| |
|
|
|
ЛАУРИНАС КАТКУС Полубоги, мы еще глубоко в мякоти Перевод с литовского Андрия Бондара
Лауринас Каткус родился в 1972 г. Живет в Вильнюсе. Закончил Вильнюсский университет (учился сначала по специальности "литовский язык и литература", потом "общее и сравнительное литературоведение"), учился также в Лейпцигском университете. Пишет стихи и эссе, автор многочисленных рецензий на текущую литературу. Работал радиожурналистом и переводчиком, был директором издательства. Систематически переводит стихи и прозу с немецкого (Г.фон Гофмансталь, Р.-М.Рильке, В.Беньямин) и английского (У.Б.Йейтс, Э.Э.Каммингс) языков. По-русски, насколько нам известно, публикуется впервые. Андрий Бондар родился в 1974 г. Живет в Киеве. Закончил Национальный университет - Киево-Могилянскую Академию. Был литературным редактором журнала "Art Line". В настоящее время - главный редактор газеты "Лiтература плюс". Пишет стихи, статьи и эссе (все - на украинском языке). Публиковался в журнале "Сучастнiсть", антологии "Апокалипсис начинается здесь" (Харьков, 1999) и др. Книга стихов "Весiння ересь" (Киев, 1997). Стихи переведены на французский, польский, русский, белорусский и сербскохорватский языки. Переводы из Лауринаса Каткуса на русский возникли следующим образом: Андрий и Лауринас участвовали в проекте "Европейский экспресс", когда 105 авторов из разных стран были собраны в поезд и проехали (4 июня - 14 июля 2000 г.) через Европу от Лиссабона до Москвы, а из Москвы через Минск и Варшаву до Берлина, по дороге выступая с чтениями. По дороге на Москву Андрий сделал, консультируясь с авторами, подстрочные переводы с литовского (стихи Лауринаса Каткуса и короткая проза Геркаса Кунчуса) и польского. После выступления в Москве (оно состоялось в Музее-квартире Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке 6 июля) подстрочники из Каткуса Андрий подарил члену редколлегии TextOnly Илье Кукулину. Лауринас подчеркивает, что эти русские тексты - только подстрочники и что они не дают общего представления о стихах. Безусловно, это так, и мы предлагаем так их и читать: даже не как знакомство с неизвестным автором, а как сообщение о том, что есть такой интересный автор и что знакомство с ним возможно. Отметим, однако, изящный переводческий ход: первое стихотворение в оригинале называется "МММ", что для литовского читателя, в отличие от российского, не содержит никакого акционерного смыслового оттенка и расшифровывается как "голубой город Меркурия". В русском переводе Андрий сделал "ГГГ" - Голубой Город Гермеса. ГГГ Дорога попалась болотистая. Разбрызгивая грязь и свет, мчались машины. Над нами возлежал Голубой Город Гермеса. Жесть и вода ржавели в его сумерках. Мы сели передохнуть, вытряхнули воду из сандалий. Ели хлеб и сало. Я на столбике, Томас на чемоданчике, Мария у ног (еще не начато, Господи, - а уже как улитка). В некоторых кабачках и на площадях гремела музыка демонов. Подкрепившись, мы встали, развернули флаг, и, распевая первые гимны, начали опускаться в долину. Жена водителя Жена водителя: Утром у меня осталась только кожаная шапка на шкафу. Водитель: Я так сначала мчался - думал, перевернусь. Жена водителя: У меня опять завелись кошки - нитки стискивают мне горло. Водитель: Бремен. Слякоть. Мне снятся пограничники. Жена водителя: Ой, я заболела. Даже когда смотрю в окно, мне не помогает. Водитель: Забывшись, обнимаю перед грузовика, твою грудь. Жена водителя: Она не заразна, но смертельна. Мать уже выносит мусор, покупает еду. Водитель: Я привезу молоко Европы, и ты выздоровеешь. Жена водителя: Рождество. Под окнами кричат: Дездемона, я сделаю тебя счастливой! Не могу больше: уеду, поменяю квартиру, фамилию, национальность... Водитель: Погружаю. Включаю фары, обнимаю руль, как будто могу сократить дорогу. Чувствую: осталось только несколько минут. Успею ли, успею ли? * * * Как сквозь мглу полдень, трещина во времени и стене, разлившаяся торжественная река; как сквозь лупу, тебя разглядывал прожектор над твердью, и хотелось ему что-то дерзкое крикнуть; еще наполовину динозавр, наполовину фашистский солдат, я шел к стене - за ней трава, желтая, как бабушкино лицо; в полях гнили голоса мертвых, и утреннее молоко прокисало, а я пробудился в небе, на дне, окровавленный, старый, одинокий. Хлеб 1972 Пахнет газом и дрожжами. Косо на тротуаре машины: косые буквы, красные соски под животом. Тлеющие люди выгружают еще одно поколение новорожденных, ритуально ругаются. Черные, сплошные кирпичи не выдадут, когда закончится блокада: внезапно, как запах. Половина шестого. В загородных садах моросит дождь, на проспекте лежат потерянные зернышки тмина. Половина шестого. Полубоги, мы еще глубоко в мякоти, еще не поднявшиеся, еще не тронутые ладонями стали и солнца. |
 |
 |