7. Мысли о реформе. Федеральный оккультизм Кастрыгина и фон Дицергена.

        Доктор Лектор не любил опаздывать. Однако на этот раз из-за мальчика он подъехал к Мэрии на десять минут позже намеченного срока. Мерседес Лектора припарковался на уровне служебных иномарок. Кастрыгин вышел из машины, поднялся по лестнице к центральному входу, открыл дверь и зашел внутрь. Охрана, увидев Лектора, как обычно вытянулась по струнке. Доктор Лектор не обратил на обслугу даже снисходительного внимания. Он пошел по коридору, затем опять лифт, один из этажей и, наконец, приемная с кабинетом мэра Дицергена. Доктор Лектор, не обратив внимания на секретаршу, без стука вошел в кабинет. Дицерген сидел за своим огромным совещательным столом и читал какую-то книгу.
        - Карл Егорович, - произнес доктор.
        - А, Лектушка, - сказал Дицерген, оторвался от книги и снял очки, - давай, присядь, отдохни.
        - Карл Егорович, - произнес Кастрыгин, - давайте к делу, у меня еще сегодня - голландцы.
        - Не заносись, - укорил Дицерген, - я же сказал тебе, смотри у меня...
        - Нет, Карл Егорович, - сокрушился доктор, - после голландцев - лорд Херцог из ПАСЕ... Диагнология и техника контролопатического транса... ПАСЕ перенимает опыт, интересуется...
        Мэр Костамукши как бы обиделся.
        - Лектор Гариевич, - произнес он, - ты меня принимаешь не за федерального мужа, а за какого-то Иванушку, сентиментального и пустого, лежи себе на печи... Между прочим, мне в Москву, к Касьянову, затем госсовет, энергетическая реформа, министерство...
        Кастрыгин вздохнул, подумал: "А, в Москву, интриган, с мальчиком моим, учеником Сережей". Доктор Лектор еле себя сдерживал.
        - Карл Егорович, - произнес Кастрыгин, - давайте к делу.
        - Да нет никакого дела, собственно, - произнес Дицерген, - просто я хотел убедиться в твоей пунктуальности, захотел испытать тебя.
        - Карл Егорович, - произнес Кастрыгин, - может быть, Вам сейчас весело, может быть, Вы решили отдохнуть посредством моего тела, может быть...
        - Не кипятись, не кипятись, - перебил фон Дицерген, - дело, конечно, есть, весьма, кстати, важное, я бы сказал, даже секретное, немного. Да ты присядь, Лектушка, расслабься.
        Доктор Лектор подошел к совещательному столу и устроился на одном из стульев в заметном отдалении от фон Дицергена.
        - Ближе, ближе, - произнес Карл Егорович, - иди ко мне, присядь рядышком.
        Кастрыгин нехотя повиновался мэру Костамукши, встал со стула, прошел вперед и устроился возле рабочей плоскости, за которой, собственно, и восседал мэр.
        - Я, дружочек, немного устал от всей этой суматохи, - произнес Дицерген, - вся эта предвыборная суета, зачем она... нет, всё, конечно, безукоризненно... просто темп большой, иллюзия дискретности, невротическая суета... - Дицерген по-философски вздохнул, сделал паузу, - да-да, - сказал он, - время разбрасывать камни, время собирать камни... книга Экклезиаста... - Тут Дицерген жестом указал на женевскую Библию, за чтением которой его и застал доктор Лектор.
        - Я слушаю Вас, Карл Егорович.
        - В общем, да, - сказал мэр, - я завтра уезжаю, грядет реформа энергетики, впрочем, я несколько раз уже говорил, однако не это меня сейчас занимает... - Фон Дицерген достал из ящика стола толстую офисную папку-скоросшиватель, открыл ее, полистал сшитые бумаги и отыскал среди них небольшую книжицу.
        - Вот, - произнес мэр, - щас, айн момент. - Фон Дицерген полистал книгу, его взгляд упал на известный заговор: - "О, человек, пребывающий в мире, но превосходящий всех господ и любовников и над всеми ими себя возвышающий..."
        - Не то, - сказал сам себе Дицерген и продолжил перелистывание.
        - Вы же знаете, - сказал Кастрыгин, - с этой реликвией необходимо обращаться крайне осторожно.
        - Конечно, - согласился Дицерген, - но это не оригинал, просто профанная копия для отвода глаз, однако и в этой книжице-требнике содержится актуальная информация. В частности, о Семи башнях Сатаны и звериных слугах ликантропах.
        Кастрыгин скорчил высокомерную укоряющую гримасу.
        - Для нас, милый мой Карл Егорович, - сказал он, - любой носитель гносиса является реликвией, пускай даже и многотиражный носитель. Вы - легкомысленный, нужно воспитывать себя.
        - Не кипятись, Лектушка, - сказал фон Дицерген, - ты, конечно, считаешь меня нуворишем, ты заносишься, а я и не скрываю, я сидел при совке, сидел за экономику, но у меня тоже высшее образование, плюс к этому я протирал штаны в аспирантуре в Горьком, если бы меня не посадили, я бы обязательно защитился.
        - Я не считаю Вас нуворишем, - соврал Кастрыгин.
        - Нет, Лектушка, - сказал Дицерген, - не обманывай, ты считаешь меня недостойным, смотришь на меня сверху вниз, может быть, конечно, я не вышел родом, однако стараюсь, очень стараюсь, вот и книгу Экклезиаста почитываю, и книгу Иова... сложно, сложно, но в этом определенно что-то есть, что-то завораживающие, что-то пугающее и одновременно манящее, что-то до глубины души...
        - Давайте все-таки к делу, - перебил доктор Лектор, - мне не до лирики сейчас, что Вас гложет?
        - А гложет меня, Лектушка, судебная реформа, только вот не знаю, с какого бока подступить. К тому же назрела и реформа уголовного законодательства. Сам гносис вопиет, великое магическое знание в тюрьме стонет... необходимо наконец на практике начать реализацию идей, к которым мы шли сквозь тернии мутных вод, злокозни змия Ялтабаофа и его матери - Софии-распутницы. Мы должны обрести землю обетованную, о, великий свет, мы должны добиться своего, мечом ли, пряником ли - не суть, справедливость света ознаменует великое начало, из-подо льда выплывет Китеж-град, Авми эш шайтан, как называют посвященные суфии, попросту святые сатаны низвергнутся в геенну огненну. Туда же пропадет и люциферианская епархия - контръинициатический Запад. Я обращусь из федерального кшатрия в представителя касты духовников-брахманов. И вот когда Сноций воплотится, когда он станет слугой тебя, самого Праджапати Кадмона, я первым склоню перед ним голову... К тому же, я надеюсь, Лектушка, в будущем царстве стать посредником, однако уже между тобой Великим Кадмоном и воплощенным во князе Володимире Сноцием. Я буду любить тебя, кланяться в ножки Сноцию, а ты сможешь каменным сапогом воплощенного Сноция топтать меня, плевать на меня, я все вынесу, ради правды, ради идеи - абсолютно все.
        - Ваша убежденность эффектна, - произнес Кастрыгин, глаза доктора загорелись, - все мы пока кшатрии, впрочем симулятивные, ибо серьезно посвящены, замурованы в гносис всем своим трансцендентальным опытом, инициатической эссенциальностью. Однако повторю, мы - кшатрии, именно кшатрии, ибо интегрированы в бытие светской власти, мы одухотворяем эту власть брахманистски, дабы подготовить ее к последней великой битве, выдержав которую, после наплыва вод, эта власть обретет подлинную инициатическую природу, станет властью вселенского первочеловека Адама Кадмона - организма Вайшванары, прародителя Праджапати, великого света Кальпы - плотной оболочки мира.
        - Да, Лектушка, - согласился мэр, - однако не забывай, здесь пока я начальник, да-да, до тех пор, пока плотная оболочка Кальпа, сама материя, не сакрализовалась, поэтому будь корректен, соглашайся со мной.
        - А я и не спорю с Вами, Карл Егорович, Вы постоянно комплексуете, всю светскую расстановку сил я осознаю. Кстати, Вы один из немногих посвященных, если не единственный, кто обрел гносис из пучины профанической, ведь Вы слабо верили, да верили ли Вы вообще, Вы один из миллиардов воплощенных Ману, то есть обыкновенных агенсов, впрочем, сделавший шаг навстречу.
        - Ну конечно, - сказал Дицерген, - а иначе и быть не могло, я своими глазами обрел гностическую инициацию, я глаголил устами Сноция, его православной ипостаси, я пошел на это ради правды, я не верил в правду, пока не увидел ее посредством контролопатического транса, я погрузился, ну чем я отличаюсь от тебя, только лишь временем рождения, однако и я не теряю надежды стать бессмертным, слиться с Праджапати Адамом, странсмутировать демиургически после великой битвы, ты поможешь мне?
        Кастрыгин очень удивился.
        - Мы об этом не договаривались, господин фон Дицерген, - помнится, речь шла лишь только о брахманистской ипостаси Ману - человеке-жреце, которым Вы сможете обернуться после великой битвы с воплощенной женской ведьмической энергией Махакалой, хранительницей Кали-Юги великого пути Манвантары, Сноций обретет присутствие через Володимира и таким образом станет отражением специально сотворенного мной эона Нуса-Логоса. Я же через эон Аин Соф стану воплощенным Адамом Кадмоном, по-другому Праджапати, воплощенным космосом Вайшванарой, то есть в общей иерархии займу первоместо демиурга отца, хранителя источника творения, энергии возникновения миров и эонов.. Так вот, воплощенный Сноций через тело Володимира будет гностически повелевать отраженными эонами, мироприсутствующими принципами Адвайты, Сат и Асат. Мне же станет подвластна сама непостигаемая суть этих принципов, а также я буду повелевать трансцендентальными Пуруша и Пракрити, трехступенчатыми миропроявлениями Трибхувана, сверхформальным проявлением Свар, совокупностью душ Бхувас и плотными телами Бхур, то есть миром материи. Только так сможет циклизм Манвантары вновь обернуться веком творения Крита-Югой. Однако Вы не сможете обрести бессмертие в собственном смысле слова, ибо Вы есть Ману, как и великий князь Володимир, Вы не более чем станете проводником воли гностического медиума, великого контролопата Володимира, который, в свою очередь, будет проводником воли православной ипостаси Сноция. Сноций же в эоне Аин Соф будет нести мою волю, волю Кадмона, по-другому Праджапати, волю бесконечного космоса Вайшванары, великую волю творения, по-другому, волю ВСЕОХВАТНОГО ВСЕГО. Что же касается бессмертия, то преодолеть суть Ману, то есть обрести царство света во плоти Кальпы - самой материи, еще не удавалось ни одному из смертных.
        После этих слов лицо Кастрыгина стало важным, словно окаменело. Напротив, Дицерген, выслушав наставление Кастрыгина, скривился в эмоциях, попытался жестами усилить эффект возмущения, эффект якобы несправедливости.
        - Вы за правду, - закричал Дицерген, даже привстал немного, - а сами вводите в заблуждение, за какую же вы тогда правду, в чем она, правда гносиса, мне бессмертие было обещано в обмен на финансирование контролопатических экспериментов, на финансирование вашей пресловутой диагнологии, ведь именно на мои деньги, Лектор Гариевич, Вы сконструировали биоволоконный фиксатор, к тому же именно благодаря моим связям программа диагнологии обрела статус общефедеральной, я Вас пригласил из Йельского университета, дабы Вы работали не на контръинициатическую Америку, а на великую матушку Русь, Вам и деньги были заплачены, лично Вам, громадные деньги.
        - Да, - невозмутимо произнес Кастрыгин, - гносис и эффективная политика - это мои призвания. Их соотношение как цель и средство я и стараюсь реализовывать по мере моих сил. Что же касается финансовой стороны вопроса, то Вы действительно оказываете нам подвижническую услугу. Плюс к этому замечу, контролопатический транс с воплощением Сноция в Ваше тело-ману - это результат моего магического программирования. Естественно, программируя это, я учитывал степень Вашего непосредственного участия в гностической политике - эффективной политике трансцендентальной имиджевости.
        - Но бессмертие, бессмертие, - волновался Дицерген, - бессмертие, я не хочу... о, великий свет, неужели ничего нельзя сделать, вы обманули меня!!!
        Тут раздался резкий телефонный звонок. Дицерген вздрогнул от неожиданности. Однако моментально сориентировался и взял трубку.
        - Алло, Анжелочка... алло, алло... - Дицерген два раза дунул в трубку, - алло... что за ерунда, - Дицерген прикрыл ладошкой трубку и обратился к Кастрыгину, - извините, Лектор Гариевич, я просил секретаршу соединить меня с отделом культуры; алло, Анжелочка, я не слышу тебя...
        Кастрыгин встал со стула, прошел вперед до стены, затем вернулся к Дицергену, вернее к координатам спины мэра, и со стороны этих координат, дотянувшись до трубки и бесцеремонно-резко выдернув ее из руки ошарашенного Дицергена, вернул трубку в исходное положение. Дицерген в недоумении обернулся и увидел над собой высокомерную мимику доктора.
        - Будет Вам бессмертие, - произнес доктор Лектор, - всем посвященным ману будет бессмертие, Вы просто меня раздражаете своей не всегда умной прямотой. Есть вещи, дорогой мой Карл Егорович, о которых нельзя говорить всуе, Вы же меня провоцируете, раскручиваете меня на неадекватные материализму жесты, превращаете меня...
        - Что это значит, - недоуменно перебил Дицерген, - вы с ума сошли, возомнили себя...
        - А вот кем я себя возомнил, - перебил Кастрыгин, - или кто я... впрочем, вот...
        Доктор Лектор предложил Дицергену ознакомиться с устройством телефонной трубки. Дицерген непонимающе взял трубку, вгляделся и заметил, что трубка стала каменной, вероятнее всего мраморной.
        - Что за ерунда, - недоумевал Дицерген, - алло, Анжелочка, фу ты... алло... алло...
        - Не старайтесь, - произнес Кастрыгин, - нет никакой Анжелочки, никого нет, лучше посмотрите в окно, тогда Вы убедитесь, что кроме меня и Вас в мире пусто, абсолютная пустота, кенома, почти гностическая пустота.
        Мэр сомнамбулически привстал со стула и выглянул в окно.
        - Наваждение, - не верил Дицерген, - кошмар, прекратите это баловство, доктор, не заставляйте меня...
        А за окном все будто окаменело: люди, машины, листочки на деревьях - никакого движения.
        - Время остановлено, - произнес Кастрыгин, - все, что вы видите, есть инерционное отражение уже аннигилировавшей формы и плоти. Так вот, я сыграл в самую что ни на есть настоящую кеному, пустоту сути, кеному изначальную, первообразную.
        - Но это... - дрожал Дицерген, - не шутите так, знаю я вашу контролопатию, это очередной симулякр, фокус. Вот сейчас я очнусь, только очнусь...
        - Не очнетесь, Карл Егорович, - произнес Кастрыгин, - ущипните себя, время окаменело┘
        - Боже ж... - причитал Дицерген, - связался я с вами, говорили мне, но я боюсь смерти, в этом моя слабинка, вы этой слабинкой пользуетесь беззастенчиво, я, брр... ненавижу смерть, я все сделаю...
        - Есть вещи пострашнее смерти, - произнес Кастрыгин, - например, для этих людишек, био-материи, все они в кеноме, и когда очнутся, память станет для них самым настоящим контролопатическим кошмаром, испытанием на гностическую прочность.
        - О, нет, - причитал Дицерген, - верните все, умоляю вас, вы - мой повелитель.
        - Я, Карл Егорович, - сказал Кастрыгин, - не повелитель ваш, пока, я всего лишь один из ваших административных советников, который, впрочем, иногда замещает вас в период невозможности исполнения вами функций мэра. Если уж на то пошло, это Вы - мой повелитель, да к тому же Вы и сами на этом настаиваете.
        - Нет, нет, - сомнамбулически причитал Дицерген, - Вы - мой повелитель.- Дицерген вышел из-за стола, попятился назад, а затем пал ниц перед доктором.
        - Повелитель, прости меня, приказывай, повелитель.
        - Я как бы убиваю двух зайцев, - невозмутимо рассуждал Кастрыгин, - с одной стороны, в кеноме можно без всяких страхов разрабатывать стратегию гносиса, а с другой, память всего живо-застывшего, вынырнув из кеномы, станет с неизбежностью мутировать в выгодном для меня плане.
        - О, повелитель, - причитал Дицерген, - повелитель!!!
        - Да не волнуйтесь Вы, Карл Егорович. Мы с Вами не пострадаем, изменения затронут только сознающую био-материю и линейное время. Да-да... Время же изменится в минус наш разговор о стратегии гносиса, всего-навсего, не более того, не волнуйтесь, не бойтесь.
        Мэр Дицерген не ответил. Он неожиданно вышел из положения ниц, пробежал весь кабинет, затем оказался в приемной. Здесь перед его взором предстало все окаменевшее. В том числе секретарша на миллидвижении проработки одного из канцелярских файлов, остановившиеся настенные ходики, несколько искривленный застывший маятник "Орел России", мальчик Сережа, переступающий порог приемной с торжествующим выражением лица, окаменевшие флоксы на подоконнике.
        Дицерген пребывал в растерянности, но через мгновение (здесь - антисекунду) мэр решил поставить подогреваться воду в чайнике "Панасоник". Однако приблизившись к чайнику и заглянув в него, Дицерген обнаружил, что привычное "аш два о" обернулось густой клейкой эссенцией. Дицерген решил не рисковать и не пробовать эссенцию.
        Тут в приемной возник и сам федеральный диагнолог Кастрыгин.
        - Ну что, будем разговаривать? - спросил он Дицергена. - Или всё вернуть, отдать миру его линейное время?
        - Ой, повелитель, не знаю, - засомневался Дицерген, - мне, конечно, необходимо высказать Вам свои соображения насчет реформы уголовного права, только вот...
        - Судебной реформы? - уточнил Кастрыгин.
        - В том числе, - пробубнил Дицерген, - в том числе...
        - Все ясно... - произнес доктор и вальяжно устроился на одном из стульев для посетителей. - Постъельцинская Россия теперь обретет подлинную инициацию, новизну - кстати, в Думе уже приняты две реформистские поправки к уголовному кодексу. Эти поправки представила генпрокуратура с моей подачи.
        - Я знаю, о каких, собственно, поправках идет речь, - сказал мэр. - Я их в общем поддерживаю, даже более, приветствую. Россия теперь наконец-то встает с колен западопоклонства.
        - И это очень существенно, Карл Егорович, - произнес Кастрыгин, - талантливо, сверхсовременно.
        - Очень мудро, - добавил мэр, - мы должны, наконец, взять в оборот государственное строительство, спектр безопасности, и не просто спектр, а вертикаль. Ослабленную Россию западнические вассалы желают прибрать в качестве сырьевого придатка. С нами вообще уже перестали считаться. Мы разучились самоутверждать себя.
        - Однако скоро положение изменится, - сказал Кастрыгин. - Поправки приняты. Уже, в общем, работают. Но главное, в уголовном кодексе России артикулирована, пожалуй, наиболее существенная угроза, связанная с дьявольским воздействием на Россию географических полюсов, известных под именем Семи башен Сатаны. Это наиболее ощутимая угроза, очень болезненная.
        - Я знаю, знаю, - сокрушился Дицерген, - во всяком случае, нам есть над чем работать, что реформировать, есть над чем размышлять в процессе государственного строительства. Уж не такой я отсталый человек, повелитель. Мне известно об этих башнях Сатаны. Они расположены в форме дуги, обводящей Европу на некотором расстоянии. Одна находится в районе Нигера, о котором еще древние шумеры говорили, что оттуда приходят самые страшные ведьмы Софиты и Лилиане, они крадут детей, потрошат их без всякой жалости, используют ребятишек в своих страшных ведьмических шабашах, взывая к сути Лилит и распутницы Софии. Вторая башня находится в Судане, в горном районе, населенном ликантропами. Третья и четвертая находятся в Малой Азии - одна в Сирии, другая к востоку от иракского города Моссул, а именно в Месопотамии. Пятая находится в Туркестане. А вот две последние, и это наиболее неприятно, расположены одна - где-то на Урале, а другая - в западной части Сибири. Именно эти две башни явятся проводниками ликантропов, оборотней-волков, звериных слуг антихристовой ипостаси Махакалы - ведьмической энергии, мерзкой всеразрушающей распутницы.
        - Вы осведомлены прекрасно, - оценил Кастрыгин, - сразу видно, что Вы - не просто талантливый хозяйственник, но и политик.
        - Спасибо, повелитель, - поблагодарил мэр, - впрочем, моей мысли нет в сказанном. Необходимую информацию я почерпнул из гностической многотиражки, экземпляр которой лежит сейчас на моем столе. Плюс к этому, повелитель, я действительно государственный муж, уже почти председатель комитета по надзору за энергетической реформой, а не какой-нибудь отдыхающий на Сейшелах бизнес-чинуша. Я очень волнуюсь, переживаю, я хочу сделать для людей что-то уж очень ощутимое.
        - Ликантропы, - произнес Кастрыгин, - именно ликантропы. В них-то и заключен корень тьмы на этом этапе государственной реформы.
        Дицерген в очередной раз согласился.
        - Наиболее опасное преступление - ликантропия, - сказал он, - необходимо бороться, выжигать ликантропов, мы будем выжигать их, повелитель, только прикажи, мы будем предапортировать их сознания в высшей степени смертоносно!
        - Дума теперь наша, - ехидно заулыбался Кастрыгин, - ответственность за это преступление и отражает принятая парламентом одна из поправок к УПК, нам развязаны руки законодательно, гностическая революция начинается!
        - Слава тебе, - произнес Дицерген. - О повелитель, люди-волки, слуги Махакалы, теперь не будут себя чувствовать в безопасности, постепенно мы всех этих сатанинских тварей выжгем, уничтожим их, разрушим сатанинские башни и водрузим на копях знамена Кадмона Праджапати. Очень хорошо, повелитель, все идет как по маслу, просто замечательно!
        - Признаться, Карл Егорович, - произнес Кастрыгин, - не так уж и по маслу. В Думе еще есть сатанинские силы, сопротивляющиеся свету; я бы сказал - силы тьмы, кромешные силы. Свет в Думе излучает партия Единого, наша партия Кадмона Вайшванары. Однако в целях реализации эффективной политики пришлось группироваться с коммуняками, с этими ослабленными милыми коммуняками. Однако поправки приняты, ликантропия будет выжигаться и вытравляться.
        - Браво, повелитель! - вновь восхитился Дицерген.- Я молюсь на Вас. Впрочем, для меня, функционера партии, то есть лица заинтересованного, все именно как по маслу. Однако я в том числе хотел Вам высказать несколько соображений и насчет судебной реформы. Подождите секундочку.
        Кастрыгин в знак разрешения вежливо кивнул головой, мэр вернулся в кабинет за своими заметками. Кастрыгин, оставшись в одиночестве, поначалу подумал: "Да нету никакой секундочки". Затем взгляд доктора остановился на окаменевшем Сереже. Доктор Лектор, не теряя обстоятельств, подошел к мальчику, осторожно потрепал его за небрежно застывшую, вылезшую из джинсов мраморную майку. Затем доктор Лектор дотянулся до Сережиных губ и поцеловал их по-французски.
        - Нет, не то, - поморщился доктор, - он слишком холодный, все-таки не то, не то... - Кастрыгин своим язычком лизнул Сереже щеку. - Однако я могу овладеть им, - размышлял доктор, - в таком положении Сережа не сможет имиджмейкерствовать... Надо бы кончить, немного разрядиться!
        Тут в приемной вновь возник Дицерген, теперь уже со своими заметками. Мэр надел очки, немного поморгал, затем снял очки и стал поочередно протирать стекла возникшей в его руке бархатной серой тряпочкой.
        - О, несчастье, - произнес мэр, - линзы, что ли, тоже в кеноме не действуют...
        Кастрыгин очень зло посмотрел на Дицергена.
        - Повелитель, - сокрушился мэр, - я могу и по памяти, к дьяволу очки!
        - Так что Вы мне хотели рассказать, - поинтересовался Кастрыгин.
        - Совсем немного, - сказал Дицерген, - мне кажется, что посредством контролопатического транса возможно докапываться и до юридической сути, а также определять меру ответственности.
        - Вы в очередной раз приятны, - высказал Кастрыгин, - я вами все более проникаюсь. Скоро по всей России распространятся разнообразные контролопатические службы, а также медиумические суды, практически уже все спецвакансии заняты посвященными в гносис ману.
        - Великолепно, великолепно! - радовался Дицерген. - Гностическая революция творится прямо как по велению Праджапати, слава ему, слава революции, стало быть, бессмертие не пустой звук, не просто умиротворяющая иллюзия?
        - Пока мы в этом мире, - ответил Кастрыгин, - профаническая природа, грязно-греховная, обращает все в иллюзию. Необходимо сопротивляться очевидности природы. Только так возможно обрести бессмертие, сакрализоваться.
        - Но мы сопротивляемся природе, - сказал Дицерген, - мы чисты, наша гомогенная телесность чиста.
        - Именно, - вновь согласился Кастрыгин, - телесность размножения рода, телесность гетерогенная воплощает первогрех, свет распыляется умножением человека-ману. Стало быть, смерть будет править до тех пор, пока первогрех не вытеснится непорочной телесностью, гомогенным совокуплением Адама Кадмона со своей мужеской сутью. И не останется более места для профанического греховного деторождения.
        - Браво, браво! - надоедливо бросил Дицерген. - Я стану бессмертным, все мы станем бессмертными.
        - Так что вот, - сказал Кастрыгин, - мы вроде бы все актуальное обсудили, если же говорить о линейном времени, чего я, мягко говоря, не совсем люблю, то наше обсуждение заняло минут тридцать-сорок, поэтому, дабы самосохраниться, в линейное время войдут эти сорок минут, стрелки автоматически переведутся, мы будем живехонькими.
        - Все, наверное, будут живехонькими, - уточнил Дицерген.
        - Да, да, - произнес Кастрыгин, - однако по возвращении из кеномы на исходную точку времени человек ману, обыкновенный, сгорает, попросту растворяется, смерть эта ужасна, врагу не пожелаю, это настоящий кошмар, болезненный, самый что ни на есть...
        - О, - восхитился Дицерген, - а я бы пожелал врагам нашим именно смерть от этого. - Дицерген сделал паузу, затем произнес:
        - Лектор Гариевич, дорогой мой, повелитель, только пожалуйста, мне нужно в Москву, но вот мальчик этот, Сережа... - Дицерген поморщился, - брррр...
        - Он надоел Вам, Карл Егорович? - спросил Кастрыгин.
        - Да не то чтобы надоел, - ответил Дицерген, - сами понимаете, чего не пообещаешь, повелитель!
        - Что ж, - произнес Кастрыгин.
        Мэр на это замялся:
        - Ну так┘
        - Не обращайте внимания, - успокоил Лектор Гариевич, - это мысли так себе. Что же касается Сережи, то я Вас вполне понимаю. Тем более, мальчику еще очень долго эволюционировать.
        - Однако, - произнес Дицерген, - хм, его тело┘
        - Да, - перебил Кастрыгин, подчеркнул: - мистериальное тело, смотрите у меня┘
        - Зовущее тело, - дополнил мэр, - вот именно этого я и боюсь, а сопротивляться-то как┘ - Здесь, поделикатничав секунду, мэр снова спросил: - Ну так мне можно┘ дабы Сережа не заметил меня?
        - Идите, идите, - скороговоркой пробубнил Кастрыгин, - я восстановлю время. Только Вам придется спуститься по лестнице. Лифт, как Вы понимаете, не работает.
        Дицерген ничего не ответил и, улыбнувшись, вынырнул из приемной. Кастрыгин, оставшись один, задумался. - Вот гадина, - размышлял он о фон Дицергене, - мальчика захотел отбить, моего Сережу, потом, видимо, испугался кеномы, испугался меня... хм...
        Дицерген ждал на улице возле своего окаменевшего мерседеса.
        - Падла, - думал он о Кастрыгине, - возомнил себя, сучара, мошенник, самозванец┘

8. Мальчик Сережа умоляет.

        - Мы пойдем другим путем, - настраивал себя Кастрыгин, вспомнив один из советских штампов. Однако это был не более чем риторический каламбур, ибо почти все политические праведники сегодня вышагивали путем Кастрыгина.
        - Мы пойдем другим путем, - злорадствовал без смысла Кастрыгин. Затем диагнолог собрал в точку желание, и линейное время вернулось, как бы и не исчезавши.
        - Вот оно, - произнес Кастрыгин, наблюдая, как секретарша, вынырнув, быстрее обычного продолжила набивать один из региональных документов.
        - Что, малышка? - спросил Кастрыгин. Секретарша оторвала глаза от экрана монитора и с покорным безразличием взглянула на шефа.
        - Помни кеному, - про себя колдовал Кастрыгин, - это ценнейший опыт.
        Секретарша почему-то не обратила внимания на изменение. Она продолжала работу механически.
        - Готово, Лектор Гариевич, - произнесла секретарша, включила принтер и, лишь только документ напечатался, протянула его Лектору Кастрыгину.
        Кастрыгин машинально (однако по-деловому) взял документ и подумал: Неужели кенома ничего не изменила в Катюше┘ ее не гложут страхи, повседневность словно и не разрывалась, в чем все-таки дело?
        - А дело в том, дорогой Лектор Гариевич, что опыт кеномы опаздывает, он начнет проявляться неизвестно когда┘ - Кастрыгин ощутил, что его тело со спины обвивают руки ожившего мальчика Сережи.
        - Значит, - подумал Кастрыгин, - кенома все-таки делает свое дело, я не ошибся в мальчике, у него народились телепатические способности.
        - Я читаю ваши мысли запоем, - продолжил Сережа, - вот-с развлечение.
        - Очень хорошо, - произнес Кастрыгин, - великолепно, только отпусти меня, Сереженька, давай поговорим в моем кабинете.
        Сережа разомкнул объятия, Лектор Кастрыгин обернулся к мальчику и тотчас похолодел от его демонического, глубокого взгляда. Одежда на мальчике не изменилась, но вот сам мальчик┘
        - Господи, Боже┘ - незаметно причитала секретарша, едва осознала, что Сережа стал в еще большей степени не мальчиком, чем был прежде.
        Секретарша продолжила работать, она старалась свое осознание ни в коем разе не сделать заметным.
        - Катенька, - попросил Кастрыгин, - сделай нам, пожалуйста, чайку.
        Секретарша встала из-за компьютера и поставила подогреваться еще докеномическую воду в чайнике "Панасоник".
        Тем временем Кастрыгин и Сережа из приемной прошмыгнули в кабинет мэра Костамукши Карла Егоровича фон Дицергена.
        - Это не ваш кабинет, Лектор Гариевич, - произнес Сережа. - Я бежал не к вам, если вы не запамятовали, а от вас┘ Я бежал к Карлу Егоровичу, мы скоро уезжаем, и вы не сможете помешать нам.
        - Мальчик, я и не собирался тебе лгать, - произнес Кастрыгин, по диагонали просматривая напечатанный Катюшей документ. - Я призван, - продолжил Кастрыгин, - замещать мэра, когда его нет с нами. Если не веришь, вот постановление об этом городской думы. - Кастрыгин протянул Сереже документ, однако Сережа┘
        - Я с большой неохотой верю Вам, - заключил Сережа, - верю покамест┘ Однако не пойму, почему отсутствует господин фон Дицерген.
        - Это просто замечательно, - обрадовался Кастрыгин и, сложив деловую бумажку, спрятал ее во внутренний карман пиджака. - Замечательно, мальчик, что ты веришь мне, хотя бы и временно, мне все верят, мне нельзя не верить, вот и поверь, что Дицерген - негодяй, бросил тебя, обманул, а ведь я предупреждал тебя. Ты, Сережа, в безвыходном положении.
        Кастрыгин мелкими шажочками углубился в кабинет и устроился за чиновничьим столом в пафосном мэрском кресле. Сережа стоял не шелохнувшись. Он покамест верил Кастрыгину (заставлял себя). Это доверие и провоцировало в его душе состояние шока.
        - Где Дицерген, где Дицерген? - лихорадочной скороговоркой вопрошал мальчик. - Не может быть┘
        - Очень даже может, - довольно произнес Лектор Гариевич. Диагнолог все более убеждался в дееспособности погружения в кеному, ибо именно действием кеномы Кастрыгин объяснял неожиданное доверие мальчика, а также становящуюся Сережину наивность. - Пускай доверяет мне, - подумал Кастрыгин, - станет, наконец, покладистым и воспитанным.
        - Я могу доверять Вам? - спросил Сережа.
        - Мне, - ответил Кастрыгин, - нужно доверять┘ доверяющие мне, во всяком разе, всегда в безопасности. Доверие мне есть на сегодняшний день единственная страховка.
        - Хорошо, - покорно согласился Сережа, - но я тогда подожду Карла Егоровича, он же вернется когда-нибудь.
        - Да, вернется, - ответил Кастрыгин, - конечно, вернется, но ждать его┘ для тебя - душу травить, поверь, он на седьмом небе от счастья, что избавился от тебя.
        - Не верю, не верю, - захныкал Сережа.
        - Опять не верит? - подумал Кастрыгин. - Нет, это просто шок, конечно, он верит, поэтому и нервничает так по-детски. - Пора наконец становиться взрослым. - Кастрыгин облокотился на спинку кресла. - Сереженька, милый мой мальчик, тебе еще учиться и учиться, напряги себя, забудь про Дицергена.
        - Забыть? - заволновался Сережа и сел на пол. - Забыть того, кто хоть на мгновение подарил мне надежду уйти от вас, я думал, Дицерген сильнее, он все может, у него высшие связи с государственными мужами, я поставил на него, я готов был любить его, я существовал надеждой, только надеждой, и деньги он мне давал реальные, не было пустых обещаний.
        - Что для него какие-то несколько сотен, - сказал Кастрыгин, - разве это деньги, вот ты, дурачок, и поверил ему. - Кастрыгин злорадствовал. - Дурачочек, я же намеревался сделать из тебя человека дела, государственного прагматика.
        - Что ж, - произнес Сережа, - делайте, лепите меня, я заново во власти вашей диагнологии, поверьте, Лектор Гариевич, я искренне желаю полюбить вас, всем сердцем, всем своим внутренним миром.
        - У прагматика есть, конечно, и сердце, - ответил Кастрыгин, - и внутренний мир, но явно не такой┘ Прагматик - это мутация духа. А для начала необходимо убить чувствительность. Тебе еще учиться и учиться, Сереженька. - Диагнолог высокомерно улыбнулся и внутренне заключил: "Это издержки кеномы, Сережа не был сентиментальным, он был реальным и соответственно правильным, иногда я сам прислушивался к нему, однако в схватке с Сережей зачастую оказывался в комическом положении┘" - Плоть-с вопиет, - пробубнил Кастрыгин неслышно. "Но все, что ни делается┘ Мальчик ослабел, любить хочет, вот здесь-то я его по-моему и согну."
        - Дицерген - важная персона, - произнес Сережа, - мне просто хотелось вырваться из этой дыры, поймите меня, Лектор Гариевич, я всегда мечтал полюбить вас, однако не хотел жить только перспективой, Дицерген же уверил меня, что я, хоть и мал, но смогу, хотя бы благодаря своим внешним данным, влиять на политику государства, а дальше и на политику мира.
        - Чтобы влиять, - ответил Кастрыгин, - мало быть сексапильным, нужно еще знать, как влиять, а для этого нужно учиться. Думаешь, мне приятно околачиваться в этой, как ты выразился, дыре. Однако здесь мы сокрыты от ненужных глаз, мы дышим свободно, над нами не висит дамоклов меч макромассмедиа, нас пока не знают, и слава богу.
        - Однако вы сами, Лектор Гариевич, находитесь в тисках у Дицергена, - произнес Сережа, - он все-таки мэр, государственный человек и держатель контрольного пакета, он хозяин этого места, а вы всего-навсего┘
        - А я, - перебил Кастрыгин, - федеральный наблюдатель, скажу метафорой - глаз верховной власти, ты еще многого не знаешь, а пока не знаешь, и власти у тебя - никакой, лишь только нестабильная, ситуативная, обусловленная желанием нашего брата. Сегодня тебя хотят, а завтра как нечто устаревшее выбросят, и так далее. У твоей власти авторитет нулевой, а если нет авторитета, стало быть, нет и власти.
        - Да, - согласился Сережа, - нет власти, а я хочу власти, дайте мне власть, научите меня, властвуйте надо мной, я ваш абсолютно, не бросайте меня, любите меня. - Мальчик произнес это самозабвенно, по-прежнему сидя на полу.
        - Власть, - учил Кастрыгин, - есть преимущественная информация, то есть знание, аргументы плюс способность к анализу, то есть к живописи аргументами той или иной риторически убедительной картины. Умеешь убеждать - создаешь миры. Ставшего мира нет, мир всегда лишь только потенциален.
        - Так значит, Вы главнее Дицергена? - спросил Сережа.
        - Можно и так сказать, - произнес Кастрыгин, - а все потому, что я знаю нечто, чего не знает ни Дицерген, ни кто бы то ни было.
        - Я тоже хочу знать, - сказал Сережа, - я хочу быть свободным. Лектор Гариевич, дайте мне знание.
        - Мое знание настолько недосягаемо, - торжествовал Кастрыгин, - что не подлежит всякого рода очевидной вербализации. Это знание трансцендентно. Им можно владеть, но не передавать. Мое знание - это страховка моей власти.
        - Не понимаю, не понимаю, - бубнил Сережа, - так кто же Вы?
        - Ты сможешь властвовать, - сказал Кастрыгин, - если научишься, но - ниже тебя - маленькая кучка ману, и не надо обманывать себя, сверх предначертанного ты не реализуешься, ты есмь только тот, кем можешь стать, но не более того. Однако возможна и нереализация предначертанного, вот тогда ты пропадешь, мальчик, всенепременно, истинно пропадешь.
        Тут Сережа поднялся с пола, на мгновение оцепенел, затем мальчик обхватил голову ладошками, сильно зажмурился и закричал:
        - Так что же мне делать, Лектор Гариевич, что же мне делать?
        - А вот и чаёк, - произнесла вошедшая Катюша с подносом в руках, на котором тряслись два стакана в посеребренных подстаканниках, электрочайник с кипятком, заварной чайник из какого-то дешевого фарфора, сахарница, два блюдца, две чайные ложки и вазочка с печеньем. Катюша углубилась в кабинет и поставила поднос на чиновничий стол прямо перед фигурой Лектора Кастрыгина.
        - Что тебе делать? - переспросил Кастрыгин, несколько отпрянув от стола, ибо Катюша разливала чай в стаканы, - а я скажу тебе, учиться надо, мальчик, ради себя, ради отечества┘ как это - что делать, хм┘ надо пытаться узнать то, Сережа, что можно узнать, что необходимо знать, учиться принимать решения, учиться мыслить глобально.
        В этом месте Катюша закончила разливать чай и спросила:
        - А что значит мыслить глобально, Лектор Гариевич?
        - Глобальное мышление┘ - начал Кастрыгин, однако решил отклониться от начатой дефиниции. - Все хотят знать, - произнес диагнолог, - вот даже простая вроде бы Катюша, однако у тебя, Катенька, - это не более чем праздное любопытство┘ так вот, друзья мои, глобальное мышление - это мышление вненаходимое, опережающее самое себя, его даже нельзя назвать ни рациональным, ни интуитивным, оно просто верное, следовательно, результативное. Глобальное мышление - это мышление победителя. Здесь возможно видеть желаемый результат, но ввиду вненаходимости, то есть своей непредвзятости, а некто говорит, что мышление всегда только лишь предпосылочно, так вот, ввиду своей вненаходимости это мышление всегда сокрыто как процесс. Оно когнитивно неэксплицируемо, оно есть чистый результат, это мышление есть всегда реализованная воля, но не воля становящаяся. Нет перспективной воли, друзья мои, воля тогда воля, когда она реализована, а глобальное мышление и есть реализованная воля.
        Катюша, выполнив работу, вышла из кабинета.
        - Глобальное мышление, - произнес Сережа на пути к столу, дабы выпить стакан ароматного чая, судя по всему настоящего цейлонского. - Так значит, необходимо учиться глобальному мышлению. - Сережа попытался присесть на колени Кастрыгина (мальчик задумал обнять Лектора Гариевича), однако диагнолог отстранил мальчика и предложил ему не более чем устроиться за столом в некотором отдалении от себя.
        - Вы разлюбили мое тело? - спросил Сережа.
        Кастрыгин, конечно, не разлюбил тело мальчика, диагнолог сгорал от грубого желания, но здесь Кастрыгин понял, что необходимо сыграть, ведь Сережа теперь в полной его власти, Дицерген вроде как нейтрализован. - Я отомщу тебе, сорванец, - подумал Кастрыгин о Сереже, - вначале отомщу, а затем буду пользовать и пользовать, денно и нощно, дома и на работе, всегда, сволочь такая, ты поймешь, с кем имеешь дело, твои способности послужат моему пути┘ хм, ты очень нужен мне, именно тебе уготована роль ясно видеть, быть нашим компасом, я вычислил тебя по великой книге, ты родился именно для меня. Однако сейчас надо сыграть, непременно надо сыграть.
        - Я не то чтобы разлюбил твое тело, Сереженька, - произнес вслух Кастрыгин. - Но сейчас оно интересно мне в гораздо меньшей степени. Оно внутренне нестабильно, я опасаюсь этого, сегодня тебя поманил Дицерген перспективой, ты переметнулся к нему, а если завтра тебя поманит какой-нибудь┘ господи прости.
        - Уверяю вас, - захлебывался Сережа, - никто мне не нужен, я понял, что, как вы сказали, власть, в основе которой сексапильность, случайна и мгновенна, здесь нет авторитета, стало быть, это не власть, а, напротив, рабство, мерзкое рабство. Я же хочу властвовать, однако быть рабом только у вас, не отталкивайте меня, дайте мне возможность проявить себя по-другому.
        - Нет-с, - произнес Кастрыгин, - учись теперь сам, в моем лице ты потерял покровителя.
        - Не может быть, - вскочил Сережа, опрокинул стакан с чаем (было незаметно, упала ли чашка на пол), мальчик подбежал к Кастрыгину и попытался прикоснуться к нему мертвой хваткой всей своей мобилизованной эротики, - нет, нет, - пытался целовать мальчик, - я люблю вас, уже люблю┘
        - Притворство, одно притворство, - через силу морщился Кастрыгин, - не меня ты любишь, ты даже себя не любишь, ты вообще не способен любить, и не надо любви, она удел непрофессионалов, мы не должны любить, максимум, что мы можем себе позволить, - это только лишь уважение, уважение к своему прошлому, к должному будущему, уважение к великой матушке России. Уважение - это любовь со смыслом, со смыслом, это и есть великая глобальная любовь.
        - Не отталкивайте меня, Лектор Гариевич, - умолял Сереженька. Мальчик заплакал, закрыл лицо руками, но Кастрыгина было не так-то просто разжалобить.
        - Жалость есть презрение, - рассуждал Кастрыгин, - там, где есть жалость, там уже нет места для уважения объекта. Стало быть, ощущение жалости к объекту ведет к желанию смерти для него. Жалость есть воплощенный танатос, Сереженька. Не пытайся вызвать у меня жалость, если, конечно, не хочешь умереть в муках.
        - Учитель, скажи, - успокоился Сережа, - а что тогда есть - ненависть?
        - Ненависть, - ответил Кастрыгин, - это приблизительно мое нынешнее ощущение к тебе.
        - Нет, - вновь запричитал Сережа, - я не враг вам, я всем помогу, помогу России, наша земля станет великим островом не без моей помощи. Америка низвергнется в геенну огненну, из-подо льда выплывет Китеж-град, и придет оно┘
        Тут мальчик стал впадать в контролопатический транс (самообучаться, установилась связь с тем самым биоволоконным фиксатором, который располагался в здании ФДК). Кастрыгин решил этим воспользоваться.
        - Видеть ясно, видеть ясно, - заклинал Кастрыгин, - указующий перст, начни воплощение в тело смертного.
        Сережа, судя по всему, загружался, его сознание окаменело, а тело, напротив, размякло. Вдруг, загрузившись необходимой порцией чего-то, мальчик ожил.
        - Я очень хороший, - сказал он. - Я пользовался похотью Дицергена вовсе не для себя. Я умолял Карла Егоровича проводить в городе политику социально ориентированную. Фонд "Поколение 21" - это моих рук дело. Я реально помогал людям. Я страдал за людей.
        - Ох ты, ох ты, - съехидничал Кастрыгин, - прямо Сонечка Мармеладова, помнишь хоть, кто это?
        - Читал, Лектор Гариевич, - ответил Сережа, - все читал, однако не смейтесь, умоляю вас, не уничтожайте мою душу.
        - Тело твое лучше души, - произнес диагнолог, - это просто небо и земля, душа твоя мягка, смотри у меня, если пожалею, значит, убью всенепременно, и не будет ни души, ни тела.
        - Я один, совсем один, - причитал Сережа, - как поздно я осознал свою несамодостаточность. Я слабый, пожалейте меня, дайте какую-нибудь отраву, убейте меня.
        - Возьми себя в руки, - сказал диагнолог, - помучайся, тебе полезно. Ты не Сонечка Мармеладова, и Раскольникова у тебя не будет. Ты как франкенштейново дитя будешь один бродить по ледникам. И перспектива не замаячит до тех пор, пока ты сам, без меня и моих связей (не говоря уже о власти), не выплывешь, не найдешь свой оазис, свою нишу, свою Ургу, если говорить еще более красиво. А на сегодняшний день приговор таков. - Кастрыгин вытянулся, сам того не ожидая (стало быть, машинально). - Возвращение к родителям, в обыкновенную школу, изъятие из памяти всей заложенной информации, обращение в антропологическую массу, самую что ни на есть серость.
        - Нет, нет, только не это, - мальчик упал на колени перед диагнологом, - мама убьет меня, мой же отец, хоть и генерал, однако подчиняется маме, он не защитит ни мое тело, ни мою душу, я уже покойник, живой труп, мертвый без каких-то считанных часов, только не это, умоляю┘ только не э-э-э-то.
        - Ты же знаешь, как я отношусь к смерти, - сказал Кастрыгин. - Прекрати истерику, отстаивай себя┘
        - Нет, нет, - рыдал мальчик, - простите меня, умоляю, выслушайте меня.
        - Сеанс закончен, - удовлетворенно произнес Кастрыгин, немного поколдовал, и Сережа исчез из кабинета.
        - Ну, слава тебе, растворился, - выдохнул Кастрыгин, - пускай одумается, память я ему, конечно, не стер, будет теперь меня уважать, и не просто уважать, молиться на меня будет, хотя все на меня обречены молиться. Только вот я опять не кончил, не расслабил свои чресла.
        - Лектор Гариевич, - раздался голос секретарши в настольном приемнике, - на проводе султан Омана. Соединить вас, или мне поговорить самой? Какие распоряжения вы дадите? Какая политика регулирования нефтяного экспорта? Что мы предложим ОПЕК? Цену за баррель опускать резко или плавно? Какая цена, по-Вашему, выгодна транснациональному бюджету?

9. Gegenstaendlichkeit¹.

        В этот момент один из чиновников фонда "Поколение 21" сочинял жизнеописание драгоценнейшего Сережи Гойде - спасителя-мальчика, футурологического просвещенного.
        Начал он так. Отца Сережи звали Альберт Семенович. Отец его был дымкой в буквальном смысле, только лишь иногда примерявший имиджевые тела. Дымка эта возникла как результат кристаллизации Самим своей чистой идентичности, инвариантной, то есть трансцендентальной жизни.
        Мать Сережи звали Ирина Адамовна. На ее теле после зачатия возник знак Великой девы-матери - огненный язык низвергнутого врага - змея Ялтабаофа.
        Когда матери Сережи еще только предстояло зачать его, случилось следующее: явился к ней обнаженный муж, весь из себя красавец, идеал маскулинности. И сказал сей муж: "Следуй за мной в мое непорочное фаллическое царство". Так пришли они в глобальную конструкцию, имиджевым субстратом которой являлась кристальная бурлящая вода. Здесь их встретили идеальные юноши с гладкой, словно зеркало, кожей.
        И увидела Ирина Адамовна, что внутри бесконечного пространства висит неэвклидовый эллипс, и в нем все та же вода релаксирует совершенных юношей, с ликом Праджапати, отражающих свое совершенство через взаимоинтервенцию чувств, взаимопорождение сакральной механики.
        И сказал тогда муж Ирине Адамовне: "Ты сейчас в царстве непорочных техник экстатического взаимодействия тел. Это царство непорочной телесности. Здесь все гомогенно. Однако наши главные недруги - творцы порочного различия - Ялтабаоф и его мать, дьяволица София-Ева-Лилит. Твоя миссия - родить великого Победоносца - самого низвергателя Ялтабаофа, освободителя."
        Затем спермическим нектаром, хранившемся в бамбуковом фаллосе, муж совершил внутреннее и внешнее очищение будущей матери, так что Ирина Адамовна стала носителем муже-имиджа, а свой био-пол ей приказали деактуализовать, раствориться таким образом в пространстве особого гендера.
        "Все великие пневматики отреклись когда-то от экстаза, и ты отрекись. Великий Победоносец будет зачат проникновением спермического нектара через якобы поцелуй божественной дымки".
        Мигом спустя явился пневмо-деве Архангел ипостасей Кадмона. Его величественный облик превосходил все, что ранее видела Ирина. Архангел восседал на кентавре - смазливом драконе с белыми крыльями и мелированной аккуратной гривой. В долю секунды Архангел приблизился к будущей матери. Ирина Адамовна, потрясенная, уже готова была пасть ниц. Но архангел, прикоснувшись жезлом к чреву, остановил ее. И изрек Архангел:

Премудрость гомотелесности - чудо!
Самобытие экстаза мужей - чисто!
И самородны Высшие Тела Праджапати!

        От звуков этих слов Ирина Адамовна очнулась.
        Случилось потом и такое: привиделось ей, будто пересекает она на ладье Млечный путь. И вот созвездие Девы, имитируя атаку метеоритов, не пропускает ее Однако вдруг бесконечность дает кривизну, и ладья оказывается в зоне Стрельца и Овна. Ирина Адамовна сразу поняла суть знамения. Тотчас чувство легкости переполнило все ее девственное тело. С этого момента Стрелец и Овен стали Ириниными хранителями.
        И вот настал момент, супруг Ирины Адамовны, тогда еще полковник Гойде, обратившись в дымку, а затем обретя себя как имиджевое тело (телесный вариант), проник в нее поцелуем. И перенесся спермический нектар из имиджевых уст в яйцеклетку. И понесла Ирина Адамовна Победоносца.
        Срок ее беременности истекал, когда случилось ей третье видение: будто бы собираются со всех концов перверсированные лицезреть знак. Ирина Адамовна спросила их: "Где же этот знак будет?"
        И ответили ей: "Там, где ты стоишь". И тогда разверзлась ее плоть. И явился огненный фаллос. Обратился он кентавром (обрел дух), и стал он чертить магические криптограммы, уничтожая различия до тех пор, пока сама вселенная не обрела фаллическую форму.
        И тут увидела Ирина полыхающие костры. Мир очищался от Вагины. Свет концентрировался, собирался вновь, как и было задумано творцом эонов. София-Эон, предавший творца волей, догорал под громогласный вопль распутных рожениц. И мучались роженицы. Их плоть лопалась, и выпадали из нее твари порока - окровавленные младенцы.
        Наконец, ночью восьмого дня, месяца Победного Ирина без всяких мук родила сына. И в этот час с безоблачного неба посыпался всесокрушающий град. И погибли тогда многие. Однако Ирина, ее родственники и имущество их остались неповрежденными. И восприняла Ирина это как знак доброго дела. И сразу после града в небе появились орнаменты будто из шнурков, стали и черной кожи. Растения сразу обрели эротическую форму. Вся природа обрела невиданную доселе добродушную жесткость, и случились иные чудеса, какие только могут случиться.
        Спустя девять месяцев после рождения, когда мальчик сидел на коленях у русского богатыря, появился вдруг Праджапати Лхамо Гончог, схватил его и вознесся с ним на небеса. Он показал ему актуальные территории. Кварталы Сан-Франциско, солнечные пески Европы, центральные места концентрации гомогенных мужей. И сказал он пророчески: "Ты станешь их учителем".
        Закончилось небесное путешествие. Праджапати Лхамо Гончог возвратил мальчика на колени богатыря, и хотя минуло всего несколько месяцев, но Сережа по облику выглядел уже пятилетним.
        Гойде и Ирина (Сережины отец и мать) несказуемо обрадовались чуду, и потому дали мальчику имя Нгоцар Чжунейсу, полное - Нгомцхар, Бйунг-гнас-су, то есть "Чудорожденный" или "Чудом явившейся".
        Государственные тайные люди этого края, когда увидели мальчика вернувшимся целым-невредимым после того, как все уже удостоверились в его исчезновении, дали ему прозвище Чимед Дордже, то есть бессмертный Ваджр.
        Со временем, где-то годам к семи, Сережа стал понимать истинный смысл открывавшихся ему видений. Он ясно осознавал, что в скором времени во всех мирах Сансары власть обретет великая гомогенная сущность. О Сереже говорили: "Гниды не сыщешь в его волосах"┘
        Здесь биограф отложил ручку и вознес руки к портретному лику Сережи:
        Победоносец, мой будущий учитель, подскажи, воплотись, Победоносец!

        Однако в настоящем времени Сережа, пусть и симулятивно, но для ребенка вполне правдоподобно, тем не менее, оказался за бортом репрезентанта Кадмона, идеи власти фаллоса над всем, непорочной телесности - доктора Лектора Кастрыгина. И решил Сережа махнуть в Москву. Пробыл Сережа в столице некоторое время. Он догадывался, что Кастрыгин следит за ним. Однако Сережа, расстроенный, пытался, дабы ухватиться хоть за мало-мальски позитивный аргумент, поймать слежку за собой Кастрыгина. Но Кастрыгин был талантливым в своем деле. Сережа не замечал ни один знак, который можно было бы интерпретировать как драгоценное внимание. Итак, Сережа стал отдыхать, зарабатывать в ночных клубах...