Зоомби: Переводы, стихи Рига-М.: Алемхопс, 2000 Обложка С.Парабай. С.13-19.

ПЕСЕНКА О КОНЦЕ СВЕТА

В день конца света
Пчела жужжит над цветком настурции,
Рыбак сучит суровую нить.
Скачут в море смешные дельфины,
Лепят ласточки гнезды из глины
И пень гниет при дороге, как должен гнить.

В день конца света
Женщины идут полем под зонтиками,
Потные посыльные валятся с ног.
А с лотков продают папиросы,
Лодка желтая в отмель тычется носом
И смычок над зеркалом плеса
Отмыкает звездную ночь.

А те, что ждали громов и молний,
Обманулись.
А те, что ждали знамений и ангельских труб,
Не верят, что началось.
Пока солнце садится в хаты,
Пока шмель грозится мохнатый,
Пока матери ходят брюхаты,
Кто поверит, что началось.

И лишь совсем сивый дед, которой мог быть пророком,
Однако ж не стал им, чтобы не докучать людям,
Скажет, подвязывая помидоры:
Другого конца света не будет,
Другого конца света не будет.




ПЕСНЯ ОБЫВАТЕЛЯ

Камень со дна, видевший высыхание морей
И тьму страшных рыб в муках смертного часа -
Я, бедный человек, вижу страшных несвободных людей
Тьмы и тьмы. Вижу краба, кормящегося их мясом.

Я видел крушение царств и гибель народов,
Бегство королей и владык, мощь тиранов.
Готов свидетельствовать даже перед плахой,
Что - жив, хотя бы все вокруг шло прахом,
Что псу живому лучше, нежели мертвому льву,
Как учит Писание.

Я, бедный человек, сидя на жестком стуле, смежив глаза,
Вздыхаю и думаю о звездном небе,
О неевклидовом пространстве, о почкующейся амебе,
О высоких гнездах термитов.

Пока хожу, грежу, засну - и в ясности горькой
Дрожу от страха и голода,
На площадях городов, исчезающих с первой зорькой,
Под мраморными руинами рухнувших врат
Торгую водкой и золотом.
А ведь не раз бывал совсем близок,
Сердце исполнено стали, душа - земли, воды и огня,
Неведомое раскрывало губы,
Как раскрывает их тихая ночь в объятьях залива.
И меднолистые кущи ласкали меня
Пальцами дива.

И вовсе близко, за окнами, заповедник миров,
В коем майский жук и паук - большие планеты,
В коем, Марсу подобно, блуждающий атом багров,
А рядом жнецы починают холодный жбан
Жарким летом.

Алкал этого, а более ничего. В старости
Ветхим Гете припасть к алтарю земли
И почтить ее, и примирить
С делом, поставленным, как лесная засека
Над током дежурных светил и мимолетных теней.

Алкал этого, а более ничего. Так кто
Виноват? Кто прозакладывал
Мою юность и пору зрелости, пропитал
Ужасом мои лучшие годы? Кто же,
Ах, кто же, о Боже, кто виноват?

И думать могу только о звездном небе,
О высоких гнездах термитов.




СТАНИСЛАВ ИГНАЦЫ ВИТКЕВИЧ

Жар, пепел, полынь.
Тут стою пред лицом целокупности жизни.
Жар, пепел и дикая вишня
На плоских сколках недолговечных царств.

В последний раз ветер разгонит тучи,
Заплачу о том, что вижу в последний раз:
По-над небом, по-над криком гусей и разливом рек
Паучок строит алмазную лесенку,
Внизу полынь, крапива и дикая вишня
На сонных просторах несуществующих царств.
Я побежден,
Гибну гибелью всякой дышащей твари.
Тем не менее знаю: вот мой жребий и только мой.
Я побежден, земля из-под ног уходит,
И плавится, словно воск, хрупкая память.

Все шепоты колыбелек, все сны матерей, баюкающих детей,
Все придыханья любовников с налитыми кровью белками,
Все снега апельсиновых рассветов в горах
Ношу с собой. Пока еще - все,
Но скоро кану в черную бездну зенита.

Исполать роду, наглому и плодовитому,
Множащемуся и длящемуся, не взыскуя тайны.
В обход людской воли жаждал достичь глубин,
Но сильный прав - только так
Постигаешь пределы.




ЗАВЕДЕНИЕ

Из завсегдатаев столика,
В зимние полдни украшенного узорами ледовой оранжереи,
Я остался один.
Если бы захотел, мог бы сесть за него
И, барабаня пальцами в морозном покое,
Выкликать тени.

Иней на оконном стекле прежний,
Но никто не войдет.
Горсть пепла,
Пятно перегноя, засыпанное известкой,
Не снимет плаща, не скажет весело:
Идем напьемся!

С неприязнью ощупываю холодный мрамор,
С неприязнью ощупываю собственное плечо:
Вот мы, и вот я в осуществляющихся стремленьях,
А они заточены на вечные веки
В свое последнее слово, в последний взгляд,
И далеки, как император Валентиниан,

Как вожди массагетов, сгинувшие бесследно -
А между тем минул всего лишь год или два или три.

Я могу стать дровосеком в лесах Крайнего Севера,
Могу взойти на трибуну или снять фильм
Способом, им неизвестным.
Могу привыкнуть к запаху фруктов с коралловых островов
И получить свое фото в костюме второй половины столетья.
А они - навсегда - смешные бюсты в жабо и фраках
Энциклопедий Лярусса.

Временами, когда закат красит крыши убогой улицы,
Загляжусь в небо - и вижу там, в облаках,
Колченогий столик. Лавирует кельнер с подносом,
А они глядят на меня, закатываясь смехом.
Я просто еще не знаю, как оно гибнет с легкой руки человека.
Они же знают, они крепко знают.




БЕДНЫЙ ХРИСТИАНИН СМОТРИТ НА ГЕТТО

Пчелы обживают красные потроха,
Муравьи обживают черные кости,
Начало распарыванья и растаптыванья шелка,
Начало дробленья стекла, дерева, меди, никеля, серебра,
Воздушного гипса, струн и духовых инструментов, хрусталя -
Пых! Фосфорическое пламя с желтой стены
Облизывает волосы людей и животных.

Пчелы обживают каморки легких,
Муравьи обживают белые кости,
Не выдерживает бумага, резина, шерсть, мешковина, лен,
Материя, хрящ, клетчатка, проволока, змеиная кожа,
Занялась и осела крыша, стены, оплавлен фундамент,
Осталась вытоптанная, песчаная, с обугленными стволами без листьев
Земля.

Роя туннель, медленно движется крот-охранник
С маленькой красной мигалкой на лбу.
Обследует закопанные тела, считает, пробирается дальше,
Различая человеческий пепел по цвету окалины,
Пепел каждого по радужным испареньям.
Пчелы обживают алые колеи,
Муравьи обживают след моего тела.

Боюсь, очень боюсь жандарма-крота.
Его мешков под глазами, как у патриарха,
Сиживавшего часто при блеске свечей,
Почитывая великую книгу судеб.

Что скажу ему - я, Жид Нового Благовещения,
Две тысячи лет надеющийся на возвращенье Христа?
Мой изувеченный труп откроется его взору,
Дав повод числить меня среди прислужников смерти:
Необрезанных.




ПРИГОРОД

С картою рука упала
В песок горячий,
Солнце побелевшее упало
В песок горячий;
Фелек на прикупе, Фелек тасует,
Всучит кривую, влепит косую,
Песок горячий.

Тень трубы ломается. Плешина.
Дальше город в кирпиче кроваво-красном.
Насыпь ржавая, изогнутые рельсы,
Кузова заржавленного остов.
Сухая канава.

Брошена пустая фляга
В песок горячий,
Угодила капля дождевая
В песок горячий.
Янек на прикупе, Янек подносит,
Играем лето, зиму и осень,
Играем год, и другой, и третий,
Солнце сквозь черные карты метит
Песок горячий.

Дальше город в кирпиче кроваво-красном,
Жидкая сосна за синагогой,
Зыбкий след и пыль до горизонта.
По равнине катятся вагоны,
А в вагонах чей-то плач бесслезный.

На мандолину - на мандолине
Выдай нам всё -
Эх, пальцем по струнам.
Славная песенка,
Голое поле,
Выпит стакан,
А больше не надо.

Глянь, по дороге чешет девчонка,
В пробковых туфлях, челка подвита,
Иди-ка сюда, потешишься с нами.
Голое поле,
Солнце садится.




Продолжение книги