ЮРИС ИЗ РОДА КУННОСОВ - поэт, уникальный, как Алмаз раджи. Есть много поэтов, хороших и разных. Однако меж ними существует тайное избирательное сродство. Вот, скажем, Пушкин и Гете. Два одиноких утеса-великана, но глядишь: там-сям протянуты мостки, проложены караванные тропы, и если стереть из памяти да выбросить из библиотек строфы Александры Сергеевича, в трудную минуту можно утешиться томиком "Фауста". Вот знаменитый и загадочный беглец Целан. Но корень его в Египте, матрица же списана с небезызвестного автора "Песни песней". Даже мой любимый Тарковский вовсе не пришел ниоткуда, а продолжает последовательность умных писцов - Баратынский, Тютчев, - во главе с ибисоголовым родоначальником ("я - Тот, кто жил во времена мои, но не был мной"). Обычный клинописный поэт, дохристианский, доиудейский даже, хоть и тщательно маскируется фразой из букваря: "Это не мы - это они ассирийцы".
        А есть действительно одиночные фигуры, стоящие особняком. Играющие, быть может, не самую сильную роль на доске, но странно ценные своей неповторимостью. Таков Тракль, упорно сопротивляющийся навешиванию любых ярлыков вроде "проклятого поэта" и всякой попытке поставить его имя рядом с каким-нибудь другим вроде Рильке. Таков Есенин, чье дарование вообще ни нашло себе места в русской поэтике и заняло гораздо более достойное в российском пейзаже; таков Куннос. Я не случайно сравнил его с алмазом. Сгусток вербальной энергии, он кристаллически самодостаточен, и, даже если не слишком жантильно огранен, тем не менее чист и первозданен. Впрочем, на некоторых он сам похоже непохож. В число излюбленных занятий входит инвентаризация, но, в отличие от американского завхоза Уитмена, багаж Юриса умещается в горсти. В юности немного подражал Берзиньшу, пребывающему ныне в ранге великого, потом оторвался.
        Юрис Куннос - поэт рок-н-ролла, вращающейся вибрирующей массы, тугого напряжения и свободного схлестывания, словом, сегодняшнего дня. Он по-настоящему крут. Его длинные, амебообразные строки удерживает от распада точнейшим образом выверенная сетка, решетка, сокрытая на атомарном уровне и не заметная глазу. Спираль интонации оказывается пружиной, подчиненной упругому ритму возвратных биений. В последнее время отечественная лира все активнее демонстрирует готовность вскочить с прокрустова ложа, застеленного господами Ждановым, Кибировым и иже с ними, на коем столь жестко спать, и отправиться туда, где можно, по крайней мере, решительно оттянуться. Подлинно русский стих обнаруживается в выступлениях "Мегаполиса", "Сплина", "Чижа и Ко.", иногда позднего "Аквариума". Оное ее, лиры, поведение и дает некоторую надежду на осуществление адекватных переводов европейской поэзии.
        Когда, по словам Берзиньша, на Вацлавскую площадь к огню Яна Палаха сошлись "все площади мира", когда, по словам Магида, "фаворский свет угас в таборитах и двадцать один казненный к мщению не взывал", Юрису было двадцать лет. Он въехал на танке в Чехословакию, страну Швейков, "зеленый подол Европы", в гости к гномику Румцайсу. В краткий золотой век призрачного социалистического братства, в который уже никогда (и никто) не вернется. "Пять стихотворений на малознакомую тему" написаны малознакомым нам образом, вне комплекса вины и без чувства обиды. Излюбленным развлечением чешской молодежи, знавшей, что у русских нет секса, было пообниматься (потрахаться?) на виду у стоявших в карауле солдат. "Так надо", - жизнь продолжалась, вспахивались борозды, снимался урожай хмеля, собирались на конвейерах грузовые "Татры", но... Ему было двадцать, и по праву силы и молодости он был основным в этом мире, как, впрочем, в любом другом. "И палец на предохранителе, и древние тексты вспомнились, десять шагов, а ближе не смели ни пяди..."
        Куннос сказал Раупсу прошлым летом в интервью для журнала "Карогс": "Сегодня 26 июля. В июле я написал очень мало куплетиков. Возможно, это кризис... В июле я мало писал, да много обещал, и все такое. Однако война в стане моих муз не начнется. Я ведь так, больше по-братски, по-отцовски... Из первых двух брошюрок я намеренно исключал лирику. Хотел, чтобы меня в них не было. Теперь же наоборот... В редких случаях гонораров позволено купить мороженое для некой дамы - мне нравится делать подарки. Я не скуп - бережлив. Я и бумагу исписываю от начала и до конца. Тогда ставлю "куплетику конец".

Продолжение книги