Зоомби: Переводы, стихи Рига-М.: Алемхопс, 2000 Обложка С.Парабай. С.22-26.

АССИЗИ

Умбра ночи.
Умбра ночи и серебро колокола и оливы.
Умбра ночи и камень, что ты воздвиг.
Умбра ночи и камень.

Суд, что безмолвствует, - суд.
Наполни сосуд.

Кувшин из глины.
Кувшин из глины, что сросся с рукой гончара
Кувшин из глины, рукою тени закупоренный навечно.
Кувшин из глины с печатью тени.

Скала, где ты спишь, скала.
Боже, впусти осла.

Рысящий зверь.
Рысящий зверь в снегу, что сыплет обнаженнейшая из рук.
Рысящий зверь перед Словом, чей рот на замке.
Рысящий зверь, с руки жрущий сон.

Диск, он безжалостен, - диск.
Но - мертвые просят, Франциск.



* * *

Выкоронован
и низвержен в ночь.
Под какими
звездами! Чище
тронутых плесенью серебра молоточков сердца. Да,
Береникина царская грива, да, и здесь, - я сплел,
я расплел,
я сплетаю, я расплетаю.
Я сплетаю.

Голубое ущелье, тут
я мою золото. И с ним, попираемым
ногами девок и потаскух,
возвращаюсь я и возвращаюсь. К тебе,
любимая.

С проклятием и мольбой. И с каждой
из роящихся надо мной
дубинок: ведь и они уже сплавлены
в одно целое, и они
фаллически сращены с тобой,
вензель-и-слово.

С именем, пропитанным
каждым исходом.
С именем и семенем,
с именем, окунутым
во все
чаши, что полны до краев
твоей царственной кровью, человек, - во все
чашечки огромного
гетто-розы, из которых ты
взираешь на нас, став бессмертным
от столь многих смертей на путях рассвета.

(И мы пели им "Варшавянку".
Заросшими осокой губами, Петрарка.
В уши тундры, Петрарка.)

И вот восходит кверху Земля, наша,
та самая.
И мы не отпустим
никого из своих обратно вниз
к тебе,
Вавилон




ГОДЫ ОТ ТЕБЯ КО МНЕ

Вновь волосы вьются твои, едва я заплачу. Голубизной своих глаз
ты насыщаешь трапезу нашей любви: постель между летом и осенью.
Мы пьем настоянное до нас, но ни мной, ни тобой и ни третьим:
мы припадаем к последнему и опустевшему.

Мы видим себя в зеркалах пучины морской и набрасываемся на еду:
ночь это ночь, она начинается утром
и кладет меня рядом с тобой.




СЕРЕНАДА

Потоки дымной воды исторглись из небесных пещер;
ты окунаешь в нее лицо, покуда не улетит ресница.
Но в твоих глазах остается холодный блеск, я срываю с себя свое платье:
волна в зеркалах поднимает тебя ко мне, и ты требуешь
вымпел...

Ах, твои пряди каштановоржавы, так же светло твое тело -
веки дрожат, розовея, как шатер над снежной равниной:
я не кладу в него свое бородатое сердце, весной не зеленеет кустарник.




* * *

Из подкорок и из сердец
тянутся стебли ночи,
и слово, брошенное косой,
клонит их в жизнь.

Так же немы,
веем мы миру навстречу:
наши взгляды,
сливаясь в поисках утешенья,
ощупывают друг друга,
спеша на неясный зов.

Безвольно
в моих зрачках затихают твои зрачки,
блуждая,
я подношу к губам твое сердце,
ты к своим подносишь сердце мое:
то, что мы выпьем сейчас,
умерит жажду часов;
то, чем мы станем сейчас,
дарует времени дни.

По вкусу ли мы ему?
Ни проблеска и ни звука
между нами, и речи об этом нет.

О стебли, вы стебли.
Вы стебли ночи.




ПЕСОК ИЗ УРН

Плеснево-зеленоват домик забвения.
Перед каждой из воздушных дверей голубеет обезглавленный музыкант.
Он бьет для тебя в барабан изо мха и срамных волос;
гноящимся пальцем чертит он на песке твою бровь.
Он ведет ее дольше, чем была у тебя, и алость губы.
Ты наполняешь тут урны и кормишь сердце.




Продолжение книги