|
| Яна Глембоцкая, Юрий
Юдин |
АНДРЕЙ ПОЛЯКОВ
Plusquamperfectum edax
Андрей Поляков родился в 1968 году. Окончил филологический факультет
Симферопольского Университета. Работал редактором, журналистом, преподавателем
в институте и лицее. Пишет стихи, прозу и работы по философии. Живет в
Симферополе (Крым, Украина). Стихи публиковались в журналах "Знамя", "Митин
журнал" и "Новая "Юность", альманахах "Предвестие" (Симферополь), "Вавилон"
#2,
#4,
#6(Москва)
и альманахе ЛИА Руслана Элинина (вып.2), а также в коллективном сборнике
литературной группы "Полуостров" (М., АРГО-РИСК, 1997). Переведены на
английский, французский и греческий языки. Отдельные издания: книга "Epistulae
ex Ponto" (Симферополь, 1995) и буклет "Автограф" (Симферополь, 1998).
Рассказ "Подлинная
история "Хороших Путешествий"" опубликован в "Русском журнале".
Философско-культурологические эссе Полякова публиковались в периодике
Крыма ("Таврические ведомости") и России (приложение к "Независимой газете"
"НГ-Кулиса", газета "Вестник современного искусства "Цирк "Олимп").
Где счастливая повадка?
О.М.
Если бы в тихую, двенадцатилетней
давности ночь, когда писатель этих строк на диво неспешным для его состояния
темпом печально трусил по приподнятой молочным светом улице Осипа, скажем,
Мандельштама (всечеловеческие холмы Петровской балки, тригоринский просверк
бутылочного стекла в кустах, хилая глоссолалия недреманых жучек), рассчитывая
на традиционное гостеприимство небезразличной ему на тот момент красавицы,
он был бы остановлен дружелюбным окликом сумасшедшего прохожего: "Повнимайте!
Вы ведь, также как и я, абсолютно убеждены в том, что древнюю
землю Тавриды, по которой мы только что двигались, и, надеюсь, еще будем
двигаться, ожидает в культурном отношении своеобычное, ошеломительное
будущее?", то человек, не плошающий составлять слова в такие долгие предложения,
ответил бы, ликуя: "О да!"
Теперь - не то...
Прошедшее время - это время, которое
будет. Протиснуться в будущее так же легко, как пройти сквозь стену: для
этого ее надо просто развалить. Правда, в результате наших стараний она
перестанет быть стеной, но это уже по державинской части. С будущим та
же история. Его монолит, пропуская нас, успешно разламывается на различной
величины осколки прошлого, которые едва ли можно использовать для хозяйственных
надобностей. Их не передают из рук в уста, не дарят на день зачатия.
Их не крадут.
"Время нельзя поделить между отдельными
душами," - сетовал умирающий от туберкулоидной проказы радивый ученик
Аммония Саккаса (нет, не Ориген). Зато Хронос не меньше Березовского суетится
вкладывать капитал: стогны, допустим, Симферополя давно приватизированы
плюсквамперфектом. Футурум примум относится к нему, как гривна к доллару.
Точнее - к динарию кесаря.
Оно и ладно; переживем...
Смущает иное: какой курс валюты ни
избери, никто из нас все-таки не видел Ангела, стоящего на море и на земле
и клянущегося Живущим во веки веков, что времени больше не будет.
Ряд абзацев тому назад мне уже представлялся
несчастный случай заметить, что когда-то и в Крыму мерцала тихая
ночь, чреватая гуманитарными незадачами. Сентиментальное путешествие прекрасных
дилетантов на ее край застопорилось в угадайте каком отделе ближайшего
гастронома.
Ночь обратилась в речь.
Бывают метафоры и похлеще (см. Апулея),
однако они значительно уступают данной в пролонгированности предсказуемого
лишь наполовину эффекта: баночке драже с истекшим сроком годности, альбому
колониальных марок в голубом налете пыли, шелковому шнурку, синему с предисловием
(вот именно) Дымшица томику... Жизнь сложна.
Займемся прикладной метафизикой, вспомним:
красное колесо докатилось до наших палестин, безусловно, позже, чем до
материковых. Народ слетался на полуостров со всей России. Кто-то что-то
принес в складках опаленных крыльев. Что-то и уцелело. Какие-то книги,
какое-то дыхание, какой-то дым...
Возможно, с этой стороны открывается
ларчик? Трудно судить. Во всяком случае, и до того, как началось то, что
началось, перебоя в хороших словах не ощущалось - ворованного воздуха
хватало на всех. Разумеется, за немногими исключениями, это был наркотик
семидесятилетней выдержки, но и на том спасибо. К тому же голоса мертвых
всегда звучат чище, чем голоса живых - дистанция обязывает. Не от светлого
ума мы приспособили слуховой аппарат к посмертной акустике, зато скольких
из нас это спасло впоследствии от подлинной глухоты!
Н а с... Как удержать "Камень" за пазухой?
- я беспокою тени вполне осязаемых некогда людей, но уверен, что этих
"нас" и вне побеспокоенного круга было больше, чем букв в родной азбуке
(вы никогда не задумывались о том, что русский человек может написать
по одной букве на каждом зубе, а букву "я" - нанести на язык?), т.е. -
достаточно для того, чтобы - от Крыма - чего-то - тут - в Крыму - ожидать.
Жди меня, вскричала муза, только очень
жди! Крым ждал не очень...
И то сказать: не все, конечно, нефелибатствовали.
Попадались и смурные местечковые гарибальди, поврежденные эзоповым комплексом,
воспринимавшие "Sein und Zeit" как бы сквозь размытый шрифт отксеренного
с пристрастием Александра Исаевича. Случались и безумицы в островском
кашемире, с нетленною солью горячих речей - под ними хаос шевелился -
знающие, что во Франции живет человек по имени Жиль Делез (в переводе
Свирского, вероятно).
А какой герменевтической процедурой
оправдать дикие, с точки зрения нынешних ювенилов, предметы культурного
(а, пожалуй, и культового) обихода, медленно плывущие в Лету по вавилонским
рекам моей памяти?
"Заратустра", переписанный от руки
(кому, кому она принадлежала?), мелковатым, кругленьким, волнующимся,
как желтеющая нива, почерком - что это было? из какого года? из какого
сна?
Еще галлюциногенней: предвыпускной
класс, сообщница привезла из города Черноморской Славы послушать бобину
со "Смыслом творчества" - девятая скорость, четыре дорожки, мужской, крепкий
в модуляциях голос, осознающий, что ли, нешуточность материала, внятный
шорох букинистических запрещенных страниц, не менее внятные звуки разрешенной
покамест жизни, идущей своим чередом за пределами наговариваемых знаков
- запомнил навек настойчивый зов "АЛЕКСАНДР!" из неведомо где локализованного
дворика, как раз в те минуты, когда летаргический дискурс, слегка кренясь,
сворачивал к дерзновениям Пушкина...
Стишки - вообще особая тема и вариация.
Сказать, что мы любили эдакий
круто налившийся свист, эдакое щелканье сдавленных льдинок - значит сказать
мягко. Там-и-сям-издат, ядовито люминесцирующей змейкой проскользнувший
через наши лучшие бессонницы, на 96,7% состоял из рифмованных сегментов.
Надо полагать, это была болезнь: юнгианцев должно удручать, что ничего
подобного в Крыму больше не повторится. Меньше, впрочем, тоже. И дело
тут совсем не в сомнительных талантах Евтерпы, научившей кого надо и не
надо говорить "Л" (не Ленин) - привет, Миша! - подразумевая "П" (не партия),
говорить "одну сонату вечную", подразумевая "одну молитву чудную", говорить
"я по тебе скучаю", подразумевая "я тебя люблю", говорить "тартуско-московская
семиотическая школа", не подразумевая ничего... Нет, дело не в этом. Да,
дело в другом.
Может быть, в том, о чем Сам Себя
Сравнивший С Конским Глазом намеревался поговорить с Кремлевским Горцем?
Какая разница! Главное, чтоб было к кому обратиться на красной латыни
ВМПС, зияющее эхо которой (поет ли зверь в лесу глухом, ревет ли дева
за холмом) превращает в монастырь господа нашего Аполлона практически
любую точку пространства? Даже ту, в которой нам никогда не бывать. Либо
- бывать всегда.
В первую очередь это относится к сакральной
глуши бутылочного рая, откуда каждый из нас, будучи молодым и беспечным,
вынес-таки по невидимой золотой ветке.
Ветка тогда была огромней водки, а
водка - огромней себя самой.
Теперь нарушены не только правильные
пропорции, но и нечто гораздо более существенное в сотериологическом,
сформулируем так, смысле - обратная перспектива р е а л ь н о й причастности
говорящей, читающей и пишущей твари к Тому, Кого я (учитывая повод и контекст)
вынужден никак не называть (см. Деян.17, 23).
Вот оно - казалось бы - оправдание...
Отчего же, спрашивается, классическое
предложение "Давай выпьем и стишки почитаем!", с такой легкостью артикулируемое
еще на излете 80-х, сегодня невозможно ни вымолвить, ни услыхать? Заря
ли туманной юности и закат советской Европы виноваты в том, что алкоголь
в крови так перемешался с рифмованными лексемами? И последний вопрос:
к чему риторика, если (мне действительно жаль) вкус какой-нибудь холодноватой,
чистой, чуть горчащей строфы, омытой "андроповкой", мыслим, меморабилен,
но невозвратим?
Зеркало не ответит. Наверно, водка
сейчас пошла не та...
Переменился и Крым.
"Время съело события. От них не осталось
косточек," - сказал авторитет бессмыслицы, громко умолчав о людях. Еще
бы! Аппетиты хронотопа общеизвестны: кто ложится в землю родины, кто -
изменяет ей с другой, кто - застывает навсегда там, где был сокрушен много
лет назад: на краю нежной ночи, на расстоянии обэриутской строки, на размокшем
октябрьском черно-желтом ветру, честно не дающем подкурить болгарскую
сигаретку.
На берегу одной из вавилонских рек
своей памяти, реки, например, Салгир, тоже впадающей в Лету и тоже - уносящей...
Уносящей.
Я скажу ему (начерно, а не во весь
голос), потому что уже пора:
- Померла твоя водка, дружок. Померла
ни за что, как и принято помирать в полной янтарным дождем Тавриде. Но
не грусти - есть, есть страна теней и слепых ласточек, эмиграция в которую
неизбежна...
Там тебе оставят глоточек.
Свиньи они будут, а не тени и ласточки,
если выжрут всё!!!
1999
От редакции: выборочные примечания
"Plusquamperfectum edax" - "губительное (пожирающее) давнопрошедшее" (лат.),
перефразированные слова Горация "tempus edax" - "губительное (пожирающее)
время".
"...баночке драже с истекшим сроком годности, альбому колониальных марок
в голубом налете пыли..." - реминисценции из стихотворения Сергея Гандлевского
"Картина мира, милая уму..."
"Sein und Zeit" - философский труд Мартина Хайдеггера "Бытие и время"
"...говорить "Л" (не Ленин) - привет, Миша!.." - намек на стихотворение
Михаила Сухотина (отсюда же и "Миша"): "мы говорим П (не Пушкин)/ подразумеваем
Л (не Лермонтов)..."
"Время съело события. От них не осталось косточек." - цитата из "Серой
тетради" Александра Введенского (подписывался одно время "чинарь авторитет
бессмыслицы").
"...реки, например, Салгир..." - на реке Салгир стоит Симферополь.
|
