O ЕДЕ И ЛЮБВИ,
ХХI век, Нью-Йорк

        Как же так: поэт - о еде и о любви? Стоять на полке между Даниэлой Стил и томом эпи-столярки Мадонны с Аллой Пугачевой? А чистое искусство? Трепетная душа поэта парится в газете между объявлениями о русской бане, рекламами дантистов, строящих мосты в будущее, и продажей себя - полный сервис (хб/бу, но в хорошем состоянии), акупунктура, шиятсу. Девушка Лика: два высших образования - филфак и Плехановка, Ирина Алавердова поет в бэкграунде.
        Вот я теперь публикую стихи в газете "Реклама и жизнь". Ну и что? Собственно, если вдуматься, реклама и жизнь интимно сплетены в нашу эру постмодернистского маразма. Как сказал мой друг, поэт-минималист Ваня Ахметьев, "постмодернизм / у нас тут / наложился на маразм". Реклама есть культура, и она ест жизнь. А жизнь ест сама себя. Культура создает персону, репутацию, продает и покупает, диктует, что есть (белки горят в пламени углеводов - еще по одной!), и чего нет. Кого и как хотеть, и где хоронить, и кого и как хотеть похоронить.
        Похоронный дом "Джек Яблоков" настоятельно рекомендует покупать земельные участки заранее, в рассрочку, со ссудой, не дожидаясь ссудного дня, а не под стрессом, не когда событие уже совершилось. Стресс вреден. Русские дантисты строят мосты в будущее вопреки реке времени, и американские специалисты по желудочно-кишечному трактату из Одессы прокладывают новые пути, зорко глядя в подзорные трубы, разглядывая загадочные пещеристые глубины двенадцатиперстной кишки с начертанным на скрижалях: принимаются все виды страховок и медикэйд. Экстрасенс Софа держит в своих окольцованных пальцах хрустальное яйцо доверчиво улыбающегося программиста из Квинса.
        Культура определяет, как и что есть и что и кого любить. Любовь и еда - понятия диаметрально противоположные и даже антагонистичные. Еда объединяет, а любовь разъединяет. Возьмем, к примеру, любовь и жизнь. Правда, никто не знает, что такое любовь и что такое жизнь. Все, однако, живут и постоянно едят, и иногда любят. Некоторые раз в жизни (ну два), некоторые раз в неделю. Почему то легко сказать: "Ах, я не умею жить", даже трогательно, но почему-то никто не говорит: "Не умею любить, душа у меня холодная и черствая", а тем более: "Любовник я никакой, даже и пытаться не стоит". Почему-то можно сказать: "Вы знаете, у меня музыкального слуха совсем нет", но никто не жалуется: "Вы знаете, я, к сожалению, полный идиот". Любовь, на самом деле, людей разъединяет, делает счастливыми (на время) и зависимыми (навсегда). И за этим маячат их монструозные антиподы. Сколько угодно бывает, что жизнь разрушила любовь. Ну и что ж - жить-то можно. Еще поживем! А вот если любовь разрушила жизнь, то и говорить не о чем. А пожить-то еще как хотелось. И полюбить тоже.

        Взять хотя бы "Гранатовый браслет". Программист полюбил циркачку, а она ему не дала. И вышла замуж за богатого бизнесмена. И вот, упало и разбилось его сердце. Или крайний случай любви фрейдистско-родительской, "Станционный смотритель". Вот дочка местного предводителя дворянства выскочила за заезжего богатого Рета Баттлера, и он ее увез в Америку, и она там стала успешной бизнесвуман.
        Женщина в идеале хочет съесть любимого мужчину, поместить его на место плода и так и носить в себе, чтобы никуда не делся, ну, например, с какой-нибудь блондинкой не обронил лишь ей (а не блондинке!) принадлежащее семя, или просто не запропал бы с приятелями пиво пить.
        Моченый горох, отбитая вобла (молока отдельно), "Московская" под серо-мраморным высоким столиком в пельменной на Зубовской, пиво на плитке в старом эмалированном чайнике в мерзлом окошке у остановки троллейбуса на Кольце: морозные клубы февральского воздуха юности, разделенного с отцом.
        Еда (ну, скажем, трапеза) объединяет народы, а любовь, в отличие от еды, разрушает. Вспомним: "И Троя и Гомер, все движется любовью". Любовь разделяет супругов, друзей и часто недругов. Недаром гений народа так много высказывался по поводу еды: друзья познаются в еде, пуд соли вместе съели, кто не хочет в еде оставаться один, пришла еда - отворяй ворота и т. д. Лучшие страницы Пушкина и Булгакова посвящены еде. Вечные символы горячего жира котлет и сосисок в томатном соусе рядом с запотевшим графинчиком скворчат (по осени считают) в душе громче, чем "как хороши, как свежи были розы". Настаиваю, литературоведческая находка, это все равно подсознательно-фрейдистский образ еды. Не случайно же: "Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, Аи". Еда и вино: гроздья винограда, тоненький бисквит, морожено, асти спуманте, совсем уже загадочное и тем более желанное, Папского замка вино - многократно помянуты Мандельштамом. А караси, любящие, чтобы их жарили в сметане, а куриные пупки на меду, а незабвенное (а хотелось бы забыть!) из школьного детства: "...подавали обычные в трактирах блюда: суточные щи, мозги с горошком", "интеллигенция не мозги нации, а ее говно" и т. п. Семья сходится за обеденным столом и обменивается историями о любви бабушек и дедушек, которых больше нет. Черно-белые жертвы эпохи в рамках на комоде. Семья распадается от новой любви и потом съедает остатки друг друга. Друзья садятся за трапезу, и возникает важный разговор о том, как они любят одно и то же есть, и избегают говорить о том, что они хотят любить одну и ту же женщину. Или уже любят.
        Ева съела на десерт яблоко, и с тех пор мы все безошибочно знаем, что есть добро и что есть зло, хотя обычно делаем вид, что не имеем никакого представления. Заметим, что незаметно выскочил, как чертик из табакерки, вездесущий глагол "есть". И все это стоит жизни, хотя и неизвестно сколько. И какой? Я не могу больше уследить за ценами - по Цельсию или по Фаренгейту. Или по Кельвину?
        Верно сказал поэт: в кредит, по талону предлагают любимых людей. Теперь даже этого не предлагают. Предлагают разбираться в одиночку, наедине с собой, в своем реквизите. Разбросан он Бог знает где, но, прежде всего, в Москве, где в белокаменной ледяной глубине ее прорастают пшеничные зерна памяти сквозь молоко и воск прошлого. Что и определяет судьбы (индейку). И все еще хочется знать, что все это значит. А это и есть жизнь.
        "Мне хотелось узнать, почем треска и хотелось узнать, почему тоска. А в ушах гудит: "Говорит Москва, и в судьбе твоей не видать ни зги". Так в тумане невидим нам мыс Трески. Мне хотелось узнать, почем коньяк, а внутренний голос говорит: "Мудак, пей коньяк, водяру ли, Абсолют, вечерами, по барам ли, поутру, все равно превратишься потом в золу". Я ему отвечаю: "Ты сам мудак, рыбой в небе летит судьба! И я знаю, что выхода не найти, так хоть с другом выпить нам по пути, и, простившись, надеть пальто и уйти". "Не уйдешь далеко через редкий лес, где начало, там тебе и конец. Так нечистая сила ведет в лесу, словно нас по Садовому по кольцу, и под ребра толкает носатый бес". Там, я вижу, повсюду горят огни, по сугробам текут голубые дни, и вдали у палатки стоит она. И мы с ней остаемся совсем одни, то есть, я один и она одна."