Приехала старинная знакомая из Москвы. Много пила. Много-много говорила. В частности, по прихотливой цепочке ассоциаций рассказала историю о том, как она молоденькой девочкой общалась во Франкфурте с какими-то солидными господами-философами. Был там и один американец-литературовед, который сказал, что у него в Штатах есть друг, русский поэт. Друга очень интересует, читают ли его на родине. Называется имя. "Конечно, читают! - отвечает она с восторгом, - просто даже от руки переписывают. Книг-то нет". На дворе 87-ой год.
        Литературовед просит её адрес. Через полгода приходит письмо. На листочке в линеечку: "Дорогая ...! Я узнал, что у Вас нет моих стихов. Посылаю Вам одно". Далее следует: "В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре..."
        "Нет, но какой гениальный пиар! Он был фантастический пиарщик! Какая красивая история должна была гулять по Москве! Скромная девочка-интеллигенточка получает письмо от великого поэта". "Нет, но!" "Но нет!" "Пиар", "пиарщик", "пиарить".
        На смену всёобъясниловки через "постмодерн" приходит другая: public relations. Вы не можете считаться приличным человеком, ежели не вворачиваете в разговор новую мантру, новое заклинание. Задумчивость снова изгнана из каталога состояний духа. Д-дайте! Д-дайте нам идею! Но только одну! И только попроще! Поциничнее! Чтобы можно было с победоносным видом препарировать сегодняшний день, а заодно и всю мировую историю. Бедный Иван Фёдорович Шпонька!

        Ранее обыкновенного лег он в постель, но, несмотря на все старания, никак не мог заснуть. Наконец желанный сон, этот всеобщий успокоитель, посетил его; но какой сон! еще несвязнее сновидений он никогда на видывал. То снилось ему, что вокруг него всё шумит, вертится, а он бежит, бежит, не чувствует под собою ног... вот уже выбивается из сил... Вдруг кто-то хватает его за ухо. "Ай! кто это?" - "Это я, твой пиар!" - с шумом говорил ему какой-то голос. И он вдруг пробуждался. То представлялось ему, что он уже пиарит, что все в домике их так чудно, так странно: в его комнате стоил вместо одинокой - двойная кровать. На стуле сидит пиар. Ему странно; он не знает, как подойти к нему, что говорить с ним, и замечает, что у него гусиное лицо. Нечаянно поворачивается он в сторону и видит другой пиар, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону - стоит третий пиар. Назад - еще один пиар. Тут его берет тоска. Он бросился бежать в сад; но в саду жарко. Он снял шляпу, видит: и в шляпе сидит пиар. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком - и в кармане пиар; вынул из уха хлопчатую бумагу - и там сидит пиар... То вдруг он прыгал на одной ноге, а тетушка, глядя на него, говорила с важным видом: "Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже пиарщик". Он к ней - но тетушка уже не тетушка, а колокольня. И чувствует, что его кто-то тащит веревкою на колокольню. "Кто это тащит меня?" - жалобно проговорил Иван Федорович . "Это я, пиар твой, тащу тебя, потому что ты колокол". - "Нет, я не колокол, я Иван Федорович!" - кричал он. "Да, ты колокол", - говорил, проходя мимо, полковник П*** пехотного полка. То вдруг снилось ему, что пиар вовсе не человек, а какая-то шерстяная материя; что он в Могилеве приходит в лавку к купцу. "Какой прикажете материи? - говорит купец. - Вы возьмите пиара, это самая модная материя! очень добротная! из нее все теперь шьют себе сюртуки". Купец меряет и режет пиар. Иван Федорович берет под мышку, идет к жиду, портному. "Нет, - говорит жид, - это дурная материя! Из нее никто не шьет себе сюртука..."
        В страхе и беспамятстве просыпался Иван Федорович. Холодный пот лился с него градом.
        Как только встал он поутру, тотчас обратился к гадательной книге, в конце которой один добродетельный книгопродавец, по своей редкой доброте и бескорыстию, поместил сокращенный снотолкователь. Но там совершенно не было ничего, даже хотя немного похожего на такой бессвязный сон.

        Обидно и за Шпоньку, и за листочек с "Рождественской звездой".