Зоомби: Переводы, стихи Рига-М.: Алемхопс, 2000 Обложка С.Парабай. С.30-33.

1

Рожок в покатых полях.

Вот смерклось, и птица летит над низкой водой.

Рассвет за проливом приветствуют лодки.

По царским кудрям поднимался к чертогам лилии.

Дана была жизнь, только взять нельзя.

А восходящее солнце дарило экстаз как в детстве, так в старости.




2

Стольких утренников хватило бы не на одну жизнь.
Не открывая глаз, был великаном и карлом,
Облекшись перьями, шелком, жабо и забралом,
В женском платье, с сурьмой на бровях.
Не уставал млеть над каждым цветком,
Стучался в запертые хоромы бобра и выдры.
Не может быть, что всё это многоголосье
Забуду меж тюбиком пасты и сломанной зубочисткой
На столике в Вильно, Варшаве, Париже и Калифорнии.
Не может быть, что умру покуда не взял.




3

Звезды Филемона, звезды Бавкиды
Стерегут их дом в дубовой плетенке.
И странствующий Бог, развалясь в гамаке,
Крепко спит - ладонь в изголовье.
Тупорылый жучок набрел на его сандалию
И прет, пыхтя, по выглаженному стопой плоскогорью.

Слышу звуки рояля.
Крадусь влажной тропической чернотой,
Скрывающей пустые бутылки из-под голландского джинна.
Показывается дева с прядкой за ухом.
Я сам, пока полз на карачках, оброс бородой
И мой арбалет раскис от снегов и ливней.
Она, играя, становится девочкой и идет на горшок,
Поправляет трусики, слезая с качелей,
Со мной или своим кузеном пробует нескромные вещи.
Ее, совсем седую, облезлым предместьем
Везут туда, куда однажды едут все девы.

Да будет остров - из моря появляется остров.
У розовых скал на нем оттенок фиалок.
Семя их точит, по взгорьям и кедр, и каштан,
Папоротники осеняют ключ возле пристани.
На плоских камнях хвойной затоки
Устроились духи с бутылками кислорода.
А единственная дочь мага, Миранда,
На ослике направляется к гроту
Стежкой, убранной шуршащими листьями.
В гроте котел, тренога, набросан хворост.
Исчезни, остров. Или сильней: остров, сгинь.




4

Любезен мне он, поскольку не искал идеальной вещи.
Если слышал: "Только предмет, которого нет,
Совершенен и чист", - краснел, опускал глаза.

Карманы набиты свинцовыми карандашами,
Хлебными крошками, издержками бытия.

Год за годом ходил кругом толстого дуба,
Прикладывая ладонь ко лбу, мычал в изумленье.

Завидовал тем, что одной чертой рисовали дуб!
Однако неточность считал чем-то нечистоплотным.

Символы гордым, занятым собственным светом.
Хотел вывести имя вещи из опыта глаз.

Состарившись, в табачную бороду кашлял детям:
"Да лучше сдохнуть, чем жить как эти".

Как Брейгель-папаша, сгибался вдруг пополам,
Подглядывая за миром сквозь раздатые ляжки.

В такую высь вздымается дуб, что взять нельзя.
Подлинный, подноготный до сердцевины. Да.




5

Корили за то, что женат на одной, а живет с другой.
Некогда - отвечал - разводиться и все такое.
Не успеешь встать, махнуть валиком пару раз, уже снова вечер.




6

Проныра Гучо обернулся навозной мухой.
С мушиной стайкой умывался на круче из рафинада
И бегал зигзагом по сырному лабиринту.
Через форточку попадал в сверкающий сад.
Без руля и ветрил катамараны из листьев
Везли наполненные радугой капли.
Замшелые парки с прогалинами росли в ложбинах коры,
И пряной пыльцой обдавали их гибкие мачты тычинок.

И хоть продолжалось все от полдника до обеда,
Обязательно - после, при свежих брюках и пахучих усах,
Размышлял, подняв фужер с алкоголем, о том,
Что является самозванцем, ибо мухе не пристало судить
                                                                  о тарифах и конституции.

Женщина напротив была вулканической цепью,
С ущельями, кряжами и кратерами, в которых
Напор земли ломал узловатые корни сосен.




7

Между нами был стол, на столе стакан.
Локти в ссадинах утвердила она на столешнице,
Как зеркало, отражавшей ее подмышки.
Капля пота скатилась на вздернутую губу.
А космос меж нами дробился безмерно,
Жужжа оперением стрел элеатов,
Неисчерпаем походами длиной в год или сотню лет.
Опрокинься стол, что бы мы сотворили.
Акт-не-акт, извечно потенциальный,
Как неизбежность сошествия в воду, дерево, минерал.
Но и она лишь вглядывалась в меня, как в кольцо Сатурна,
Зная, что и я знаю, что взять нельзя.
Так обрели дом человечность и нежность.




Продолжение книги