СПб.: Ассоциация "Новая литература", 1993. ISBN 6-85080-004-2 Обложка В.Лужкова. 128 с.

4

ГОРОД ГОРЬКИЙ

Опускается Питер,
                            а Нижний встает в головах
Город горьких отбросов,
                            закатов в дымах
И не нужно вопросов,
                            когда искалечат впотьмах
Город копоти, жижи
                            и химии нашей судьбы
Опускаются ниже,
                            сгибаются авторабы
Петербург опустился,
                            а Нижний встает на дыбы
Город бритоголовых,
                            он по́том изгоев пропах
В общежитиях голых
                            получишь под ребра и в пах
Здесь небесных глаголов
                            не слышит никто впопыхах

1980




ПОСЕЛОК СУДАК

Сурож, Солдайа, Сугдея,
                            в летнем супе вареный Судак
Ты – общерыба России
                            у самого синего моря
Жалких глотающа пляжников,
                            человеко-консервное юдо
С невзаправдашней крепостью на крестце

Ни генуэзцев, ни греков
Скука – дежурное блюдо
Только и бродишь глотая
В общепитах вино или пиво
Жить невозможно счастливо
Невозможно тебя полюбить
Пустошь жизни, Сугдея, Солдайа

1980




СМЕРТЬ НА КУРОРТЕ

Море – наш друг дорогой,
              горы – товарищи наши
Нету счастливей земли,
              чем курортный и гибельный Крым

Видишь, повис человек
              на скале, над шоссе, над обрывом
Над синевой Айвазовского,
              над землей виноградно-железной
Он – виноградина жизни
              в Божьей садовой руке

Вот он кричит "Помогите!",
              но воруют мольбу его горы
Вот он срывается вниз –
              не удержал Виноградарь
Жизнь – это щебень у ног
Крутизна пионерских дорог
Флибустьерская молодость,
              крымское лето в цвету

1980




* * *

Снова больница –
                            страдалище,
                                                форум народный
Где в разговорах
                            свой ум изощряет природный
Русский мужик
Словно в каждой палате
                            Чапаев и Ганди с Хрущевым
Рассуждают о правде,
              о мире, земле возвещенном
А из затхлой бутылки
              вдруг лезет Учитель и Гений
И всерьез, без ухмылки
                            вещает о пользе гонений
Где-то войны и путчи,
                            правительства, к нуждам глухие
Только чур – я не Тютчев
                                          с мечтой о поверженной Хи́ве
Умиравший когда-то.
                            А я только кровь и мочу
Вижу в родимой палате
                                          и, сжавшись от боли, молчу

1982




* * *

Снова служебное лето,
              сорного сполохи солнца
Службище чертополохово
              чепухарь канцелярских забот
Дурь коридоров бормочущих,
              в тупиках – любомясо соитий
Лестницы, лестницы, двери –
              всасывающий чертоворот

1981




* * *

Детство опять
              промелькнуло во сне как в кино
Голым Тарзаном,
                            влетающим в класс на лиане
Детство давно отзвенело,
                                          давно отзвенело – и пусть
Медью разменной
                            по мрамору сталинских лестниц
Мелочью на эскимо...
Детство давно отзвучало,
              давно отзвучало – не жалко
Школьной частушкой про Берию,
                            про пироги Маленкова
Пусть уплывает во тьму
                            баркой грубых и толстых учительш
Бочкой забитых детей

1981




* * *

Вот и секира
              Божья, у самых корней
И пожухлые листья
              смотрятся в озеро юности
В доме моем
              скука, безмускулье, страх
Попеременно дежурят
Где же высокая сила,
              что движет небес облаками?
Рыбы железные реют
              в чистых потоках, а роза
В горле застряла и колется
Только в ночи иногда
              скрип уключин
              апостолов лодки уключин
Только в ночи иногда...

1980




* * *

Те же заигранные пластинки
Дребезжащий Вертинский
              и танго обиженной Польши
Жизнь без смысла, земля без кровинки
С каждым годом старее и плоше

И не бросят поленом в полярную печь
Не заставят под поезд грохочущий лечь
И не будет гонений,
              этапов по рельсам сибирским
В колесе повторений
              останусь вертеться с Вертинским

1980




* * *

Лето пожароопасное, гарь
Вышла за Вырицу,
              где-то уже у Кабралово
Вырваться, вырваться,
              зверем горящим,
                            но вырваться
Выпасть из зарева алого
Из судьбы, из кипящих пустот
В каждом лете лишь бред повторенья
Прежних выпивок, жалоб, невзгод
Прошлогоднего тленья
Полдень жизни моей
              беспощадно пожарный июнь
Догорай же скорей,
                            погибай на железном корню

1982




В ПУШКИНСКОМ ЗАПОВЕДНИКЕ

1.
Праздник поэзии в Михайловском

Здесь избушки на курьих,
              торгующи словом и пивом
Князь-гвидоновой водкой,
              ухой с головизною щучьей
Здесь гулякой гонимым
              и все же безмерно счастливым
Был открыт реализм:
              многоглазый, мохнатый, могучий
Тот гуляка гулял
              с генеральшей под липами сада
Пил кумыс с калмыком
              пил с Языковым в баньке аи
И быть может желал,
              чтобы каплю сальерьева яда
Я принес бы тайком
              на базар всесоюзной любви

2.

Над озером Маленец – тусклый рассвет
В привычной лиричности – гнилость
И нечего вспомнить и прошлого нет
И волны иные не снились

И за́видно думать, вдохнув аромат
Земле заповедной присущий
Как тутошний узник был тайно богат
Прошедшим, сейчасным, грядущим

3.

Нет, не со мной, не со мной
              эти ночи бессонного света
В бабе казенно-кирпичной,
              тысячекамерной... нет
И не меня, не меня –
              я шепчу в потемневших аллеях
Пушкинской хвойной тюрьмы

1982