Орден: Стихотворения М.: АРГО-РИСК, 1999 Обложка Андрея Малькова. ISBN 5-900506-94-0 80 с.

ВОСХОЖДЕНИЕ

alfa

Я устал -
и я плачу
над пленительным морем, что крылья, сложившим уста:
девяносто второй удивительный год, предвещавший удачу,
несомненно настал.
Он настал, как татарин, -
и я его пленник.
Над печальным прибоем, закутанным в дым,
пролетая, твержу: "В мире нет ничего, кроме славы и денег,
да весенней нужды..."
Сумасшедший Гагарин.

beta

Пламя за окнами и невыносимый жар.
Корень движения неописуемо горек.
Все ожиданья того, что написано в Торе,
скатываются рубином по стали ножа.
Я называю это предчувствием моря.
Так Аарон соплеменников вел в Ханаан,
татуируя живот каменистой отчизне
иглами стоп кривопалых; какой-нибудь хан
или нойон - Ганимедом на собственной тризне -
пёр, в города зарываясь, как в землю соха
(я называю это предчувствием жизни).
Что же способно, как не предвкушение близ-
ко лежащей цели, дорожной ленты,
свежего следа соперничать с жаждою ис-
хода на зов побережья из лап континента?

gamma

Дождь, кафе под дождем, запах чая и тлена.
Кровь на скатерти, грязный фарфор и разбитое сердце.
Но при виде тебя я встаю, опираясь о стену,
и шепчу: значит, надо идти - раз требует герцог.
Потому что мой страх - точно так же, как твоя сила, -
бесконечно любит нас, и сам - бесконечность.
И немыслимо важно сейчас то, как встали светила,
и чем выпала вечность.
Снова вижу тебя, не тебя, но Тебя. Не дремлет
вымпел бледной руки, отпущенной на свободу.
И старик Посейдон сливает последнюю воду
и уходит под землю -
гасит свечи.
Вот, оказывается, что нами
правит: старейшинами и каждым.
Женщина - взметенное знамя
(и безумная жажда).

delta

Тишина стальной пластинкой вырежет город
из общей карты, включавшей дюны и баки прибоя,
любившего оставлять на кустах свои волосы; вскоре
мы захлебнемся, как рыбы в тумане, неслышным боем
часов, которые прячут под мышкой свою удачу,
как коршун яйцо в гнезде над расселиной, выше
которой уже никто ничего не прячет;
единственное, что достойно нас, это слушать и слышать
лелеемое на всех перекрестках,
опушках и заводях имя девочки Руфи,
или вот еще: заглядывать судьбе под колеса,
плакать о Польше и о желтых подошвах туфель.
Пить время, сочащееся из сонных грудей
вылезших на песчаный берег вздремнуть русалок,
не задаваясь вопросом, когда и где
вкус кожи смешивается с запахом лунных салок,
и пока туман обгладывает головы башням и часовым,
становится ясно любителям убеждаться воочью:
единственным возможным звуком кажется здесь крик совы,
но последние месяцы совы летают днем, а не ночью.

epsilonn

Что же дальше? - Мы пойдем туда, дай мне руку, -
фигура на краю пустынной равнины,
оберегающая царство теней и звуков,
бликов и стуков, -
дорогой длинной:
не знаю, правда ли, что я, говоря Ты, возвращаюсь
к этому одинокому монстру, зверю,
не знаю, к кому еще там, но я - обращаясь
подле тебя - обращаюсь, верю,
к фигуре, занимающей центральную клетку, именно,
к Ферзю, Королеве, Визирю - ибо
каждая клетка-носительница моего имени
так начинена ожиданием, что либо - либо:
невыразимая робость, боязнь и, однако,
усилье, обрывающее порочный круг
(человек в старости грызет кость, как собака,
нетвердо мочится и не моет рук)...
Тем не менее, ты была, есть и, больше
того, пребудешь вовеки, в славе и силе -
даже когда средь желтой листвы мерещится Польша,
а судьба скрежещет голосом заржавленных шпилек:
в сером кухонном свете, влекущем разборки в банке,
ты последняя, в обществе припозднившейся мышки,
нержавеющей ложкой ешь сладкую кашку из банки
или плачешь, отставив банку, над грязной крышкой,
над туманом города, над зачарованным родом,
над весенним лоном, прочно зачавшим осень,
но не с тем ли опусканием губ и десен
мы торгуем своей свободой?

dzeta

Налетающий ветер читает послания древес,
состоящие из слов, написанных буквами алфавита
веточек и сучков, а дополнительный вес
им придает сухая кора Левита-
дуба, строителя заповедных кущ
в талом воздухе или где еще выше...
Он сегодня, радостно-всемогущ,
семисвечником в эмалевой нише
загорелся - и любая его свеча,
словно женщина, светла, горяча.

Налетающий ветер читает послания древес,
разбирая их, как перекрытья балконов и лоджий;
сортируя, сбивает с пергамента знаки, без
которых трудно понять, но смысл тот же:
майская испарина и одышка
по краям запекшейся раны
значат то, о чем рассказано в книжке
ссыльного подпрапорщика Ивана,
возлежавшего на груди страдальца,
облизывавшего медовые губы
(и с тех пор калам в его пальцах
заскрипел, как Иерихонские трубы)

Налетает ветер, профиль его смешон,
отраженный в лужах; с ресниц его брызжет слизь.
"Осторожно, крошка, не поскользнись,
не увидишь фрейлины Розеншён!.."
Но зато не нужен посредник. Стоит
за моими дверями лиловый столп,
и клубятся лестница и гранит,
а над ними скипетр и престол.
И почти нет времени: глядишь, прожгут
воздух застоявшийся пара-тройка лет -
на больное место кровь налагает жгут
и уже с небесных яблонь ложится цвет.

eta

Несколько холмов. На них натянута сетка
всяческих широт, долгот. Чужие кряжи
обогну, ногой сломаю ветку,
брошу голову в земную тяжесть;
в синее дрожанье, писки точек,
на земной коре намеченных, как метит похоть
уши и глаза, а это - плохо
пропечатались на мягкой почве
пальцы Бога, слабо и неточно.
Все ж, когда заблудший энтомолог,
роя землю в поисках личинок,
струями ростков пробитый полог
приподнимет, совместив причины
с тайной следствий, он увидит кражи
соучастников, свидетелей и стражей:
в самом центре розовой плешины
среди любопытных норок-окон
погнутый полтинник, снятый с кона,
сплющенный полуразвитый кокон,
тлеющий во тьме наряд дракона -
мой костяк, наколотый на их вершины.
А в ноздрях моих травы чудные серьги
вторят музыке густых энергий.
Солнце и то, что называется маревом,
медленно перекатываются на запад,
оставляя дружественно спаренные
тонкий вкус и неосуществленный запах.
Травы так пугаются прикосновений,
что сворачиваются миногой,
только лишь по стреловидной вене
пробежит необращенный ноготь.
Здесь на много шагов вокруг ни моря нет, и ни суши.
Одно сияние, сухое и терпкое, как изюм.
В нем-то странствуют звери и плавают рыбы и души
тех, кто некогда как-то странно торил стезю.
Анабасис! В какую ни сунься сторону, в конце концов выйдешь на берег
к шелушению хвои, склокам муравьев и кипенью песка,
к окончанию мыса, построенного приложением к вере,
двигающей холмы; к истокам небесных скал.




Продолжение книги