Институт русского языка им. В.В.Виноградова РАН, Институт языкознания РАН, Московский педагогический государственный университет и Государственный центр современного искусства совместными усилиями сумели подготовить и провести Международную конференцию-фестиваль на тему "Поэтический язык рубежа ХХ-ХХI веков и современные литературные стратегии" (Москва, 16-19 мая 2003 г.). Пять заседаний в этих рамках были посвящены "Поэтическим чтениям" (прозвучали также стихи и песни как цикл "Аллюзий на строки поэтов Серебряного века", включая Хлебникова; положенный на музыку текст "Смеюнчиков" и др.), различным презентациям и выставкам, одно – гендерным чтениям "Женская проза и поэзия". Общее представление об очень широком круге выдвинутых проблем может дать их сводка в том виде, как это зафиксировала научная часть программы Конференции-фестиваля (далее – К-Ф):

        Общие вопросы развития поэтического языка рубежа ХХ-ХХI веков.
        Автор и читатель в современной литературно-языковой ситуации.
        Представление авторских литературных стратегий.
        Словотворчество, грамматика и проблемы внутренней формы в современной поэзии.
        Вербальное и визуальное в современной поэзии.
        Современный поэтический язык: полистилистика и многоязычие.
        Современная русская проза и диалог текстов.
        Поэтический язык в динамике.
        Экспериментальная поэзия и проблемы ее репрезентации.

        Завершил обсуждения Круглый стол (проведенный В. Вестстейном и Л.В. Зубовой) с чуть провокативным названием: "Современный литературный текст: выход за рамки языка, не покидая его", своеобразно обозначившим, как мне кажется, и главное из антиномических напряжений внутри всей проблематики К-Ф.
        География участников со стороны России охватывала, кроме непременных Москвы и Санкт-Петербурга, Тамбов, Новосибирск, Калининград и Курск. Были представлены также Шяуляй, Пиза, Амстердам, Стокгольм, Галле, Билефельд, Бохум, Белград, Лондон, Нью-Йорк. В Оргкомитет К-Ф вошли лица, известные в мире филологии, вербального и визуального искусства: Н.А. Фатеева, акад. Ю.С. Степанов, Н.А. Николина, А.А. Альчук, С.Е. Бирюков. Как обычно, не всё из объявленного осуществилось: например, не приехал в Москву Дж. Янечек, участники не услышали О.Г. Ревзиной и Ю.С. Сорокина. Зато сверх программы оказалось возможным обсудить сообщение М.Н.Эпштейна. В последние годы он развивает идею однословий и концепцию "Проективного словаря русского языка": опираясь и на опыт Хлебникова, этот Словарь стремится на путях "творческого словообразования" заполнять лакуны в лексическом и концептуальном пространстве, "расширять первичную область смыслов" (ср. нашу реплику в [8, с. 274]).
        Небезынтересными, несомненно, станут и отклики в Сети или в печати как на замысел и программу К-Ф, так и на многие из обсуждавшихся тем и высказанные при этом идеи. Моя скромная задача при подготовке предлагаемой ниже информации – всего лишь привлечь внимание велимироведов к самым общим итогам К-Ф и, может быть, попробовать представить себе некоторые виртуальные реакции Будетлянина на ряд стимулов, обнаружившихся в ее ходе. Тем временем редактор-составитель Н.А.Фатеева уже добилась выхода в свет материалов К-Ф в виде тома "Поэтика исканий, или Поиск поэтики" (М., 2004. – 592 с.), а в мае 2005 г. уроки и инерцию К-Ф учла и развила программа Международной научной конференции "Художественный текст как динамическая система" в ИРЯз РАН усилиями тех же учредителей. Ее собственные заметные итоги и уроки пока подводить рано. Сосредоточимся на 2003 г.
        Особым вниманием Оргкомитета к велимироведению следует счесть то, что программу К-Ф открывало и сообщение на тему "Крестословица "Хлебников"". В действительности тема была сильно расширена: "~ и несколько не отмеченных в ней сюжетов и смыслов". Полный текст сообщения и сам кроссворд вместе с разъяснением мотивов его создания опубликован в "Поэтике исканий...". Здесь ограничусь (1) кратким авторефератом сообщения и, как сказано, (2) попутными соображениями по поводу отдельных тезисов, которые были так же попутно высказаны или развернуто утверждались на К-Ф. При этом (1) и (2) будут далее свободно перемежаться, следуя интересам велимироведения (как я их понимаю).
        Общим введением к "Крестословице..." послужили идеи, подробно обсуждавшиеся автором в статье [1]. При обращении к динамике и перспективам статуса Будетлянина в современной культуре кажется естественным рассмотреть актуальное состояние культуры языка (а не только культуры речи) в обществе, осмыслить историю, теории и практику языковой и стилевой политики государства (в их общей панораме и застойных явлениях). Например, те недостойные игры, что развернулись в лингвистически полуграмотной стране вокруг давно назревших уточнений к "Правилам русской орфографии". Уточнений, которые "кое-кому" в нашей новой "образованщине", не отличающей букву от звука, так выгодно было представлять в образе конъюнктурной (!) "реформы языка" – страшенной угрозы для нац- и госбезопасности. Между тем в высокой, большой, настоящей Игре, известной по "осадам" в творчестве Хлебникова и как "игра вселенными" (см. поэму "Синие оковы", 1922), постоянные пересечения у него важнейших Слов и Идей друг с другом часто в самом деле походят на загадки искусного кроссворда.
        В ближайшей истории поэтического языка за "пересечениями слов" всегда выступают "пересечения контекстов", принадлежащих разным поэтам. Этим обусловлен другой сюжет моего сообщения. Он опирается на понятие экспрессемы [2; 3], в данном случае – парадигмы контекстов (стихотворных строк с таким-то словом) в структуре поэтического языка. В развитие этой идеи, по специально разработанным "идейно-эстетическим" критериям, была проведена выборка (пока – из статей на букву А) самых "сильных контекстов" у всех десяти поэтов – источников нашего большого Словаря ("поэтического Даля") [4; 5]. И вот оказалось, что по каждой из "характеристик силы" контекстов и экспрессем (словарных лемм) Хлебников вошел в тройку "лидеров", а по числу экспрессем, обязанных "силой" лишь одному из поэтов, превзошел всех. Между тем у него было особо невыгодное "стартовое" положение: в русском языке заметную часть слов на букву А составляют те, которых он вообще избегал как "западных".
        Проблему, исключительно тесно связанную с проблематикой К-Ф, составляет связка Авангард / авангардизм (шрифт призван подчеркнуть асимметрию в этих отношениях). Едва ли не самым показательным для меня был последовательный и полный уход К-Ф от обсуждения "взлетов и падений авангарда" (см. [6]) и сущности указанной оппозиции (см. [7, с. 793 и далее ссылки на с. 22-744]; ср. выше об оппозиции Игра / игра). Никакого отклика не нашел и прямой вопрос, заостренный мной в сообщении: "Есть ли смысл применять ответственные критерии того Авангарда к наглядным успехам авангардизма наших дней?". Не вызвал ни опровержений, ни сколько-нибудь заметного интереса и такой актуальнейший пример, как сопоставление судеб творческого наследия Хлебникова – и Кручёных (с другой стороны, Татлина – и Малевича; пародийная приватизированная "башенка" Татлина, будто насмехаясь над ним и Хлебниковым, украшает сегодня (уже нет?) у Патриарших прудов новорусский элитный дом – а уж "геометрию пустоты" и мистику вокруг "черных дыр" Казнимира, по глубокой оценке Вехой коллеги Малевича, нам и миру в условиях бума, видимо, "таскать – не перетаскать"; см. [7, по указат.]).
        Между тем, наверное, в каждом втором выступлении на К-Ф Хлебников получал свою дозу "пиэтета", ведь собралось вместе немало велимиролюбов. И что же? Не только -фобам, но и -любам, оказывается, по-прежнему не до -ведов с их спецзаботами о будетлянстве или зангезийстве [8], принципах ХХ века, оппонентах, интеллигентности, преодолении лености и нелюбопытства в науке и культуре... Не то чтобы накануне К-Ф у меня была особая надежда, что в отношении Хлебникова будет положено начало давно ожидаемому прорыву в том состоянии общественного сознания, которое определяется как "лысенкование", торжество монологизма, а может быть обозначено и как "жириновщина", "михалковщина" и т.п. В то же время казалось, что вот он – прекрасный случай потеснить здесь путем откровенного Диалога с вменяемыми инакомыслящими глубинное равнодушие, типичное для набирающего силу "застоя-2". Но от диалога, от столь значимого для Будетлянина "разговора", аудитория ушла и на этот раз. Может быть, cum tacent clamant. Возможно и то, что в молчании выражена позиция типа: "Да разве мы против? И ты, и мы с полным правом самовыражаемся, говорим о своем. У нас же очень разные языки. Ты ждешь сочувственников и, вслед за Зангези, помощи от "звонарей". Сочувствуем, даже поклоняемся Хлебникову, но "на расстоянии". Пойми и нас с нашими заботами". Понимаю. И всё же защита беззащитных представляется мне общим делом Культуры, а "принцип сочувствия" хочется понимать "по С.В.Мейену", подчинив ему обманчивый и плохо работающий "принцип доверия". Недавно даже в полемике с ним О.А. Седакова, вроде бы сочувствующая поэту, обрисовала достаточно фантастические "контуры Хлебникова" (см. [7, с. 502] и [9]).
        Практическую ориентацию значительной части современной поэзии на "заумь" Кручёных и на уроки, извлекаемые из его опыта, в то время как уроки Хлебникова остаются на уровне "приятия так сказать" (по выражению А.Белого), обнаруживает и достаточно объясняет установка не на семантику и синтактику "самовитого слова" как Логоса, характерная для идейно-эстетической позиции Будетлянина и высоких критериев Авангарда, а на прагматику игрового знака, в котором "вербальное" и "визуальное" довольствуются достижением если не "бума" и "шумихи", то непременного потребительского "успеха". С такой точки зрения проблема Логоса кратко обсуждается в заключительных частях сообщения, где рассмотрены или затронуты, во-первых, "конфликт" между "идущими вместе" и по существу идущими с ними в ногу, и тоже вполне успешно, "сорофеевыми", а также "дело Лимонова"; во-вторых, два "возмутительных" (в старом смысле пушкинской эпохи) тезиса: каламбурное "Слово – лишнее как таковое" (Ры Никонова) и учэное заглавие у Послесловия Шаммы Шахадат к роману Веры Хлебниковой "Доро": "Текст как руина. О Вере Хлебниковой, медиальных средствах и мусоре"; в-третьих, быстро забытая или вообще обойденная вниманием исследователей оценка поздним Бахтиным Хлебникова как "глубоко карнавального человека", немаловажная и для замысла К-Ф (см. [7, по указат.]).
        Этот замысел был в целом успешно осуществлен. Методом идеализации, разумеется, можно найти область роста для следующей К-Ф, поскольку инициатива Оргкомитета будет развиваться как поиски в области "поэтических форм мысли", способные продуцировать даже философские категории (С.С. Аверинцев), как отслеживание сдвига традиционного поэтического языка в сторону языка научного, как установка на "синтез поэзии, философии и науки" (выражение А. Еременко) [10]. "Пересечение" поэтически ориентированных докладов с "чисто научными", уже имевшее место на К-Ф, отчасти обнадеживало (для примера, у И. Лощилова, В. Аристова, Д. Кузьмина), отчасти же всё-таки сохраняло ощущение почти нарочитой или инерционной "афилологической невключенности" поэта (с такой же оговоркой о субъективности я назвал бы здесь доклады Д. Пригова, особенно – К. Кедрова). Вместе с тем достойна быть отмеченной общая для К-Ф важная социологическая составляющая подобных "пересечений".
        Очень спорным и тем более тревожным, на мой взгляд, явился тезис, заявленный в ряде выступлений на К-Ф как констатация очевидного, будто бы в современной поэзии (во всяком случае – ее существенной части) уже снята оппозиция "серьезное / шуточное". Мы знаем о попытках снять оппозицию "пристойное / похабное". В первые перестроечные годы нескольким московским филологам-экспертам (я был тогда в их числе) удалось предотвратить судебное преследование вкраплений ненормативной лексики в ряд рижских публикаций. Процесс был к тому же явно политически ангажированным, и едва ли тогдашние эксперты сегодня должны пересматривать аргументацию своей позиции по существу. Учтем, однако, как далеко зашла с тех пор волна приватно-природного похабства, агрессивно претендующего на статус общественно приемлемого нормативного самовыражения. Не провожу ни параллелей, ни аналогий. Но если наша поэзия действительно уравнивает статусы "серьезного" и "шуточного", то пострадают в конце концов и то и другое. Первое попросту деградирует, второе – без каких бы то ни было достойных преемников хлебниковских "осад" – выродится в зауряд-хохмачество. И если, скажем, А. Альчук, поддавшись "прелести" тезиса, уверует в его истинность, он увлечет ее куда-то вниз и от словотворческих находок класса словарево. ХХ-то век напровозглашал немало "смертей" и "концов" – от "смерти Бога" и "конца истории" до "конца человека"... И вот на К-Ф был почти проглочен как очередной деликатес совсем не шуточный тезис Д. Булатова о конце того этапа в культуре, который развивался "под флагом языка"!
        Куда ни шло, если мы теперь станем печатать шуточные стихи (да и стихи для детей) Мандельштама вперемешку с его "серьезными вещами", поэта не убудет. Но шуты при властителях, юродивые в истории, поэты-иронисты во все времена потому и имели глубокий смысл, что умело подчиняли свои "шутихи" самому серьезному в обществе и в себе. Если же размывается концептуальная грань между тем и другим, то чего ради поэтам "напрягаться"? Наклонная плоскость, линия наименьшего сопротивления, права вместо обязанностей, карнавальный застой, экстрема вместо эвристем, "доумцы", поплевывающие на Главздрасмыслов и былых "заумцев" – образов такого пути и отбрасываемых на нем, по пути, концептов можно найти много. В итоге всё равно мерцает инволюция Авангарда в декаданс.
        Мандельштам, не сомневаюсь, не только бы отверг столь удобное слияние-смешение Игры и игры, весомого и легковесного. Как Полубудетлянин он настойчиво размышлял над, пожалуй, как раз самым серьезным для Будетлянина – этим его "основным законом времени". Кстати, важно было бы выявить переклички, схождения между этими поэтами и в отношении к сущности "принципа единой левизны" – проблемы, как будто непосредственно адресованной К-Ф. Но интертекстов здесь, кажется, нет, "интерсмыслы" же отыскивать много труднее. Тем не менее недавно удалось, похоже, раскрыть в таинственном шестом из одиннадцати "Восьмистиший" Мандельштама тщательно замаскированный им от окружающих диалог с Хлебниковым. Этому был посвящен особый сюжет в моем сообщении на К-Ф. Подробности аргументов в пользу такой интерпретации диалога и связанные с ней выводы о значимости конечного схождения вершин – акмеиста-двурушника и "диссидента от футуризма" – см. в публикации [11]. Этапами на пути к ней был большой раздел в книге [7], статьи [12], [13], [14] и [15].
        Почти каждое выступление на К-Ф содержало нечто такое, над чем велимироведу еще придется задуматься, когда в его распоряжении окажутся полные печатные материалы. Кроме тех докладов, с которыми выступали члены Оргкомитета, отмечу также "подспудно-Веховское" и/или "перспективно-Веховское" в докладах С.Валентаса "Экспансия лингвистики в поэтические тексты (противопоставление "свой" – "чужой")", В.Фещенко-Таковича ""Грамматика должна быть переделана": в поэтическом языке или теории?", Н.В.Злыдневой "Вербальное в современном изобразительном искусстве", Ю.Б.Орлицкого "Свободный и "несвободный" стих современной русской поэзии". Не перечисляю всех участников, подчеркнув их общий вклад в успех К-Ф.
        Очень часто звучало на К-Ф слово палиндром. Понятно, что, соперничая с ним, подчиняли его себе слова-концепты эксперимент и стратегия. Может быть, первому из них недоставало именно опоры на Хлебникова, за вторым то непроизвольно, то амбициозно скрывались и обыденные практики-тактики. Свежо выглядела мысль о "лингвистическом реализме" (Е.Кацюба). Подчас слову технология недоставало своего Поллукса в лице идеологии (вспомним о полузабытых из-за марровского душка, но актуальных идеях В.И.Абаева о языке как идеологии и языке как технике), а "стимуляторам творчества", широко представляемым "смешанной техникой" и "каталогами приемов", например, в очередном, 18-ом, выпуске издания "Черновик" (2003; см. в нем размышления участников К-Ф А.Очеретянского и Ю.Проскурякова) – не менее широкого обсуждения "компонентов новой красоты", которым были посвящены сообщение Ю.С.Степанова при открытии К-Ф и его же краткая реплика на "круглом столе" (ср. [16]).
        Вопросов на будущее было куда больше, чем "последних инстанций". Это естественно. Vision пока не совсем потеснило Verbum, а Design – Логос. "Выход за рамки языка, не покидая его" всё еще остается проблематичным. Есть где развернуться полноценному Диалогу. Уроки Авангарда... Уроки Хлебникова... "Конец патриотизма" – пусть хоть Запад развяжет "бум вокруг Вехи"...