ИЮЛЬСКИЙ БЛЮЗ – АНДРЕЮ ГРИЦМАНУ

А ты, кто в новом златотучном Вавилоне всё режет честно
по внимающей душе, как по кости слоновой, надвинув
плотно чернышевские очковые очки, живи-живи и через
двери звёздные того мотеля, где всё проглянет позапоза-
прошлым, а проще – просто никаким, как в рваную нирвану,
не впадай в огни нью-йоркского Арбата.
                                                                      О, респектабельный
и фешенебельный, хороший и большой (портрет одобрен
в сибирском поэтическом пикапе), с глазами оглашенного
молчанья над миражами встреч посюсторонних (что всё же
тоже на мокром месте – в Зиме весной, как в утренней тайге
саянской, как над трёхзвёздочным свердловским глоточком
коньяка), внемли реалиям вослед:
                                                        родина – это, где холодно,
пьяно и грязно. Пусть от сирен дуреем в одиссеях, она и
днесь качается в груди, как поплавки байкальских вешних
кладбищ – в приливной окаянной синеве. И ты, и ты, номад
печальновыйный, своей безлюдною душой, уложенной
в покатую улыбку разлучений, как в вечную котомочку
худую, пустыннику поверь:
                                              мы рождены, чтоб сказку сделать
пылью, чтобы слепить из пыли Никогда. Но нам, своим,
врачующий Орфей, назначь, что панацеистей, дороже, что
скорее: пилюли Медичи с бальзамом из рогов последнего
единорога, кровопусканье, курс летейских вод и, может даже,
что-то внутривенно, чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь.

ИРЛАНДСКАЯ ПЕСНЯ – ЛИДИИ ГРИГОРЬЕВОЙ

'Tis the last rose of summer
Left blooming alone...

И, обжигаясь мраком-мразом вселенских
чёрных сквозняков, сорвавших с петель разом нашу
закрытую на все щеколды и засовы непроницаемую дверь,
мы вдруг хватаемся за розы, чтоб этим пламенем
пунцово-ало-бело-хладным, чтоб этим
пламенем сгореть.
                              Я бы тоже не жил
долго одиноким, без друзей. Вслед за теми,
кто мне дорог, я б хотел уйти скорей.

О, роза-страсть и роза-смерть, забрызганная даром
шипучей кровью всех Кармен и предрассветной –
всех Ромео, о роза-младость, роза-рок, лазурная –
о, всех ветров, и ты, мечты, и ты, разлук неприкасаемая
роза, но прозияла, Боже, среди них и роза-пропасть
забранного сына.
                            Соберу лепестки я эти
у последней из летних роз, на осенний брошу
ветер, чтобы вдаль он их унёс.

Опадает, отплывает тонкий топкий остров-сад.
Роза мира в рани хладной покачнулась перепончатой звездой.
Срезав не без сущих вздохов в самом ангельском из снов
непослушными руками преблагую розу-жизнь,
этот мир, мне ставший чуждым,
я покинуть был бы рад.