Сергей Жадан в переводах Ларисы Березовчук и Юрия Цаплина

ЧАРЛЗ БУКОВСКИ

Женщины

Чарлз Буковски (Сharles Bukowsky) (1920-1994) - американский поэт и прозаик. Начал писать в середине 1940-х гг. До 70-х гг. работал почтовым чиновником и писал в свободное от работы время. Первый опубликованный роман - "Почтовое отделение" (1971). В русских переводах изданы сборники рассказов "Истории обыкновенного безумия" и "Юг без признаков Севера" и роман "Hollywood". Роман "Women" ("Женщины") опубликован в 1978 г.,

Перевод Кирилла Медведева

Кирилл Медведев родился в 1975 г. Поэт, прозаик, переводчик. Живет в Москве. Учился на историческом факультете МГУ, в настоящее время - студент Литературного института (специализация - перевод). Проза публиковалась в альманахе "Вавилон" и в антологии "Очень короткие тексты" (М., 2000), переводы - в "Митином журнале", готовится публикация в "Иностранной литературе".



35

     Я вышел из бара и посмотрел на табло. Самолет прибывает вовремя. Кэтрин находилась в воздухе и двигалась в мою сторону. Я сел и стал ждать. Напротив меня сидела расфуфыренная мадам и читала книгу в мягком переплете. Ее платье задралось до бедер, оголив ляжки, ногу, затянутую в чулок. Чего она выставляется? У меня в руках была газета, я смотрел поверх нее - под платье смотрел. У нее были гигантские бедра. Кто, интересно, пользует эти бедра? Я чувствовал себя идиотом - пялился ей под платье, не мог сдержаться. Вот это фигура. Когда-то она была девочкой, когда-нибудь она будет трупом, а сейчас она демонстрирует мне свои ноги выше колена. Я возбудился. Чертова профурсетка, да я же сотню раз ей задую, пульсирующий багровый заправлю ей, семь-с-половиной дюймов! Она положила ногу на ногу, и платье задралось еще выше. Оторвалась от книги. Я смотрел поверх газеты, а мы встретились глазами. Взгляд у нее был безучастный. Она потянулась к сумке, достала жвачку, сняла обертку и положила жвачку в рот. Зеленая жвачка. Она жевала зеленую жвачку, а я смотрел на ее рот. Юбку одергивать не стала. Знала, что я смотрю. А я ничего не мог с собой поделать. Открыл бумажник и достал оттуда две банкноты по пятьдесят долларов. Она подняла голову, увидела деньги, опять уставилась в книгу. И тут со мной рядом плюхнулся какой-то толстяк. С красной физиономией и огромным носом. Он был одет в спортивный костюм. Он пернул. Мадам одернула платье, а я положил банкноты обратно в бумажник. У меня опал член, я встал и направился к питьевому фонтанчику.
     Самолет Кэтрин выруливал по посадочной полосе к трапу. Я стоял и ждал. Обожаю тебя, Кэтрин.
Кэтрин сошла с трапа, прекрасная, рыжеволосая, стройная, молоденькая, голубое платье, облегающее ее на ходу, белые туфли, изящные тоненькие лодыжки. На ней была белая шляпка с широкими полями, поля загнуты в самый раз. Ее глаза выглядывали из-под полей, большие, карие, смеющиеся. Высший сорт. Эта не стала бы оголять жопу в зале аэропорта.
     А вот он я - сто десять кило, вечно потерянный и смущенный, ножки коротенькие, туловище орангутанга, шея отсутствует, грудь до подбородка, головища не по размеру, глаза мутные, волосы нечесаные, дегенерат под шесть футов - жду.
     Кэтрин двинулась в мою сторону. У нее были длинные чистые рыжевато-каштановые волосы. Техасские женщины такие раскованные, непосредственные. Я поцеловал ее и спросил насчет багажа. Предложил сделать остановку в баре. На официантках были коротенькие красные платьица, из-под них выглядывали белые кружевные трусы. Платья с глубоким вырезом - чтоб груди видны были. Они заслуживали свои жалованья, заслуживали свои чаевые, заслуживали каждый цент. Они жили в предместьях и ненавидели мужчин. Они жили с матерями и братьями, они были влюблены в своих психиатров.
     Мы допили и пошли за багажом Кэтрин. Многие мужчины пытались обратить на себя ее внимание, но она шла рядом со мной, держа меня за руку. Красотки редко желают демонстрировать публике, что они кому-то принадлежат. Я знал достаточно женщин, чтобы это понять. Я принимал их такими, какие они есть, а любовь была тяжела и приходила редко. А если приходила, то чаще по недоразумению. Кто-то просто уставал сдерживать свою любовь и отпускал ее на волю - оттого что ей надо было куда-то податься. Вот тут и приходила беда.

     Когда мы приехали ко мне, Кэтрин открыла чемодан и достала пару резиновых перчаток. Захохотала.
     - Что это такое? - спросил я.
     - Дарлен, моя лучшая подруга, увидела, как я укладываю вещи, и говорит: - На кой черт тебе это надо? А я ответила: - Я никогда не была у Хэнка, но знаю, что прежде чем я смогу там готовить, и жить и спать, там нужно будет убраться!
     И по-техасски радостно хохотнула. Пошла в ванную, надела джинсы, оранжевую фуфайку, вышла босая и пошла на кухню, прихватив резиновые перчатки.
     Я тоже пошел в ванную и переоделся. Я решил, что если Лидия приедет, я ей Кэтрин в обиду не дам. Лидия... Где-то она сейчас? Что поделывает?
     Я быстренько помолился богам, которые за мной присматривали: пожалуйста, держите Лидию от меня подальше. Пускай она отсасывает ковбоям и пляшет до трех ночи, но держите ее от меня подальше...
     Когда я вошел, Кэтрин сидела на корточках и оттирала двухлетний слой грязи у меня на кухне.
     - Кэтрин, - сказал я, - поехали в город. Пообедаем. Сейчас нет смысла начинать.
     - Хорошо, Хэнк, я только с полом закончу. И пойдем.
     Я сел и стал дожидаться. Потом она вышла, а я сижу на стуле, поджидаю ее. Она нагнулась и поцеловала меня, хохотнув: - Ты, старый неряха! - И пошла в ванную. Я снова влюбился, снова попал в беду...

36

     Мы вернулись с обеда и стали общаться. Она была приверженцем здорового питания и не ела мяса - разве что цыплят и рыбу. Разумеется, это было ей во благо.
     - Хэнк, - сказала она, - завтра я буду мыть твою ванную.
     - Хорошо, - сказал я, делая глоток.
     - И мне нужно каждый день делать зарядку. Я тебе не помешаю?
     - Нисколько.
     - А ты сможешь писать, пока я тут буду колготиться?
     - Без проблем.
     - Я могу ходить гулять.
     - Нет уж - одна, по такой местности...
     - Не хочу отвлекать тебя от работы.
     - Ничто не может помешать мне писать, это форма сумасшествия.
     Кэтрин подошла и села рядом со мной на диван. Она скорее походила на девочку, чем на женщину. Я отставил выпивку и одарил ее поцелуем - долгим, медлительным. У нее были мягкие прохладные губы. Мне не давали покоя ее длинные рыжевато-каштановые волосы. Я отпрянул и выпил еще. Она меня смущала. Я привык к отвратительным пьяным потаскухам.
     Мы проговорили еще час. - Пойдем спать, - сказал я ей, - я устал.
     - Хорошо. Мне надо приготовиться, - сказала она.
     Я сидел пил. Нужно было добавить. Она сводила меня с ума.
     - Хэнк, - сказала она, - я легла.
     - Иду.
     Я пошел в ванную, разделся, почистил зубы, ополоснул лицо и руки. Она приехала аж из самого Техаса. Прилетела ко мне на самолете и теперь ждет меня в постели, думал я.
     Пижамы у меня не было. Я пошел к кровати. Кэтрин была в ночной рубашке.
     - Хэнк, - сказала она, - еще шесть дней можно не волноваться, а потом нужно будет что-нибудь придумать.
     Я залез к ней в койку. Девочка-женщина была готова. Я притянул ее к себе. Удача снова была на моей стороне, боги улыбались. Мы целовались все неистовее. Я положил ее руку себе на член и стащил с нее ночную рубашку. Стал играться с ее пиздой. У Кэтрин - пизда? Показался клитор, и я тихонько его коснулся, потом еще и еще. Наконец залез на нее. Член вошел только наполовину. Там было очень тесно. Я подергал им туда-сюда, потом протолкнул вовнутрь. Теперь он проскользнул целиком. Великолепно. Она сжимала меня в объятиях. Я дернулся, но она не отпускала. Я попытался взять себя в руки. Я перестал двигаться, медлил, чтоб поостыть. Целовал, раздвигая ей рот, припадая к верхней губе. Видел волосы, рассыпавшиеся по подушке. Я уже не старался ублажить ее, а попросту пялил, свирепо засаживал ей. Это было похоже на убийство. Мне было все равно - мой член ополоумел. Эти волосы, это молодое красивое лицо. Все равно что насиловать Деву Марию. Я кончил. Я кончил в нее, колотясь в исступлении, чувствуя как семя изливается в ее тело, она была беззащитна, а я палил ей в самое нутро - в ее тело и душу - снова и снова...

     Потом мы заснули. По крайней мере, Кэтрин. Она лежала ко мне спиной, а я ее обнял. Я впервые подумал о женитьбе. Я понимал, что некоторые ее шрамы пока еще, конечно, не затянулись. Начинать отношения всегда проще всего. А потом вуаль начинает спадать, и процесс этот бесконечен. И все же я подумывал о женитьбе. Думал о доме, о собаке или кошке, о походах по магазинам. Генри Чинаски лишался яиц. И не жалел об этом.
     В конце концов я заснул. А когда я проснулся, Кэтрин сидела на краешке кровати и расчесывала свои рыжевато-каштановые кущи. Я проснулся, и она посмотрела на меня большими темными глазами.
     - Привет, Кэтрин, - сказал я, - пойдешь за меня замуж?
     - Не надо, прошу тебя, - сказала она. - Я этого не люблю.
     - Я серьезно.
     - Иди в жопу, Хэнк.
     - Что?
     - Я говорю "иди в жопу", и если ты будешь продолжать в том же духе, я улечу первым же самолетом.
     - Ну хорошо.
     - Хэнк.
     - Да?
     Я посмотрел на Кэтрин. Она все причесывалась. Ее большие карие глаза смотрели на меня, она улыбалась. Она сказала:
     - Это просто секс, Хэнк, просто секс! - И рассмеялась. Но не ехидно рассмеялась, а весело. Она расчесывала волосы, и я обнял ее за талию, а голову положил ей на колени. Ни в чем никакой определенности.


37

     Женщин я водил либо на бокс, либо на скачки. В тот четверг я повел Кэтрин на бокс в cпорткомплекс "Олимпик". Она никогда не видела бокс живьем. Мы пришли перед началом и сели в первых рядах. Я пил пиво, покуривал и ждал.
     - Удивительно, - сказал я ей, - люди расселись и ждут, когда на ринг вылезут двое и начнут друг друга колошматить.
     - Это ужасно.
     - Он давным-давно был построен, - сказал я, увидев, что она озирает старую арену. - Тут всего две уборных, одна мужская и одна женская, обе малюсенькие. Так что лучше идти до перерыва или после.
     - Понятно.
     В "Олимпик" пришли в основном латиносы и белые пролетарии, кучка кинозвезд и знаменитостей. Выступало много мексиканских боксеров, они рубились как бешеные. Неинтересно было лишь тогда, когда белые дрались с неграми, особенно в тяжелом весе.
     Странно было находиться там с Кэтрин. Странная вещь - человеческие отношения. Я в том смысле, что вот ты с кем-нибудь вместе, ешь с ним, спишь и живешь, любишь его, разговариваешь, ходишь куда-нибудь, а потом наступает конец. Потом короткое время нет вообще никого, потом появляется новая женщина, ты ешь с ней и ебешься, и кажется, что все так и должно быть, что ты ждал именно ее, а она - тебя. Я всегда чувствовал, что одиночество - это ошибка, иногда приятная, но - ошибка.
     Первый бой удался, море крови и доблести. Походы на бокс или на скачки давали некоторое представление о творчестве. Суть была неясна, но она помогала. Вот что важно - суть была неясна. Она была безмолвна, как пылающий дом, землетрясение или потоп, как женщина, которая вылезает из машины, оголяя ноги. Я не знал, что было нужно другим писателям, меня это не волновало, я все равно не мог их читать. Я замкнулся на своих привычках, своих предубеждениях. Хорошо быть немым, когда у тебя за душой одно невежество. Я знал, что когда-нибудь сяду писать о Кэтрин, и что это будет тяжело. Легко писать о блядях, а писать о хорошей женщине гораздо сложнее.
     Второй бой тоже удался. Толпа кричала, ревела и лакала пиво. Они ненадолго убежали с фабрик, складов, боен, моек автомобилей - завтра они снова попадут в плен, а сегодня они здесь - одуревшие от своей свободы. Они не думали о том, что нищета это рабство. Что пособия по безработице и талоны на питание это рабство. Нам всем будет хорошо до тех пор, пока бедняки в своих подвалах не сконструируют атомную бомбу.
     Все бои удались на славу. Я встал и пошел в уборную. Когда я вернулся, Кэтрин сидела смирная-смирная. Можно подумать, пришла на балет или на концерт. Так застенчиво выглядела и так отлично ебалась.
     Я продолжал пить, и Кэтрин хватала меня за руку, когда поединок был особенно жестоким. Зрители любили нокауты. Когда один из боксеров отключался, они орали от восторга. Это они наносили удары. Может быть, они колотили своих начальников или жен. Кто знает? Кому какое дело? Еще пива.
     Я предложил Кэтрин уйти с последнего боя. С меня было довольно.
     - Хорошо, - сказала она.
     Мы вышли в узкий проход, воздух синел от дыма. Ни свиста, ни непристойных жестов.
     Моя изрытая раздолбанная физиономия может иногда пригодиться.
     Мы пошли к маленькой стоянке под шоссе. Голубого "Фольксвагена" 67 года выпуска на стоянке не было. "Фолькс" 67 года - это последняя стоящая модель - и молодые люди знали об этом.
     - Хепберн, у нас спиздили машину.
     - Не может быть, Хэнк!
     - Ее нет. Она была здесь. - Я показал, где она была. - А теперь ее нет.
     - Хэнк, что же делать?
     - Возьмем такси. Ой, как же мне худо.
     - Зачем люди так поступают?
     - Им приходится. У них нет выхода.
     Мы зашли в кафе, и я вызвал такси. Мы заказали кофе и пончики. Пока мы смотрели бокс, они содрали блокировку и замкнув накоротко проводки, подключили зажигание.
Я любил повторять: "Ты можешь увезти у меня женщину, но не смей трогать мою машину". Я никогда не убью того, кто увел у меня женщину, но способен убить того, кто увел машину.
     Приехало такси. К счастью, дома оказалось пиво и немного водки. С надеждой не напиваться ради удачного секса я распрощался. Кэтрин это поняла. Я ходил из угла в угол и говорил о своем голубеньком "фольксе" 67 года выпуска. Последняя стоящая модель. Я даже в полицию не мог позвонить. Слишком пьяный был. Надо было ждать до утра, до полудня.
     - Хепберн, - сказал я ей, - ты не виновата, это же не ты ее увела!
     - Лучше б это я ее увела, тогда бы она уже была у тебя.
     Я подумал о двоих-троих пацанах, что едут сейчас на моей голубенькой машинке по шоссе вдоль побережья, курят траву, хохочут, жмут на газ. Потом я подумал про кладбища машин на авеню Санта Фэ. Груды бамперов, ветровых стекол, дверных ручек, стеклоочистителей, частей мотора, шин, колес, капотов, колпачков, одноместных сидений, рулевых креплений, тормозов, радиоприемников, поршней, клапанов, карбюраторов, распределительных валов, коробок передач, осей - моя машина скоро превратится в кучу металлолома.
     Той ночью я прижимался во сне к Кэтрин, но на душе у меня было печально и холодно.


38

     К счастью, страховая компания заплатила мне за прокат машины. Я повез Кэтрин на
бега. Мы расположились на солнечной стороне ипподрома в Голливудском Парке, рядом с финишной прямой. Кэтрин сказала, что играть не будет, но я повел ее вовнутрь, показал табло и окошечки, где делают ставки.
     Я поставил 5 долларов на лошадь с котировкой 7 к 2, идущую с места в карьер. Это мой любимый тип лошади. Я всегда считал, что коль уж все равно проиграешь, то почему бы не проиграть в самом начале. Лошадь шла наравне с другими, а ближе к финишу рванула вперед. Платили 9.40, и я получил 17.50.
     Во втором заезде моя лошадь, фаворит с котировкой 8 к 5, пришла второй, какой-то фукс взял у нее нос на самом финише. Платили 45.80.
     Мужик, сидевший двумя рядами ниже, обернулся и посмотрел на Кэтрин.
     - Готово дело, - сказал он ей. - С носа десятку взял.
     - Ух ты, - сказала она ему, улыбаясь. - Это хорошо.
     Я собрался делать ставки на третий забег, в котором участвовали двухлетние жеребцы и мерины. За пять минут до старта я проверил тотализатор и пошел ставить. Уходя, я заметил, что человек, сидевший двумя рядами ниже, обернулся и заговорил с Кэтрин. Каждый раз их было на ипподроме человек десять как минимум, рассказывавших смазливым дамочкам о том, какие они удачливые игроки, надеясь в итоге каким-нибудь образом заполучить их к себе в постель. А может, они не заходили так далеко, может, их намерения были не столь конкретны. Они были напряженные, подавленные, на гране нокаута. Серьезные игроки, если посмотреть как они делают ставки, обычно стояли у двухдолларового окошечка, на них были стоптанные башмаки и грязная одежонка. Отбросы общества.

     Я сделал ставку с равными шансами, жеребец выиграл шесть корпусов, и платили 4 доллара. Негусто, однако я поставил 10 на победу. Человек обернулся и посмотрел на Кэтрин. - Готово дело, - сказал он. - Сто на победу.
     Кэтрин не ответила. Она начинала понимать. Победители ртов не раскрывают. Они боятся, что их прибьют на автостоянке.
     После четвертого забега, выиграв 22.80, он снова обернулся к Кэтрин: - Десятку сделал.
     Она отвернулась. - У него желтое лицо, Хэнк. Ты видел его глаза? Он болен.
     - Он болен мечтой. Мы все больны мечтой, потому мы здесь.
     - Пойдем, Хэнк.
     - Пойдем.
     В ту ночь она выпила полбутылки красного вина, хорошего красного вина, была тиха и печальна. Я понимал, что она отождествляет меня с ипподромной публикой, с фанатами бокса, и она не ошибалась, я был с ними, я был таким как они. Кэтрин понимала, что во мне есть что-то нездоровое, у здоровья ведь и здоровый вид. Я был привержен всему дурному - любил выпить, был ленив, не верил в бога, в политику, жил без идей и без идеалов. Я был погружен в ничто, в какое-то небытие и признавал это. Это вовсе не делало из меня интересную личность. Интересной личностью мне быть не хотелось, это слишком тяжело. Мне, в общем, требовалось лишь мягкое смутное пространство для существования, и чтобы меня оставили в покое. Хотя, напившись, я начинал кричать, сходить с ума, становился неуправляемым. Один тип поведения противоречил другому. Мне было наплевать.
     Той ночью мы хорошо поебались, но той ночью я ее потерял. Я ничего не мог с этим поделать. Я скатился и вытерся простыней, а она пошла в ванную. Полицейский вертолет кружил над Голливудом.

39

     На следующий вечер явились Бобби с Валерией. Они недавно переехали в мой дом и жили теперь через двор от меня. Бобби был в тесной вязаной рубашке. На Бобби все всегда хорошо сидело, у него были аккуратненькие брючки надлежащей длины, правильные ботинки и стильная прическа. Валерия тоже модно одевалась, но у нее это выходило более спонтанно. Их называли "куколки Барби". Наедине Валерия была в самый раз - разумна, крайне порывиста и чертовски непосредственна. Бобби тоже вел себя вполне по-людски, когда мы с ним были наедине, но когда поблизости оказывалась незнакомая женщина, он становился страшным занудой и пошляком. Он начинал с ней активно общаться, заводил светскую беседу, так, будто уже в самом его присутствии было бог весть что интересное и увлекательное. А беседа немедленно превращалась в банальщину и занудство. Я сомневался, что Кэтрин его вынесет.
     Они сели. Я сидел на стуле у окна, а Валерия села между Бобби и Кэтрин на диван. Начал Бобби блестяще. Он склонился вперед и, забыв про Валерию, начал активно общаться с Кэтрин.
     - Тебе нравится Лос-Анджелес? - спросил он.
     - Да, хороший город, - ответила Кэтрин.
     - Долго еще здесь пробудешь?
     - Не очень.
     - Ты из Техаса?
     - Да.
     - Твои родители из Техаса?
     - Да.
     - А по телеку там что-нибудь стоящее показывают?
     - Да все то же самое.
     - У меня дядя в Техасе.
     - Ясно.
     - Ага, в Далласе живет.
     Кэтрин не ответила.
     Потом говорит: - Прошу прошения, я пойду сделаю сэндвич. Кто-нибудь чего-нибудь хочет?
     Мы сказали, что не хотим. Кэтрин встала и пошла на кухню. Бобби встал и направился за ней. Трудно было разобрать, что говорил Бобби, но, судя по всему, он продолжал ее расспрашивать. Валерия уставилась в пол. Кэтрин и Бобби долго сидели на кухне. Внезапно Валерия подняла голову и заговорила. В ее глазах была боль. Она говорила быстро и нервно.
     - Валерия, - оборвал я ее, - зачем нам говорить, нам незачем говорить.
     Она снова опустила голову.
     Потом я сказал: - Эй, ребят, вы там чего-то подзадержались. Вы там не пол, случайно, лощите?
     Бобби засмеялся и начал постукивать ногой по полу.
     Наконец Кэтрин вышла, Бобби за ней. Она подошла ко мне и показала свой сэндвич: ореховое масло на подсушенном хлебе с кусочками банана и кунжутными семечками.
     - Впечатляет, - сказал я.
     Она села и стала есть сэндвич. Наступила пауза. Пауза продлилась. Потом Бобби говорит: - Ну, мы, наверное, пойдем...
     Они ушли. Как только дверь закрылась, Кэтрин посмотрела на меня и сказала: - Не бери в голову, Хэнк. Он старался мне понравиться, вот и все.
     - Он ведет себя так со всеми моими подругами, с тех пор как мы с ним знакомы.
     Зазвонил телефон. Это был Бобби. - Слушай, чувак, что ты сделал с моей женой?
     - А в чем дело?
     - Она села и сидит, она абсолютно подавлена, она не хочет разговаривать!
     - Ничего я с твоей женой не делал.
     - Не могу понять!
     - Спокойной ночи, Бобби.
     Я повесил трубку.
     - Это Бобби звонил, - сказал я Кэтрин. - У него жена подавлена.
     - Серьезно?
     - Да, вроде того.
     - Ты правда не хочешь сэндвич?
     - Можешь мне сделать точь-в-точь как у тебя?
     - Ну конечно.
     - Давай.

40

     Кэтрин пробыла еще дней пять. Наступил период, когда ебаться стало опасно. Резинок я не выносил. Кэтрин купила какую-то противозачаточную пену. Между тем полиция разыскала мой "фолькс". Мы поехали туда, куда его отогнали. Он был цел и невредим,
в хорошем состоянии, только аккумулятор сел. Я перегнал его в гараж в Голливуде, где его привели в порядок. Попрощавшись с Кэтрин в постели, я отвез ее в аэропорт на голубом "фольксе", ТРВ 469.
     День был тяжелый. Мы сидели, почти не общаясь. Потом объявили ее рейс, и мы расцеловались.
     - Эй, тут все видели, как девчонка целует старикашку.
     - Плевать...
     Кэтрин еще раз поцеловала меня.
     - Ты опоздаешь на самолет, - сказал я.
     - Приезжай ко мне, Хэнк. У меня хорошо. Я живу одна. Приезжай.
     - Приеду.
     - Пиши!
     - Напишу.
     Кэтрин вошла в туннель и скрылась из виду.
     Я пошел на стоянку, сел в "фолькс", ну вот, думаю, хоть ты у меня остался.
     Как чертовски жаль, что у меня хоть что-то осталось.
     Я дал по газам.

41

     В тот вечер я запил. Без Кэтрин придется тяжело. Я нашел какие-то ее вещи - серьги, браслет.
     Надо, думаю, садиться за машинку. Творчество дисциплинирует. За юбкой любое говно бегать умеет. Я пил и думал об этом.
     В десять минут третьего ночи зазвонил телефон. Пиво было на исходе.
     - Ало?
     - Ало. - Женский голос, молодой.
     - Да-да?
     - Это Генри Чинаски?
     - Да.
     - Моя подруга обожает ваше творчество. У нее сегодня день рождения, и я сказала ей, что позвоню вам. Мы удивились, что вы есть в телефонной книге.
     - Я зарегистрирован.
     - Ну так вот, у нее день рождения, и я подумала, хорошо бы зайти к вам в гости.
     - Заходите.
     - Я говорю Арлен, что у вас там наверняка полным-полно женщин.
     - Я отшельник.
     - Так мы зайдем?
     Я дал им адрес и объяснил, как найти.
     - Только вот что, у меня кончилось пиво.
     - Мы принесем вам пива. Меня зовут Тамми.
     - Уже третий час.
     - Мы принесем пива. Декольте творит чудеса.

     Они явились через двадцать минут в декольте, но без пива.
     - Этот сучонок, - сказала Арлен. - Раньше всегда давал. Какой-то он перепуганный сегодня.
     - Хуй с ним.
     Они уселись и сообщили, сколько им лет.
     - Мне тридцать два, - сказала Арлен.
     - Мне двадцать три, - сказала Тамми.
     - Прибавьте одно к другому, - сказал я, - и узнаете, сколько мне.
     У Арлен были длинные черные волосы. Она сидела на стуле у окна, расчесывала волосы, красилась, смотрелась в большое серебряное зеркало и болтала. Она явно была на колесах. У Тамми было почти идеальное тело и длинные рыжие волосы. Она тоже была на колесах, но не такая отъехавшая.
     - Перепихнуться - сто долларов, - сказала мне Тамми.
     - Я воздержусь.
     Тамми была грубая, как многие женщины чуть за двадцать. Лицо как у акулы. Она мне не понравилась, причем с самого же начала.
     Они ушли где-то в половине четвертого, и я пошел спать один.


42

     Через пару дней, в четыре часа утра кто-то постучал в мою дверь.
     - Кто там?
     - Рыжая шмара.
     Я впустил Тамми. Она уселась, и я открыл два пива.
     - У меня изо рта плохо пахнет, там два гнилых зуба. Не целуй меня.
     - Хорошо.
     Мы стали общаться. То есть общалась Тамми. Она была на амфетаминах. Я слушал ее и смотрел на ее длинные рыжие волосы, а когда она слишком увлекалась, я смотрел, не отрываясь, на ее тело. Оно рвалось прочь из одежды, умоляло его выпустить. Тамми говорила без умолку. Я ее не трогал.
     В шесть утра Тамми дала мне свой адрес и номер телефона.
     - Мне пора, - сказала она.
     - Я провожу тебя до машины.
     Это была ярко-красная "Камаро", вся побитая. Перед смят, сбоку пробоина, стекол нет и в помине. Внутри коврики, трусы, коробки с носовыми платками, газеты, пакеты с молоком, бутылки колы, шнуры, веревки, бумажные салфетки, журналы, бумажные стаканчики, ботинки, связки разноцветных соломинок для питья. Вся эта куча барахла возвышалась над сиденьем и покрывала его сплошь. Только для шофера оставалось немного места.
     Тамми высунула голову из окна, и мы поцеловались.
     Она резко тронулась, и доехав до угла, уже набрала скорость 45 миль в час. Она рванула тормоза, и машина начала приседать - вверх-вниз, вверх-вниз. Я вернулся в дом.
     Я пошел спать, вспоминая ее волосы. У меня ведь никогда не было настоящей рыжей. Просто огонь.
     Как молнии небесные, подумал я.
     Ее лицо почему-то перестало казаться таким уж грубым...


43


     Я позвонил ей. Время было час ночи. Поехал к ней.
     Тамми жила в небольшом бунгало за домом.
     Она впустила меня.
     - Тихо. Не разбуди Дэнси. Это моя дочь. Ей шесть лет, она спит в спальне.
     У меня была шестибаночная упаковка пива. Тамми положила ее в холодильник и вернулась с двумя банками.
     - Дочь не должна ничего видеть. У меня два гнилых зуба, поэтому изо рта плохо пахнет. Нам нельзя целоваться.
     - Ладно.
     Дверь в спальню была закрыта.
     - Слушай, - говорит она. - мне нужно принять витамин В. Так что я спущу штаны и уколю себя в задницу. Отвернись.
     - Хорошо.
     Смотрю - наполняет шприц. Я отвернулся.
     - Всю дозу нужно ввести, - сказал она.
     Сделав укол, она включила маленький радиоприемник.
     - Хорошо у тебя тут.
     - Я уже месяц плату не вносила.
     - Ого...
     - Ничего страшного. Хозяин - он живет в доме на улице - может и потерпеть.
     - Это хорошо.
     - Он женат, старый пердун. Угадай, что скажу?
     - Сдаюсь.
     - На днях его жена куда-то уехала, и старый пердун пригласил меня к себе. Я пришла, села, и угадай, что было дальше?
     - Начал приставать?
     - Нет, поставил порно. Решил, что я возбужусь на это дерьмо.
     - Не вышло?
     - Я говорю: - Мистер Миллер, мне пора. Мне надо встретить Дэнси из школы.
     Тэмми дала мне таблетку. Мы все болтали и болтали. И пили пиво.
     В шесть утра Тамми разобрала диван, на котором мы сидели. Там было одеяло. Мы сняли обувь и залезли под одеяло, не раздеваясь. Я обнял ее сзади, ее рыжие волосы упали мне на лицо. У меня встал член. Я засадил ей сзади, через одежду. Я слышал, как она скреблась и впивалась ногтями в край дивана.
     - Мне пора, - сказал я Тамми.
     - Слушай, мне нужно только накормить Данси и отвезти ее в школу. Ничего страшного, если она тебя увидит. Посиди тут, подожди меня.
     - Я пойду, - сказал я.
     Я поехал домой, пьяный. Солнце стояло высоко-высоко, гнетущее и желтое.


44

     У меня был ужасный матрас, вот уже несколько лет его пружины впивались мне в бока. Я проснулся в середине дня, содрал матрас с кровати, вытащил его на улицу и положил у мусорного контейнера.
     Вошел в дом, дверь закрывать не стал.
     Было два часа дня, жара.
     Вошла Тамми и села на диван.
     - Мне нужно отлучиться, - сказал я ей. - Матрас купить.
     - Матрас? Ну тогда я пошла.
     - Нет, Тамми, подожди. Прошу тебя. Это всего пятнадцать минут. Посиди тут, попей пивка.
     - Хорошо, - сказала она...

     В трех кварталах к западу был магазин матрасов, недавно открывшийся после ремонта. Я поставил машину у входа и вбежал в магазин. - Пацаны! Мне нужен матрас... В ТЕМПЕ!
     - Какая кровать?
     - Двуспальная.
     - Вот есть за 35 долларов.
     - Беру.
     - В вашу машину поместится?
     - У меня "фолькс".
     - Тогда мы доставим сами. Ваш адрес?

     Когда я вернулся, Тамми была еще у меня.
     - Где матрас?
     - Сейчас прибудет. Выпей еще пивка. Таблетка есть?
     Она дала мне таблетку. Сквозь рыжую шевелюру Тамми пробивался свет.
     В 1973 году Тамми была избрана Мисс Солнечный Зайчик на ярмарке округа Ориндж. С тех пор прошло четыре года, но все осталось при ней. Она была крупная и спелая везде где надо.
     В дверях стоял рассыльный с матрасом.
     - Я помогу вам.
     Этот рассыльный оказался славным малым. Он помог мне положить матрас на кровать. Потом увидел Тамми, сидевшую на диване. Ухмыльнулся. - Здрасте, - говорит.
     - Большое спасибо, - сказал я. Дал ему три доллара, и он ушел.
     Я вошел в спальню и посмотрел на матрас. Тамми вошла за мной. Матрас был завернут в целлофан. Я принялся сдирать целлофан. Тамми мне помогала.
     - Посмотри-ка на него. Какой хорошенький, - сказала она.
     - Да, и правда.
     Он был яркий и цветастый. Розы, стебельки, листики, вьющиеся лозы. Он был похож на райский сад, и всего за тридцать пять долларов.
     Тамми посмотрела на него. - Этот матрас меня возбуждает. Я хочу его обновить. Я хочу быть первой женщиной, которая трахнется с тобой на этом матрасе.
     - Интересно, кто будет второй?
     Тамми пошла в ванную. Стало тихо. Потом слышу - она включила душ. Я постелил свежую простынь, надел свежие наволочки, разделся и залез в постель. Тамми вышла, молоденькая и мокрая, в каплях воды. Волосы в паху у нее были такого же цвета, как
на голове - огненно-рыжие.
     Она остановилась перед зеркалом и втянула живот. Ее огромные груди топорщились в сторону зеркала. Мне было видно ее и сзади и спереди одновременно.
     Она подошла к кровати и забралась под простыню.
     Мы приступили к делу не спеша.
     Мы занялись делом, ее рыжие волосы рассыпались по подушке, на улице завывали сирены и лаяли собаки.


45

     Тамми пришла ночью. Она была, похоже, на стимуляторах.
     - Хочу шампанского, - сказала она.
     - Хорошо, - сказал я.
     Я протянул ей двадцатник.
     - Скоро буду, - сказала она, закрывая дверь.
     И тут зазвонил телефон. Это была Лидия. - Я только хотела спросить, как ты поживаешь...
     - Все хорошо.
     - А у меня нет. Я беременна.
     - Что-что?
     - А кто отец, не знаю.
     - Серьезно?
     - Знаешь голландца, ну, типа, который околачивается в баре, где я теперь работаю?
     - Да, старик Балди.
     - Ну так вот, он такой милашка. Он в меня влюблен. Приносит мне цветы и конфеты. Хочет на мне жениться. Он правда милый. Однажды ночью я пошла к нему. Переспала с ним.
     - Хорошо.
     - Еще есть Барни, он хоть и женат, но мне нравится. Он один из всей команды не пытался меня клеить. Это меня и покорило. Да, знаешь, я продаю дом. Ну так вот, пришел он как-то средь бела дня. Ну, зашел просто. Сказал, что хочет посмотреть дом для друга. Я его впустила. Ну вот, а он пришел как раз вовремя. Дети были в школе, и я ему дала... - Лидия глубоко вздохнула. - А однажды ночью в бар пришел какой-то незнакомый тип. Он звал меня к себе домой. Я отказалась. Тогда он сказал, что хочет просто посидеть со мной в машине, поговорить. Я согласилась. Мы сидели в машине и разговаривали. Потом выкурили косяк. Потом он меня поцеловал. Из-за этого поцелуя все и получилось. Если бы он меня не поцеловал, ничего бы не было. Теперь я беременна и не знаю от кого. Придется подождать и посмотреть, на кого будет похож ребенок.
     - Хорошо, Лидия, всех тебе благ.
     - Спасибо.
     Я повесил трубку. Через минуту снова звонок. Это была Лидия.      - Эй, - говорит, - я же хотела спросить, как ты поживаешь?
     - Да все так же, лошади да бухло.
     - То есть у тебя все в порядке?
     - Не совсем.
     - А в чем дело?
     - Да я тут одну бабу за шампанским послал...
     - Бабу?
     - Ну, скорей девочку...
     - Девочку?
     - Я дал ей 20 долларов и послал за шампанским, а ее до сих пор нет. Походе, она меня нагрела.
     - Чинаски, я не хочу слышать про твоих женщин. Понял?
     - Ну хорошо.
     Лидия повесила трубку. Раздался стук в дверь. Пришла Тамми. Принесла шампанское и сдачу.

46

     На следующий день, в полдень раздался телефонный звонок. Это опять была Лидия.
     - Ну что, принесла она тебе шампанское?
     - Кто?
     - Да шлюха эта твоя.
     - Ну, принесла...
     - А потом что было?
     - Мы пили шампанское. Клевое шампанское было.
     - А потом что?
     - Бля, слушай, знаешь что...
     Раздался протяжный исступленный вопль - так кричит подстреленная в сугробах Арктики росомаха, брошенная подыхать, истекающая кровью.
     Она повесила трубку.

     Я почти весь день проспал, а вечером поехал на скачки.
     Я проиграл 32 доллара, залез в "фолькс" и поехал домой. Поставил машину, взошел на крыльцо и вставил ключ в замок. Повсюду горел свет. Я огляделся. Ящики шкафа вывернуты и cвалены на пол, постель разбросана по полу. С полок исчезли все книги, включая мои собственные, штук двадцать. Исчезла также моя пишущая машинка, исчез тостер, исчезло радио и исчезли картины.
     Лидия, подумал я.
     Она оставила только телевизор, знала, что я его не смотрю.
     Я вышел на улицу и увидел машину Лидии, но ее самой не было. - Лидия, - закричал я, - Эй, малышка!
     Я ходил взад-вперед по улице и вдруг увидел ее ноги, обе ноги, они торчали из-за маленького деревца под стеной многоквартирного дома. Я подошел к дереву и сказал:
     - Слушай, что с тобой, черт возьми, происходит?
     Лидия стояла, не двигаясь. У нее было две сумки, набитых моими книгами и портфель с картинами.
     - Послушай, верни мне книги и картины. Они мои.
     Лидия вышла из-за дерева - и закричала. Вытащила картины и начала их рвать. Она бросала в воздух обрывки, а когда они падали на землю, топтала их. На ней были новенькие ковбойские сапожки.
     Потом она вытащила из сумок мои книги и принялась их разбрасывать - по улице, по лужайке, повсюду.
     - Вот тебе твои картины! Вот тебе твои книги! И НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ МНЕ ПРО СВОИХ ЖЕНЩИН! НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ МНЕ ПРО СВОИХ ЖЕНЩИН!
     Потом Лидия побежала к моему дому с книгой в руках, с моей последней книгой - "Избранные сочинения Генри Чинаски". - Так тебе книги твои вернуть? - кричала она. - Так тебе книги твои вернуть? Вот твои проклятые книги! И НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ МНЕ ПРО СВОИХ ЖЕНЩИН!
     Она стала бить стекла парадного. Била их одно за другим "Избранными сочинениями Генри Чинаски" и кричала: - Так тебе книги твои вернуть? Вот твои проклятые книги! И НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ МНЕ ПРО СВОИХ ЖЕНЩИН! Я НЕ ХОЧУ СЛЫШАТЬ ПРО ТВОИХ ЖЕНЩИН!
     Я стоял, а она кричала и била стекла.
     Где полиция, думал я. Ну где же полиция?
     Потом Лидия побежала по двору, взяла налево у мусорного контейнера и побежала по дорожке к многоквартирному дому. За маленьким кустиком была моя пишущая машинка, радио и тостер.
     Лидия схватила машинку и выбежала с ней на середину улицы. Машинка была тяжелая, старой модели. Лидия подняла машинку над головой обеими руками и бросила ее об мостовую. Отлетел валик и другие детали. Она снова схватила машинку, подняла над головой, закричала: НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ МНЕ ПРО СВОИХ ЖЕНЩИН! - и снова грохнула ее об асфальт.
     Потом вскочила в машину и умчалась.
     Через пятнадцать секунд подкатил полицейский круизёр.
     - Оранжевый "Фольксваген". Кличка "Чудо-Юдо", похож на танк. Не помню номер, но буквы ХЗИ, как ХОЗЯИН - ясно?
     - Адрес?
     Я дал им ее адрес...
     Разумеется, они ее вернули. Я слышал, как она вопит на заднем сиденьи, когда они подъезжали.
     - НАЗАД! - крикнул один из полицейских, увидев, что она выскочила из машины. Мы направились с ним ко мне домой. Он вошел и тут же наступил на осколок. Зачем-то направил фонарик на потолок, на плесень на потолке.
     - Вы требуете компенсации? - спросил меня полицейский.
     - Нет. У нее дети. Я не хочу, чтобы она потеряла детей. Ее бывший муж пытается их у нее отнять. Но, прошу вас, растолкуйте ей, что люди не должны так поступать.
     - Хорошо, - сказал он, - подпишите вот это.
     Он записал что-то в маленький разлинованный блокнотик. Там было сказано, что я, Генри Чинаски, не требую компенсации со стороны Лидии Вэнс.
     Я поставил подпись, и он ушел.
     Я закрыл то, что осталось от двери, лег и попытался заснуть.
     Где-то через час зазвонил телефон. Это была Лидия. Она вернулась домой.
     - ТЫ, ДЕРЬМО СОБАЧЬЕ, НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ МНЕ ПРО СВОИХ ЖЕНЩИН,
А ТО Я ОПЯТЬ ТО ЖЕ САМОЕ УЧИНЮ!
     И повесила трубку.

47

     Две ночи спустя я поехал к Тамми на Растик Корт. Постучался. Свет не горит. Похоже, никого нет. Я заглянул в почтовый ящик. Там лежали письма. Я написал записку: "Тамми, я пытался до тебя дозвониться, приехал, а тебя нет дома. Что-нибудь случилось? Позвони мне... Хэнк."
     Я приехал к ней на следующее утро, в одиннадцать. Ее машины перед домом не было. Моя записка так и торчала в двери. Я на всякий случай позвонил. Письма так и лежали в ящике. Я оставил в ящике записку: "Тэмми, где ты шляешься? Дай о себе знать... Хэнк".
     Я исколесил всю округу в поисках побитого красного "Камаро".
     В ту же ночь я приехал к ней еще раз. Шел дождь. Мои записки намокли. Писем в ящике прибавилось. Я оставил ей книгу своих стихов, с автографом. Потом пошел к "фольксу".
     У меня на зеркале заднего обзора висел Мальтийский крест. Я сорвал его, вернулся обратно и повесил на ручку двери.
     Я не знал, где живут ее друзья, не знал, где живет мать, не знал, где живут любовники.
     Вернувшись домой, я написал несколько любовных стихотворений.