– Мэгги, тебе, как всегда, с брусникой и мидиями?
        – Да.
        Мэгги с симпатией взглянула в спину Фрэнка. Хороший парень, старательный, хотя недалекий. Исполнитель.
        За окном небольшого кафе на Сорок Пятой авеню в солнечных лучах резвилась стайка воробьев. Опрятная старушка в платье в крупный цветной горошек кормила их поп-корном из гигантского пакета. Мэгги лениво подумала, что ей бы подошел такой фасон.
        – С тобой не занято, детка?
        – Занято, малыш.
        – А с кем ты сегодня обедаешь?
        – С Чаком Норрисом.
        – Можно я возьму у него автограф?
        – На скулу.
        – У тебя быстрый язык. Знаешь, я читал книжку, что для женщины язык еще важнее, чем...
        Тут лицо незнакомца немного оплыло, как свечной огарок, а монолог оборвался, как пленка в русском магнитофоне. Фрэнк подхватил его под локти и подтащил к двум его спутникам, изумленным парням в металле и коже.
        – Внезапно поплохело, – пояснил Фрэнк парням с обезоруживающей улыбкой. – С ним уже бывало такое? – он влепил захворавшему пару смачных пощечин. – Если не придет в себя через десять минут, надо вызвать врача, как вы считаете?
        Мэгги улыбнулась. Фрэнк последнее время увлекался китайской медициной и не упустил случая распушить перед ней хвост. Спору нет, точку "шой-гу" он находил на любой фигуре и под любой одеждой с одного тычка. Но философские премудрости Китая проходили мимо его смазливой головы.
        Третий месяц сотрудничая в ФБР, Мэгги затруднилась бы сказать, довольна ли она работой. На пути в Нью-Йорк, в самолете, она представляла себе, как на пустом заводе ввязывается в перестрелку с какой-то многоголовой биомассой обобщенно славянско-кавказски-еврейского типа, увешанной цепями и перстнями на жирных отростках и ощеренной сотней калашниковых. Постепенно биомасса начинала одолевать Мэгги, она исцарапанными пальцами тщетно перезаряжала свой магнум, вокруг нее визжали щепки и осколки стекла, – и тут приходил он, черным тонким против света силуэтом. Психоаналитик сказал бы, что в этом представлении отражается путаное ощущение Мэгги своей половой принадлежности, смещающееся от мужского к женскому.
        На деле все оказалось иначе. Работа Мэгги заключалась в постоянных консультациях, которые записывались, анализировались, сортировались, сверялись и складывались в огромное и доступное рядовому федеральному агенту описание загадочной русской души.

Глава 13. Задача о посеве редиски

        – Мэгги, вот тебе задача. Gromov и Khabibulin (ты видишь?) весной засеяли поле redisc'ой, в июне собрали урожай, сложили в сарае, к середине августа он сгнил. В чем смысл этой стратегии? Мы потеряли на этой задаче Пентиум. Только не своди всё к алкоголизму. Тут до тебя был специалист, который всё сводил к алкоголизму. Ты представляешь, мы уволили его через полтора года. Нам не интересен такой специалист. Мы можем смоделировать его на микросхеме. Итак?
        – Ты видишь, Маркус, весной этим двум джентльменам захотелось посеять редиску. Вот тебе вчера захотелось пойти в боулинг. Но тебе ведь сравнительно все равно, что случится через четыре месяца с кеглями и шарами.
        – Одну минуту. Но я отдыхал в свободное от работы время. Я зарабатываю деньги в ФБР, а трачу их на боулинг. Это работа, а то удовольствие.
        – А если человек получает от работы удовольствие, он извращенец?
        – Нет... но...
        – А что если тебя послать на пенсию, а деньги просто отчислять со счета ФБР на счет боулинга?
        – Это было бы нерентабельно. А пенсию нельзя получать просто так. Возникнет прецедент, гибельный для всей социальной системы.
        – Видишь, ты меня понимаешь. Грань между работой и удовольствием проходит через мозг субъекта. Это представление. Для Громова и Хабибулина засев редиски стал удовольствием.
        – Мэгги, подробнее это положение!
        – Легко. Труд на поле стал для этих двух русских мистеров альтернативой домашней работе, где они либо занимают тяжелое место мужчины в деревенском быту, либо попадают в подчиненную позицию к женам и выполняют мелкие, скучные и унизительные поручения.
        – Например.
        – Задать свинье помои. Проверить уроки у дочери.
        – Дальше.
        – Громов и Хабибулин уходят на отдаленное поле, где нет семейного контроля. Там они завтракают, выпивают...
        – Мэгги, алкоголизм мы опускаем. Феномен в том, что они действительно посеяли редис. Не воспользовались им как поводом для тунеядства, а посеяли, собрали, сгноили и выкинули. Обоснуй мотивацию основных поступков.
        – Они втянулись.
        – Как наркоманы?
        – Примерно. Это надо представлять. Ты хорошо представляешь?
        – Я учился у экстрасенса.
        – Тогда представляй. Они посидели. Солнце печет. Надо попробовать посеять редиску. Хабибулин все еще сидит. Громов пробует. Хабибулин ложится на локоть, сдвигает кепку на глаза и обращается к Громову:

        - Ну как, Витек, по кайфу?
        – Попробуй, блин.
        – Ищи дурака.
        – Какой кретин, Ильяс, придумал эту блядскую редиску? Так стоять кверху жопой на жаре и разрывать землю, как нагадивший кот?! Пойдем лучше в магазин.
        – Раньше часа не откроют.
        – Ну, посидим.
        – Сиди.
        ...
        – Ну и херово ты посеял эту редиску.
        – А какая разница? Или ты думаешь, если хорошо посеять редиску, то вырастет банан?
        – В штанах у тебя банан. На, смотри, емеля, как надо сеять.
        – Вот так, значит?
        – Это у меня палец соскочил.
        – А ... у тебя не соскочил?
        – Ага. Смешно. Давай засеем по рядку и засечем, у кого ровнее.
        ...
        – И стало нам так ясно, так ясно, так ясно...
        – Это точно.
        – Ладно, земляк. С тебя бутылка.
        – Я и в рыло могу дать.
        – Погоди. Ты что, не понял, что просрал?
        – Не понял.
        – Ну, дефективный. Ладно, еще по рядку? Спинку не ломит?
        – Вот ты валяться будешь, а я посею еще три ряда.
        – Говори.
        ...

        – Достаточно, – сказала Мэгги неожиданно жестко, и они с Маркусом расстались до завтра.
        Ей сняли уютную квартиру в Бронксе. Утром из ее окна виднелись серые громады, похожие на застигнутых рассветом троллей. Вечером галогеновые трубки чертили на фоне черного неба чудеса.
        Было хорошо, но немного скучно.
        Мэгги от тоски стала ходить в тренажерный зал и быстро накачалась так, что это испортило ее фигурку. Пришлось параллельно записаться на шейпинг.
        В восемь она принимала душ, в девять глотала гамбургер с капуччино в закусочной Брамса, а в девять тридцать уже сидела напротив Маркуса в уютном кабинете со светло-серым дизайном мебели.

Глава 14. Задача о посеве редиски (продолжение)

        – Мои поздравления, Мэгги. Твой диалог этих двух фермеров богаче коннотациями, чем "Шум и ярость". На, ознакомься, – Маркус протянул Мэгги насилу сшитый талмуд.
        – Что это?!
        – Перевод и анализ.
        – Если можно, Маркус, давай по узловым пунктам.
        – Да будет так. Для начала наш монстр-компьютер проинтерпретировал приглашение в Хайфу. Это логично, потому что в Хайфе эти джентльмены занимались бы тем же сельским хозяйством, но в лучшем климате и за большие деньги. Он распутал так: они есть два еврея по матерям, а по отцам татарин и русский. Это удобно в стране, где еще остается рудимент государственного антисемитизма, но еврей по крови (а они числят род именно по матери) владеет правом выезда на историческую родину. Итак...
        – Маркус, но где это место насчет приглашения в Хайфу?
        – Слушай: po caifu.
        – Господь! Но это же слово "кайф" в дательном падеже.
        – Постой! – Маркус выставил вперед ладонь, а свободной рукой полистал толстенную книгу. – Вот! В этом контексте не должен быть дательный падеж.
        – Учти, Маркус, в деревне никто кроме директора школы и фельдшера не знает, что такое дательный падеж.
        – А pretsedatel'?
        – Нет.
        Маркус вытер пот со лба.
        – Постой, Мэгги, но, например, тунец тоже не знает, что такое жабры, однако дышит жабрами.
        – Это американский тунец. Для понимания русского менталитета полезно представить себе тунца, который не знает, что такое жабры, и поэтому дышит чем попало: легкими, жабрами, просто ноздрями, задницей.
        – Понял! – Маркус относительно быстро записал в компьютер русского тунца и довольно умело его изобразил. – Как назвать такого тунца?
        – Karas'.
        – Отлично. Так как насчет Хайфы? Выкинуть? Не жалко?
        Мэгги сделала выразительное лицо.
        – Ладно! О'кей. Теперь: Громов угощает Хабибулина блином. Полистай, Мэгги, следующие 20 страниц о maslenitsa. Поздравления: ее время действительно примерно совпадает с посевом редиса. Тут сказано о большой конфессиональной деликатности Громова: как русский еврей и с высокой вероятностью православный он приобщает татарского еврея Хабибулина, колеблющегося между иудаизмом и исламом, к христианству через полуязыческий культ и, что особенно ценно, через кулинарию. Это высококультурный жест. Дальше тут про Ivan Kupala, то есть про Джона Баптиста. Это не так актуально.
        – Джон Баптист – это сектант? бандит?
        – Это нестандартная трактовка. Но как с блином?
        – Маркус... ты расстроишься. Но это немножко не тот блин.
        – Для культа нужны особые блины?
        – Нет... Но Громов сказал: попробуй, блин. Через запятую. И в этом контексте слово блин ничего не значит. А слово попробуй значит, что он предлагает Хабибулину посеять редиску.
        – Ты хочешь предложить мне из-за крохотной запятой выбросить тридцать страниц первоклассного комментария, к тому же прошитого и зарегистрированного?
        – Ты зарегистрировал без моей визы?
        – Ну, Мэгги, ты и монстр. Не зарегистрировал. Так что, выкидывать? Хоть что-нибудь значит твой блин?
        – Тебе не понравится то, что он отдаленно значит.
        – Мэгги, если мы всё будем трактовать так, что это ничего не значит, нас обоих уволят и заменят даже не микросхемой, а чипом.
        – У тебя есть зажигалка?
        Маркус не глядя протянул Мэгги зажженную зажигалку.
        – Ну! Кури!
        – Я не курю.
        – Тогда, чтоб тебя, зачем тебе зажигалка?!
        – Мне кажется, – ледяным тоном произнесла Мэгги, – ты повысил голос на девушку.
        – Да, Мэгги, ты права! Извини! Извини! Но я чувствую, что мы зашиваемся! – Маркус вмазал кулаком по талмуду. – Приятно. Итак, Мэгги, зачем тебе зажигалка?
        – Как ты думаешь, Маркус, кто-нибудь занимался любовью с твоей зажигалкой?
        Маркус поднес зажигалку к глазам и взглянул на нее, как в первый раз.
        – Маловероятно, – изрек он наконец. – Я догадываюсь, нет. Это должен быть серьезный маньяк, а такого не возьмут в ФБР. Он не пройдет психологический тест.
        – Однако ты вчера щелкал и повторял: эта траханная зажигалка!
        – А! – с облегчением рассмеялся Маркус. – Вот ты о чем. Нет, траханная тут слово-паразит... как бы тебе объяснить? вроде междометия. Оно ничего практически не значит, и уж во всяком случае... – тут он осекся и посмотрел на Мэгги с ужасом. – Ты хочешь сказать, что...
        – Да.
        – Но что же это за язык, где семьдесят процентов речи расползается в междометия?
        – Это разговорный русский.
        Маркус прошелся по кабинету, ероша свою шевелюру, словно собирался разрыхлить собственный скальп и засеять его редиской.
        – Хорошо. Пойдем дальше?
        – Пойдем.
        – Хабибулин в ответ на громовское предложение блина (дерьмо!!!) советует Громову поискать в деревне инакомыслящего, чтобы, я догадываюсь, обманом склонить его выполнить их совокупный труд. Пентиум оценил это предложение как экономически оптимальное. Поздравления Хабибулину. Непонятно, почему они не последовали этому плану.
        – Это ты про фразу ish'i duraka?
        – Уверен, – сказал Маркус и нервно закурил, вполголоса обругав зажигалку. Мэгги молчала.
        – Дерьмо! Не говори только, что эта фраза тоже ничего не значит.
        Мэгги молчала, улыбаясь, как Джоконда.
        – Трахать! Дерьмо! Дерьмо!
        – Маркус, когда закончишь, ознакомь меня дальше с самыми интересными местами.
        – Что тебе сказать? На основании обмолвок о поднятой кверху жопе и банане в штанах Пентиум предположил, что эти два еврея находятся в гомосексуальной связи. Лишний повод уединиться вдали от фиктивных семей.
        – Экий испорченный у вас Пентиум.
        – Это верно?
        – Нет.
        В ту же секунду мимо Мэгги пролетел стакан, а мгновением позже он пролетел назад, но уже частями. Мэгги инстинктивно пригнулась, вспоминая первые свои фантазии относительно оперативной работы.
        – Извини! Дерьмо! Я возьму отпуск.
        – Вместе с Пентиумом. Что еще?
        – Четыре минуты вся система висела над обращением yemelya. То есть, она разобрала, что это русское имя, но ведь их обоих зовут иначе. Эта ошибка может быть намеренным оскорблением или симуляцией амнезии. Исследование тут зашло в тупик. В итоге осталась коннотация со сказочным героем-тунеядцем, но мне больше нравится четвертая версия, насчет филологической игры: yemelya – zemelya – zemlyak. Будь милосердна, Мэгги, добей меня. Скажи, что это слово тоже ничего не значит.
        – Оно ничего не значит.
        – Поклянись.
        – Клянусь.
        Мэгги ждала, что у Маркуса опять начнется истерика, но он оставался мертвенно спокоен.
        – Четыре минуты висела система во всем ФБР. Двенадцать тысяч зеленых друзей. На одно слово, которое обронил один выдуманный русский мудак другому выдуманному русскому мудаку, которое, к тому же, ничего не значит.
        Мэгги смотрела на Маркуса, как оператор атомной станции на пульт.
        – Может быть, воды? Валидол?
        Спокойствие угрожающе затягивалось.
        – Мэгги, ты понимаешь, к чему клонишь? Два лица не поддающимся анализу русским текстом склонили друг друга к трудоемким и бессмысленным действиям. Это магия?
        – Это Россия.
        – Но такие люди могут на деловой встрече вдруг укусить партнера за ухо или вместо серьезной руководящей работы заняться сексом с секретаршей.
        – Русские так не делают. Русские мирно сеют редиску, собирают и гноят.
        – Спасибо тебе, Мэгги. Ты свободна на сегодня. Иди домой.
        – А ты?
        – А я, если ты не против, сломаю в мелкую труху вон тот стул, потом оплачу его в финансовом отделе и тоже пойду.
        – Можно один вопрос напоследок?
        – Уверен.
        – А что, Маркус, будет, если мы озаглавим вот этот отчет "Русский менталитет" и подадим его в комиссию при Конгрессе? – задавая этот вопрос, Мэгги незаметно нажала на кнопочку под столом.
        – Тебе действительно это интересно?
        – Уверена.
        – Что ж – для начала нас туда вызовут. Потом мне оторвут яйца, нашинкуют их с латуком и кресс-салатом и заставят меня же их сожрать, при этом нахваливая. Потом вскроют череп, вынут мозг и отправят его на Лонг-Айленд в столовую для бедных, а вместо него засунут Томагоччи, чтобы я мог только хныкать, пока не подохну. Потом приставят ко мне лучшую медсестру в Бронксе, чтобы я никогда не подох, и специальным указом повесят меня над входом в ФБР, чтобы каждый агент усвоил, какие отчеты куда можно подавать. Потом они примутся за тебя... Впрочем, извини, Мэгги, я устал и не могу дать тебе полного представления о том, что они действительно с нами сделают. Это отличается от того, что я тебе тут наплел, как настоящий медведь от плюшевого. Ты довольна?
        – Очень много. Вот держи, – Мэгги подала Маркусу кассету.
        – Что это?
        – То, что ты только что сказал. Засунь в Пентиум и проанализируй. Это представления добропорядочного американца о Конгрессе. Там масса коннотаций.
        Маркус задумчиво повертел кассету в руке.
        – Ты хочешь сказать, что живая речь чересчур сложна для компьютера?
        – В десятку! И мы с тобой это сегодня доказали. Неплохой результат для двух дерьмовых агентов! Так что оставь этого Шолом-Алейхема, все триста страниц. А в конце я напишу на листочке, что они конкретно имели в виду.
        – Хорошо, Мэгги. Ты возвращаешь меня к жизни. Пойдем поужинаем?
        – Уверена.

Глава 14. Вечерний Нью-Йорк

        – Тебе, как всегда, с брусникой и мидиями?
        – Как так вышло, Маркус, что всё ФБР в курсе моих вкусов?
        – Ты одна из самых симпатичных девчонок в конторе и уж точно самая толковая. Твой рейтинг выше Шакила О'Нила.
        – Ты мне льстишь.
        Маркус пожал плечами и пошел за пиццей. Мэгги от нечего делать проверила свою косметичку. Все было на месте: и расчесочка, и пинцет для бровей, и тушь. Рассеянно взглянув на стул напротив, она вздрогнула: там сидел Смит.
        – Смити! Ты меня напугал.
        – Детка, – узко улыбнулся Смит, – когда ты перестанешь трястись, я возьму тебя на задание. Представь: полутемный склад, где простреливается каждый дюйм, повсюду слившиеся с фоном японцы, мешки героина, а ты показываешь удостоверение и на своем русско-английском, так понятном японскому уху, орешь: руки вверх! лицом на пол! отбросить пистолеты на пять шагов! – и прочую хрень. И они отбрасывают пистолеты по кругу друг другу и начинают в тебя палить так, что уши закладывает, а ты, в тесных джинсиках...
        – Добрый вечер, Смит.
        – Добрый вечер, Маркус. Ты всем разносишь пиццу или только русским?
        – Только друзьям.
        – Намек понял. Ладно, Мэгги, поболтаем потом. Хай.
        – Хай, – лучезарно улыбнулась Мэгги.
        – Скользкий тип, – проворчал Маркус после того, как Смит растаял между столов. – Ты знаешь, Мэгги, его биографии нет в Центральном Архиве.
        – И что это значит?
        Маркус опять пожал плечами.
        – Либо что он засекречен, но тогда должна быть информация о том, что он засекречен, и требование паролей, либо...
        – Либо что?
        – Сам не пойму. Если предположить худшее, то там как раз была бы превосходная легенда и куча бывших соседей и сокурсников, чтобы ее подтвердить. Если только это не спонтанный контрагент. Ладно, только русские работают после конца рабочего дня. Эй, Джереми, сегодня отличная пицца!
        Джереми ухмыльнулся от стойки.
        – Вруби там Мика Джаггера.
        Джереми врубил. Лицо Маркуса слегка расползлось, как подтаявшее мороженое.
        – Знаю-знаю, – поднял он ладонь, – это прошлый век, мещанство, тухлятина, кретин и педик, но я его люблю.
        – Да люби сколько хочешь, – изумилась Мэгги.
        Сзади послышалась возня, потом глухой удар и женский визг, мгновенно захлебнувшийся сдавленным рыданием. Мэгги с Маркусом обернулись. За пару столиков от них курчавая женщина закрыла лицо ладонями, а хлыщ картинно не опускал руку, наслаждаясь физическим превосходством над своей спутницей.
        – Никто, – напыщенно произнес он, – не оставлял Мака Брайана в дураках, не потеряв на этом пару зубов.
        – Ты не перебрал, парень? – спросил Джереми от стойки.
        – Нет, толстяк. А когда мне понадобится советчик, я найду посмекалистее тебя.
        Маркус вздохнул, с громким хрустом расправляя кости и мышцы и массируя правой рукой ребро левой ладони. И тут какая-то сила швырнула Мэгги к негодяю.
        – Ну, Мак Брайан, – сказала она негромко, – не хочешь позабавиться со мной?
        Мак, не опуская руку, слегка скосил на нее глаза.
        – Нет, курочка. Ты не в моем вкусе.
        – Подойди ко мне, ублюдок.
        – Что, сестричка, перекачалась? Подойди сама, если ты такая умная.
        Мэгги, внимательно глядя в пол, протиснулась между спинками стульев...
        – Мэгги! – отчаянно крикнул Маркус.
        Но Мэгги была начеку. Кулак Мака просвистел на полфута выше ее головы, а она, продолжая свой нырок, боднула мерзавца в живот. Мак свалился на стул, качнулся и свалился вторично, вместе со стулом. В ту же секунду извернулся червем – и тут Мэгги водрузила соседний стул ему ножкой на пах и вскочила на него.
        – А-а!
        Маркус, уже подошедший ближе, отвернулся с болезненной гримасой на лице.
        – Дерьмо! Мэгги, пошли отсюда.
        Курчавая женщина, забыв о своей травме, суетилась вокруг Мака.
        – Ты убила его, сука!
        Мак, не выходя из сладкого забытья, застонал.
        – Пойдем, пойдем, Мэгги. А то приедет полиция, наши ведомства давно на ножах...

        Они шли по Тридцать Восьмой стрит, знаете, мимо польской парикмахерской. Мэгги молчала, думая о своем.
        – Вообще-то ты молодчина, Мэгги. Я бы пошел с тобой в эту... в разведку.
        – Я бы еще подумала, идти с тобой или нет.
        – Но почему?!
        – У тебя реакция как у мирового сообщества. Что это там уже второй месяц кто-то кого-то мудохает...
        Маркус дважды открыл рот, чтобы возразить, потом наглухо закрыл и обиделся.
        – Порошочек! – крикнул им цветной подросток, приплясывая под звуки собственного плейера.
        – ФБР! – крикнула Мэгги ему в ответ.
        – Что? – не расслышал юный уголовник, и тут Маркус от досады так влепил ему в рожу, что паренек улетел, а плейер свалился Маркусу на кулак.
        – Дерьмо, – проворчал Маркус, стряхивая плейер в лужу, как соплю.

        Один квартал Мэгги с Маркусом прошли практически молча. Проходя мимо муниципального туалета, Маркус сказал подожди меня минутку и спустился по узкой винтовой лестнице. Секунд через сорок снизу раздался звук глухого обвала, потом поднялся Маркус, мрачно потирая кулак.
        – Что, – насмешливо спросила Мэгги, – вода не сливалась?
        Но Маркус то ли не расслышал, то ли не въехал в советский коммунальный юмор.
        – Ты не подумай, – сказал он Мэгги, переступая через отвратительного нищего, – я ничего не имею против геев. – И добавил, подумав: – мне не нравится назойливость как таковая.
        Тут вдруг оказалось, что они идут втроем: под ручку с Маркусом фланировала высокая женщина с лицом, не оставляющим сомнений в отношении ее профессии. Она так виляла задом, что задевала даже Мэгги, и смотрела вокруг с дикой гордостью.
        – Вы не ошиблись номером? – спросил Маркус угрюмо.
        – Не строй из себя священника, – нараспев произнесла женщина. – Тем более, что у меня были и священники. Они, дружок, даже очень ничего, и святость спадает с них вместе с прикидом. Давай с тобой выдадим двадцать баксов твоей сестричке, и пусть она сходит в кино. У нее такой вид, словно она и учебника по ботанике не листала.
        – Ты уже занята, цыпка? – спросил латинос, попавшийся им навстречу.
        – А ты не видишь, голубой урод?
        – Не знаю, как тебе, Маркус, а мне немного мешают эти люди, – сказала Мэгги.
        – Типично русское отношение, – неожиданно окрысился Маркус. – Люди как люди. Не всем же долбить вечную мерзлоту.
        – Да нет, я просто хотела с тобой поболтать.
        Тут Маркус вдруг остановился и поддал проститутке под задницу. Мэгги, польщенная этим его поступком, открыла было рот, но Маркус наклонился к "мерседесу" цвета взбитых сливок, просунул руку в окошко и ловко открыл дверь изнутри.

        – Позволь, Мэгги, – голос Маркуса звучал несколько натужно, поскольку он выволакивал из салона обаятельного черноглазого мужчину фунтов двухсот пятидесяти весом, – тебе представить... так... моего старого доброго знакомого мистера Марулло.
        – Очень приятно. Мэгги.
        – Джузеппе. Мне тоже очень приятно, мэм.
        – Зато мне неприятно, Марулло. Что ты здесь делаешь?
        – Устраиваю дочь в колледж.
        – Что-то мне в это не верится.
        – Извините, мистер Уильямс, но мне важнее, чтобы в это поверила администрация колледжа.
        – Я догадываюсь, ты начинаешь хамить.
        – Я могу чем-нибудь помочь, дон Марулло? – флегматично спросила туша с заднего сидения.
        – Отдыхай.
        – Это твоя дочь?
        – Это мой племянник. Вам нужен полный список моей семьи? С днями рождения и днями ангела, чтобы делать подарки?
        Лицо Маркуса начало приобретать цвет редиски, которую так загадочно посеяли Громов и Хабибулин.
        – Помнишь, я тебе говорил, чтобы ты не появлялся на моем участке?
        – Но во-первых, это не ваш участок, а во-вторых, вы давно в ФБР, а не в полиции. Извините, что приходится напоминать. Я понимаю: текучка, маленькая зарплата. Мозг понемногу вянет, как жасмин в ноябре. Это, господин начальник, медицинский факт.
        – Там, где я, там и мой участок. А насчет мозга, Гораций Вергилий Катулл, ты, вероятно, прав. Но чем слабее мозг, тем сильнее рефлексы. Это тоже медицинский факт.
        – Ты забываешь, Уильямс, что живешь на мои налоги, которые я, кстати, исправно плачу. Ты должен обслуживать меня, а не оскорблять. Листни на досуге Конституцию.
        – Открой рот, Марулло. Боишься, паучино, не откроешь?
        – Почему? Пожалуйста.
        Маркус достал из бумажника монету в два цента и швырнул в рот гангстера.
        – На, подавись! Это та часть именно твоих налогов, которая пошла именно на мою зарплату. Как, дошло до твоих итальянских кишок?
        – А что, – сплюнув монету ярдов на пятнадцать, спросил мафиози голосом койота, – это какие-то особые кишки?
        – О! Поздравляю! Это великолепный план – спровоцировать меня на национальную дискриминацию! Но только не получится, дон бандито! Я вижу тебя насквозь, сицилийский слизняк! Я свободно читаю сквозь тебя и твои набитые спагетти потроха рекламу Кока-Колы на той стороне. И можешь не скалить свое лакированное неаполитанское рыло!..
        – Вы внимательно слушаете этого государственного служащего, мисс Мэгги? – безмятежно спросил Марулло.
        – Честно говоря, – любезно улыбнулась в ответ Мэгги, – от его крика у меня закладывает уши, а когда их закладывает, я ничего не слышу. Вот вы говорите тихо и вежливо, и вас я слышу превосходно.
        – А, подлец! Ты пытался даже Мэгги, эту святую женщину, практически мадонну, приплести к своим грязным макаронным комбинациям! Ты видишь – ей понравился твой венецийский голос. Спой ей арию из своего траханого Верди дуэтом со своим раскормленным кастрированным котом!
        – Кажется, я начинаю слышать, – сообщила Мэгги.
        Марулло кивнул задумчиво и печально.
        – Как там у тебя, Пьетро, хорошо записалось?
        – Не Бертолуччи, конечно, но как хроника вполне сносно.
        – Я пришлю тебе кассетку на работу, Уильямс. В твои годы пора заводить архив. А сейчас хай, дорогой. Мне пора за дочерью.
        Маркусу и на это нашлось, что сказать, но Мэгги увлекла его вперед, и очень настойчиво.
        – Слушай, что с тобой? – спросила она озабоченно.
        – Это все Хабибулин, – пробормотал Маркус, спотыкаясь об обдолбанного дешевой дурью старика, струйка слюны из которого вытекала на мостовую и направлялась к Нью-Джерси. – Дерьмо! Куда смотрит дворник?!
        – Это и есть дворник, – неожиданно ответила толстая еврейка из окна восьмого этажа и выплеснула полведра помоев, целясь в старика, но слегка промахнулась, что было немудрено.
        – Дерьмо! Дерьмо! – повторял Маркус, отряхиваясь. Мэгги, шаля, проскользила шесть ярдов на дынной корке.
        – Дерьмо!!!

        – Интересно, – сказала Мэгги через полквартала, – можно ли жвачку употреблять наружно?
        Маркус промолчал так красноречиво, что Мэгги стало его очень жалко.
        – Марки, ты устаешь и срываешься, – сказала она, трогая Маркуса за локоть. – Фу, дерьмо... Ты обсуждал это с психоаналитиком?
        – Тут нечего обсуждать, – нервно ответил Маркус. – Я нормально отношусь к итальянцам. Но как вспомню, что они считают, что это они придумали пиццу... Да еще эта идиотская башня, которая так никак не свалится, как сопля с носа.
        Мэгги понимающе кивнула. Они, можно сказать, подошли к ее подъезду. Где-то поблизости работал отбойный молоток. Мэгги поискала его глазами и поняла, что это не молоток, а две группы молодых людей поливают друг друга очередями из разнообразных огнестрельных средств.
        – Ну вот я и пришла! – крикнула Мэгги.
        – Что?
        – Ну вот я и пришла!
        – Что?
        – Дерьмо!
        Они отошли на добрую сотню ярдов.
        – Ну вот я и пришла!
        – А разве ты не там живешь?
        – Я-то живу там, но там ты этого не слышишь.
        – Ну, пока, – сказал Маркус, едва не всхлипнув.
        – Нет, Марки, я не могу тебя отпустить в таком виде. Мы ведь друзья. Хочешь, пойдем ко мне?
        – Слушать этот бессмысленный треск?
        – Я думаю, это скоро кончится.
        – Я догадываюсь, нет. Тебя угораздило поселиться точнехонько на границе зон влияния, насколько я помню, китайцев и румынских цыган. Так что раз в два-три месяца без ваты в ушах тебе не обойтись.
        – То-то квартира стоила недорого.
        – Часа в два приедет полиция с сиреной и рупором.
        – Может, пойдем к тебе? У тебя есть диван?
        – Уверен.

Глава 15. Мэгги приходит в гости к Маркусу

        Маркус жил в десяти минутах ходу от Мэгги, и они добрались за каких-нибудь полчаса практически без приключений. Маркус, потирая кулак, галантно, как эксгибиционист плащ, распахнул перед Мэгги дверь подъезда. Мэгги нажала на кнопку лифта, заглянула в открывшуюся кабину и смущенно отпрянула.
        – Марки! Кажется, там маньяк.
        – Blin! Ты федеральный агент или истеричная старая дева из Пенсильвании? Что значит кажется, маньяк? – Маркус по-мужски отстранил Мэгги и шагнул в кабину. – Что значит кажется, Мэгги? Это маньяк. – Послышались уже опротивевшие Мэгги за последние полтора часа глухие звуки. – Эй, Мэгги, я смертельно устал, можно, я не буду его отсюда выкидывать? Заходи, только не вступи в него.
        Едва открыв дверь, Маркус скомкал куртку и швырнул ее в раскрытый зев стиральной машины. Та включилась и довольно заурчала. Ее небольшой, но цепкий американский мозг принялся исследовать содержимое еврейского помойного ведра с восьмого этажа.
        – Мэгги, я сниму штаны, но это ничего не значит. Мне просто надо их постирать.
        – Без проблем. Не забудь только вынуть деньги из карманов.
        Маркус достал из левого кармана пятьдесят баксов и так уставился на купюру, словно на ней был изображен его школьный учитель.
        – Мэгги! Ты фея или просто самая умная девочка в Нью-Йорке?
        – Я не фея.
        Маркус, качая головой и прищелкивая языком, отправил штаны в стиральную машину.
        – Мэгги, включи ящик.
        В телевизоре квартирная хозяйка фунтов на двести отгадывала загадки развязного ведущего и после каждого верного ответа визжала и подскакивала на три фута вверх. На другом канале рыли землю футболисты. На третьем получеловеческое рыло с кошачьими ушами довольно щурилось от каждой полученной пули...
        – Оставь, пожалуйста.
        Мэгги оглянулась – рядом с ее головой, на спинке ее стула покоились две огромные ступни в клетчатых носках.
        – Мэгги, не криви лицо. Носки только что распечатанные. Они хрустели, как доллары из пачки.
        – Да я не сомневаюсь. Но что за дурацкая манера держать ноги выше головы?
        – Это чтобы кровь приливала к голове.
        – А зачем тебе, траханное дерьмо, кровь в голове?
        – Чтобы интенсивнее думать.
        – Извини, Маркус, а можно интимный вопрос?
        – Уверен.
        – А зачем тебе интенсивнее думать? Я имею в виду: еще интенсивнее?
        – А это, дорогая Мэгги, чтобы не возникало застойных процессов в мозгу. А то образуется там тромб размером с Титаник, потом приплывет в локоть – и я не смогу стрелять.
        Мэгги оглянулась, чтобы понять, серьезно говорит Маркус или шутит. Он улыбался так, словно рекламировал средство для расширения улыбки.
        – Извини, Мэгги, но вы, русские, считаете нас, американцев, такими идиотами, что просто смешно.
        – А вы не идиоты?
        – Мы идиоты, но не такие.
        В этих словах Маркуса Мэгги послышался отзвук истины. Она промолчала, уютнее устроилась в кресле. Коточеловек в телевизоре оскалился и перешел в контратаку. Экран залило кровью. Мэгги встала, подошла к окну и подняла фрамугу. В комнату хлынул прохладный воздух вечера, с еле заметным ароматом дуба. Внизу огромным темным пятном располагался парк, далеко справа тускло поблескивала змеистая река. Издали донесся одинокий жалобный выстрел, тонко заплакала сирена.
        – Как прекрасен Нью-Йорк, – сказал Маркус, кладя Мэгги руку на плечо.
        – Да. Грязноват, но прекрасен.
        – Мы сегодня сделали его чуть-чуть чище.
        – А может быть, добавили в этот суп чуть-чуть мордобоя.
        – Мы боролись со злом, Мэгги. Мы чуть-чуть обкорнали его.
        – А может быть, чуть-чуть обозлили.
        – Русская рефлексия разъедает всё, как ржавчина. Лао Цзы щадит хотя бы недеяние, но русские и его растворяют без осадка.
        – А ты читал Лао Цзы?
        – Уверен.
        – Ты больно умен для американца. Маркус – это ведь скандинавское имя?
        – В десятку. Мой прадед был финским шведом.
        – Поздравляю, Марки, ты практически русский.
        – Но почему?
        – Потому что Финляндия как она есть возникла только 80 лет назад. Твой прадед слинял из России.
        – Ты уверена, что не шутишь?
        – Уверена.
        Но Маркус залез в Интернет, проторчал там восемь минут и вынырнул с абсолютно обалделым видом.
        – Я русский, – произнес он трагически и добавил: – я русский.
        – Ну, не надо так буквально...
        – Я русский.
        Неизвестно, до чего бы дошел Маркус Уильямс в своих изысканиях, но тут в его дверь позвонили. Мэгги открыла – за порогом стоял печальный встрепанный мужчина лет сорока с двумя веселенькими пакетиками.

        – Маркус, – сказал он, не обращая на Мэгги никакого внимания, словно она была устройством по открыванию дверей, – ты можешь мне немножко помочь?
        – Без проблем, Гэри.
        – У тебя найдется кусочек мыла?
        – Уверен.
        – И ты не мог бы забить этот костыль?
        Тут Мэгги разглядела содержимое пакетиков Гэри. В одном был крашенный под золото изящный металлический костыль, наподобие тех, которыми комсомольцы смыкали БАМ, в другом – веревка, продернутая блестящей ниткой.
        – Ты пришел повеситься, – констатировал вышедший в прихожую Маркус таким тоном, словно Гэри зашел помыться. – Дерьмо, ну и антураж! Подбери себе трико с блестками.
        – Я взял в маркете первые попавшиеся костыль и веревку. У меня не было настроения выбирать.
        – Я вижу. Слушай, Гэри, тебе ведь сорок три года?
        – Сорок четыре.
        – Тем более. То есть, ты уже довольно давно перерабатываешь кислород в углекислый газ. Одной ночью больше, одной меньше... Ты видишь, я сейчас очень устал. Еще вобью костыль криво, ты свалишься, ушибешь копчик. Давай так: я посплю, а вы тут покалякаете с Мэгги. А утром я повешу тебя в лучшем виде, как полотно Тёрнера. Идет?
        – Без проблем.
        На этих словах Маркус удалился в смежную комнату и рухнул там на кровать. Мэгги в некотором смущении взглянула на Гэри.
        – Может быть, кофе? Да вы положите это...
        – С удовольствием. Знаете, Мэгги... наверное, многие мужчины согласились бы провести с вами последнюю ночь.
        – Вы вгоняете меня в краску, Гэри. Во-первых, я вовсе не гоняюсь за лаврами Клеопатры, а во-вторых, провести ночь... это звучит несколько двусмысленно.
        Гэри горячо заверил Мэгги в чистоте своих помыслов, тем временем зашипел в турочке кофе – и они уселись на кухне у маленького стола – не поймешь, в Париже, Нью-Йорке или Москве. Мэгги не пришлось долго уговаривать Гэри – он отпил несколько глотков горячего крепкого кофейку и начал: