Когда я отличил себя от пота,
от перхоти и шума в волосах,
когда заразней, нежели зевота,
засуетилось зрение в глазах,

пытаясь пыль серийных сновидений
сморгнуть за волокнистые зрачки,
когда рассвет об извлеченье тени
из всякой всячины додумался почти,

я тридцатисемисантиметровый
направил взгляд на северо-восток,
и он, как паровозик маневровый,
назад изображенье приволок:

моя жена лежала на постели,
сменив сорокалетние черты,
её лицо как будто засидели
стрекозы юности и мухи красоты,

на идеальной скорости старенья
над ними заходило на вираж
седобородой бабочки движенье,
похожее на маленький мираж.

Жена лежала спящая не очень
в ещё не появившейся пыли –
я это разглядел довольно точно,
когда внезапно резкость навели.

Песчаная дорожка между нами –
улика, говорящая всерьёз,
как поцелуи грубыми губами
я до жены ни разу не донёс.

А может, это слёзы разболтали
песку секрет, как нужно вытекать,
и он, воспользовавшийся глазами,
мои придумал щёки щекотать,

пока жене под кожу, точно суки,
вампиры молодильной красоты
изнеженные всовывали руки,
растущие из тёплой пустоты.

И видел я, как жизнь моя ослепла
и утро раскаляет добела
песок и пыль... А пепла нет. Нет пепла!
А коли так, то смерть уже – была...