Люблю меняться с тобой местами,
Искать врага,
А ты вся пепельная, пустая,
На трёх ногах.

Бывает так, что изнанка года,
Но я солгал:
Мы не готовы к такой свободе,
К таким ногам.

Семнадцатого августа я встретился с Ларисой.
Досадно быть витриной или сахарной главой,
Но та, уже готовая обрушиться кулиса
Не верит, что приснился тебе только поплавок.

Нам взрослое мерещится с раскрытыми зонтами,
Рифмуется с побегом и прорывом на Восток,
Как будто это влага оглушающе пустая,
Когда ты после лета проплываешь под мостом

И видишь половину непридуманного края,
Костёр твоих бумажек непривычно городской.
Но, парусником став, уже готовая преграда
Готова перевёртываться вместе с турником.

Ощущая себя близоруким, нагим, -
Слишком часто дышал или быстро листал, -
Где бесснежие, вставшее с левой ноги,
Всё внимание к ней у стального шеста.

Шоколадной фольгой шелестящий успех,
Запрокинутый голос, в снегу голова,
В тот момент, когда ты заходила в купе,
Как безумная нитка обратного шва.

А себе говорил, что костёр в голове
Не заменит костра в середине строки
И ловил её зеркальце в мокрой траве,
Кожуру мандарина от левой руки.

Возьми бумажного Тарзана,
Не ставший парусом рюкзак.
Она с закрытыми глазами,
Как будто с третьего туза.

Такая старая реклама,
Что рыбы дышат под водой.
Летишь бильярдными столами,
В табачном свете поводок.

Теперь прицелься в треугольник,
И, если выгонят зевак,
Припомни город с колокольней,
Как лучший афродизиак.

Канторов! Город в пустом фонаре,
Правильный круг и большие глаза.
Книжка такая: не встать - помереть,
Штамп на семнадцатой: дальше нельзя.

Можно ловить у прикормленных мест,
Сеткой завешивать антимоскит.
Ноев ковчежек картин и невест,
Если художнику жмут башмаки.

Может, и впрямь кристаллический йод -
Просто на коже предчувствие крон,
Если бы вместе друзья и зверьё,
Бабочки-бражницы с ветки метро.

Ему ермоловскую хочется спину
Или среди города поднять воротник,
Зима ушла, но так зацепила,
Что всё своё оставила с ним.

В снегу лежит дорожка трамвая:
Скользил без палок, спокойный шаг.
Я тоже двигался, не всплывая,
Никто из публики мне не мешал.

Нервов клубок, механизм кулисный -
Просто коробка над потолком,
Ведь ты рисуешь отменные листья,
Они хрустят и едут верхом.

А кто-то из тысячадевятисотых
Будет смотреть и делить пополам.
Господи, вот свинцовые соты,
Я лучшая в мире цветная пчела.

Мы с тобой проплавали от парка и до парка,
Заслужила парочка отдельные хлопки.
Город перевёрнутый так раньше хлопал партой,
Ныне он таращится на наши поплавки.

Звуки корабельного и кровельного леса,
Нами недоеденный расплакавшийся сыр.
Чувство одиночества, не ставшее железом,
Вечные любовники прибрежной полосы.

Если это молодость, я мог бы захлебнуться,
Даже не почувствовав, что выдался улов,
Но всё это забытое на палубе, на блюдце,
Говорит закуривать, смотреть на потолок.

Куда мы тянемся весенними ушами?
Друг литератор, прогони меня взашей!
Все стадионы наших старых полушарий -
Таблица сбитых и пропущенных мышей.

Любой прохожий, даже ссылку пропустивший,
On-line здоров, прооперирован и сыт.
В подземном городе, в одном из восьмистиший
Ты тоже парусник зелёной полосы.

Вам обещал пароход колесо.
Палец подставила - нет колеса.
Разного цвета глаза и висок,
Город к реке возвращается сам.

В пятницу это, наверно, костёр,
Ночью присяжные бьют по рукам.
Сверху от берега ёлка растёт,
Дальше дорожка и шире закат.

Что бы такое себе загадать -
Не задохнуться под мокрым плащом,
Редко охотиться, плыть по следам,
Выдержать паузу, или ещё

Быть машинистом, не быть рулевым,
Будто в мишень, отвечать на гудок.
Воздух такой, как наклон головы,
Если сравнить человека с водой.