запах лавра и обобщающей категории
человек, назвавший себя я,
оказался тобою.
* * *
будь мы с французского,
чулок, наверное, был бы
странным переживанием. один из серого. мог бы.
парижские мосты и телом змея переулок.
а так – чтобы лбы
свести в условном месте,
в условленном наклонении –
много ли нужно нам ног?
от четырёх до четырнадцати,
отвечаю, не вдаваясь в разъяснения.
на данный момент имеются восемь.
* * *
Удивительная штука эта обсессия. Я об этом.
Свалка всяческого старья, вызывавшего моё сердце.
"Оно выйдет?"
"Ему нужно делать уроки", – нет уже той, что скажет.
Вот и откликается на голос ветоши
"Альте ЗахИин*! Выйдешь?" –
запевает арабский идиш.
"Я корплю над уроками,
а ты щиплешь меня как корпию".
Святоша.
* Alte sachen (нем., идиш) – старые вещи. Здесь – крик арабского старьёвщика.
* * *
сперва любовь потом ея предмет
а прежде бабушка и мама
и вот теперь души моей собака
но ты не покидай меня мой друг
два года собираю я примет
приданое из ветоши и хлама
в дорогу года два как собираясь
и спят живые с мёртвыми вокруг
не успеваю тянется чулком
червь дождевой из ящика полгода
как будто это из носка резинка
а то вдруг дырка и ищи другой
успеть к успению наметивши мелком
покуда не испортится погода
хотя б к хвосту товарного состава
дышать в последний угольной пургой
бывает скажут пол помыть
мельком
взгляну в окно спешу спишу три слова
прошло полсотни лет а я хотела кофе
я помню два из них: не покида
кого-то рвёт какао с молоком
и я стою в детсадовской столовой
потом стою у платяного шкафа
мне нечего надеть и никогда
а комната кривится за спиной
и города меняет за стеной
я помню что уже пришли за мной
там в стране далёкой буду я тебе иной
ПРИЗНАНИЕ
я больше не люблю
(да и никогда не любила) те-
атральные конфеты, барбарис и дюшес,
не говоря уж о мятных.
Я больше не хочу видеть
(да и видела ли раньше) те
продолговатые обтекаемые блёклые
жёлтые зелёные полупрозрачные тела
в мутных мятых обёртках
они сияли, когда их вынимали изо рта.
но знаешь
когда я слышу те-
перь (как и прежде)
прожжённый дух кондитерских фабрик
у меня перехватывает дыханье.
ПОРОГИ
издалека где-то
течёт река лета
гранитом не одета
с жёлтым билетом
текла река
текла река дорожного движенья
текла
рекла: стекла!
витрин! витражей! виражей
на поворотах! вожжей неоновых реклам
нео-но́вых, заметьте
в скользком асфальте отраженья
сколь зком ей, сколь знаком
Алфавит аквавиты,
когда ни А, ни Б, ни бе, ни ме,
ни альфа, ни омега
когда ползком, скользко́м
и ни бельмеса
только бы припасть к порогу
и по лекалу очертить этого беса
этот бау
хауз
рог его полумесяц
слепо глядящий дорогой в газу́
и его квадратную рожу
А у него ни в одном глазу
А мы пьяны водой живородящей
А мы дождя дождались
А стоим как пни
глотаем слёзы,
ругаем погоду
Бо одна река другой возводит
перпендикуляр
Бо другая опускает отвес свой
Бо река течёт
речёт:
чёт
нечет
зачёт
то ли по пво́
то ли по гто́
главное
О
Оборона
Борони меня Боже
я когда-то сказала коли
я в него влюблена
и на́
тебе
Боронит
что пашню своих пешеходов
и рукопашный взмокший воздух
несёт утопших деток
кировского балета
пуанты одетты
разбитые штиблеты
текла река
текла другая река
тротуара
текла влекла за собой
калик перехожих досужих
особ
прохожих
похожих рожи
суженых да ряженых
упившихся ряженкой
Милая Мила
па́ру
ожил прошпект
пришпиленный
к памятному подолу
а на переходе
паромщик стоит у кормила
оболы требует у всей оравы
решпект!
смотрит каждому в зубы
как у ямы у края
а за переправой
стоит какой-то дед
корявым кулаком потрясает
"чтоб твоя могила куями поросла!"
а дальше не помню забы
партбилет кадета
размокшая галета
плавают в воде там
с бубновым валетом
текла река
текла река песка
прибрежной полосы
среди земноморского пляжа
под вечер волна поблекла
вбегала мысками
в основы стекла
свидетельствовала: тоска
дышала в затылок
предстательствовала: лажа
стучала в висках
тут и там попадались осколки
пивных и винных бутылок
обкатанные и не
стыла рука в руке
остывала серая раковина моллюска
пустая до времени рака
река уходила из-под ног
за ней
бурая свалявшаяся пряжа
водорослей заодно
с обрывками синих проводов
у реки было только дно
оно же русло
но
и его снесло
налетевшим порывом
в гнездовье Анзуда
там оно ляжет
клубком сухопутным а мы тут
станем морское хлебать
путеводное сусло
Продолжение книги Гали-Даны Зингер
| 