Станислав Львовский - Доступная методика спасения мира -

СТАНИСЛАВ ЛЬВОВСКИЙ

Доступная методика спасения мира

- Здравствуй! Как хорошо, что ты подсказал мне этот метод спасения. Писать. [Вообще, мне кажется, что это метод спасения. От чего только?] - Мне не снился сон, и другой тоже не снился. В последнем, неприснившемся под утро, я вёл красную лёгкую машину и смеялся, к чему бы это? - Это к деньгам или к перемене здоровья? - Не знаю. В предпоследнем (ночь с 45-го на 48-е) умерла бабушка, я пришел к своей матери и рассказываю: купил красивый гроб, обитый синим бархатом. Она слушает меня внимательно, а потом говорит: это хорошо, хорошо, но зачем теперь всё это? - А так. Провидение мне не хочет облегчить задачу, и я живу без снов. Другое дело, что вот Tricky про чумазых ангелов поет, есть в этом от детского утренника на Рождество, где напряжение полюсов возникает от несоответствия взрослой задачи родить бога и спрятать, с одной стороны, - да, и слабых детских тел с другой, для нелёгкой женской работы не приспособленных. Once a white guy and a black guy argued: is God black or white. And at last they decided to ask Him. And they asked. And He answered: I am what I am. So, you see, - the white guy said, - He's white. But why?! - the black guy cried. - Well... 'Cos if He was black, He should say "I is what I is". Цвет имеет значение. Размер имеет значение. Возьмём, например огп, молодого человека двадцати семи лет от роду, подвизающегося на ниве fine/computer arts . Вышепоименованный огп как-то раз отметил, что у смерти четыре ноги, а внутри у неё длинный хвост. - Ну, уж и длинный... - скептически откликнулся впс. - Длинный, - с гордостью сказал огп, - у меня длинный, больше двадцати сантиметров во взволнованном состоянии. - А откуда берутся зооморфные метафоры - все эти киски, рыбёночки и прочая живность? - А оттуда, что это позволяет вывести предмет разговора в детскую внекультурную плоскость, что относится и к другим зооморфным метафорам вроде рыбы и птицы. - Да, и не только в детский язык, а ещё два варианта. В чистую телесность, как, например, "хуй", или в смысле чистого рационального знания, в дискурс позитивистской науки: "пенис, вагина". Появляется такой суховатый академизм в духе фрейдовской кушетки. А там уже, ясно, значения не имеет, что там, как там, у кого сколько. Илья имеет объяснять, что когда писатель использует свой текст в терапевтических целях (заболело - написал), от этого русскому языку хорошо. - И писателю хорошо, и всем, таким образом. - Ну да, а Лена имеет объяснять, что она, как писатель, превращает слова не вокруг в жизнь вокруг, и вроде бы тоже русскому языку от этого самого хорошо. Впс возражает ей в том смысле, что всё, мол, наоборот, а русский язык ему, впс, написал такое письмо, что ничего ему, русскому языку, от впс не надо, только просил передать привет сок., давыд., кузьм., тому же кук., ещё некоторым людям. - Слушай, а ну их, эти проблемы. Давай возьмём лучше что-нибудь другое для примера. - Давай. Вот, например, "усталые мужчины". Хорошая тема для разговора. Он, один усталый мужчина, 1952 года рождения, внешность восточная, чувство юмора, молодые специалисты в подчинении, блокнотный ПК в сумке, Acer. - А почему усталый? Да так, устал. - А-а... Ну, какая же это проблема, где тут напряжение полюсов? Напряжение полюсов везде. - Женщина плачет, смотри. - Плачет, да, случилось что-нибудь. Женщины часто плачут, у них другое отношение к слезам, - вроде как у мужчин к чиханию. Просто нужен платок, а сложностей никаких. - Главное возраст, тогда слёзы редко, это чистая биология, с возрастом у слёз повышается вязкость, а каналы твердеют от табака, алкоголя, в общем, от холестерина. Это удобно. - Ты кем себя считаешь? - I is what I is. - Странно, а вроде непохоже. - На что непохоже? Ни на что. Ни на что не похоже, совсем. - Я всё-таки не могу начать письмо так, как ты. - Нет, правда? - Что ты меня спрашиваешь? Я и сам-то последнее время стал сомневаться, есть ли у меня душа вообще. - Насчёт души не знаю, а вот у меня есть на этот счёт определённые подозрения. - Да? Какие же? - Да самые разные. Например, возьмём детский утренник. Там всё дело в несоответствии задач. - Это мы уже обсуждали. - Обсуждали, да. - Но я буду долго жить этим майским июнем, и всё, что я вспоминаю помимо тебя, beyond you - всё как случайно не успевшее выветриться отражение в зеркале после того, как я ушла, давно ушла. - Нет, - ответил я, языком катая во рту осколок стекла.

Воденн. звонит тут ей, спрашивает её, как мол, личная жизнь? А она у меня, - отвечает, - безличная, или, сказать, вообще-то не существительное, а скорее, глагол неопределённой до крайности формы, глагол бесформенный, безличная жизнь моя, отвечает, воденн., вот. По утрам она долго оттаивает, как будто бы её на полном серьёзе всю ночь держали в холодильнике. - Я выписал из записных книжек Витг. вполне фразу, что вот, мол, каждое утро человек пробивается заново к живому теплу сквозь омертвевшую корку золы. Давно выписал, фраза патетическая, как он весь, давно, ещё работал в школе. Там была девочка юля андрущенко, хорошо говорила по-английски, имела пятёрку по причине замечательного произношения. Был ещё мальчик бальчиков володя, сын водителя, обучавшийся в частной школе по разряду просвещённой благотворительности; написал в сочинении на тему "Что такое духовная жизнь?": духовная жизнь для меня - это когда я иду по улице, а мне ветер в лицо. Тоже имел пять. Ветер в лицо - это хорошо. Ветер в лицо - это пять. Садись, володя бальчиков.

- Тебе часто письма приходят? - Ну, не то, чтобы часто, но бывает, так уж, по нынешним временам. Таня пишет из Reno, Nevada, что нет, ненавижу e-mail. Хочется поговорить, конечно же, хочется поговорить, но надо же всё равно сказать спасибо. Три года уже прошло, а время и расстояние, их много. Тем не менее, пишутся письма и слава Богу и Минообороны САСШ, что не приходится полагаться на snailmail и не приходится возить письма на Варшавское шоссе отправлять, москва большая, больше всего остального, в ней письма теряются и никуда не приходят. Ты извини, я неконкретно выражаюсь, слишком неконкретно и расплывчато, вероятно, слишком для Reno, NV. Это я рассказываю не о погоде, а о себе, на свой манер, слова в простоте сказать не могу, чернила разноцветные на ровном месте без повода, заметки феноменолога. - Представим себе, возьмём для примера: друг-художник, рисует синих женщин со светящимися сосками. Ещё один друг, скорее приятель, тоже художник, рисует земляной флаг, беспредметные формы, но из доступных материалов, фактур. Слегка заикается, мультфильмы на СТС, жена. - Иногда утром я не могу встать, а просто лежу и плачу, потому что холодно, и я не хочу вставать. Иногда утром она не может встать, потому что холодно, хотя на улицу выходить не надо, а лежит вместо этого и плачет, потому что просто не хочет вставать. - Чудо: светящийся сосок, выкручиваемый костлявыми пальцами собственного света. Это вполне холодное чувство к людям. Чудо есть нарушение, прокол обычного образа реальности и времени, экстраполируемого из известного опыта. Experience is what you get, when you don't get what you want. Это кто сказал? Это я не сказал. Ляг на спинку. Так где тут у нас напряжение полюсов. - Напряжение полюсов тут у нас везде.

Now let me tell you something about myself. Outside of school, I like to read and write poetry and stories. I really love ice hockey. I don't play... I watch the NHL and go to games. I like to dance a lot but I don't like clubs so I don't really have anywhere to go. But mostly I spend my time thinking. I've just realized recently that is where all my time goes, but it fuels my writing so at least it's productive. I am an only child and my dad lives in Alaska (I live in California). When off school, I live with my grandmother, mother lives with her boyfriend. - Что с ним случилось? - Он умер, пытаясь вовремя ответить на записку от девушки Stacy, наполовину русской, папа живёт на Аляске, мама со своим другом. Его до сих пор не похоронили, и он до сих пор ходит на работу, хотя со служебными обязанностями справляется с трудом. Это тоже можно, например, взять. Как, скажем, он ходит по городу и заходит - там в магазинчик, там в киоск (просунуть голову, сказать внятно, чтобы девушка услышала), в бар, никогда в кино, и становится совершенно ясно, что на метро ездить быстрее, потому что москва больше всего остального. От него хотят, чтобы он написал текст для Russian Journal и принял участие в передаче про это, но он не слишком беспокоится, - по полному своему безразличию и благоприобретённому отсутствию интереса к проявлениям жизни во всём её многообразии. По ночам ему снятся синие дамы со светящимися сосками, земляной флаг, красный кабриолет от смутно знакомого производителя. Он придумал Майю, только не придумал, чем она занимается по выходным. Мечтает об upgrade и чистке изрядно уже замусорившегося реестра. - Становится ясно, что тебе нечего мне сказать. - Я рад, что ты так рано это поняла, и мне не пришлось морочить тебе голову в течение длительного периода времени.

В комнату заходят Сергеевич Ушкин и другие. - Я помню чудное. Помню? - Помню. Вам не нужно 64 Mb? - Нужно, нужно, давайте сюда. Фраза витг., дискурс позитивистской науки, "babe дискурс". - В комнату заходит "молодая мама". - Что будут есть мои мышатки? Что будут есть мои зайчики? Что будут кушать мои лисички? Чем будет питаться моя киска? - А вот этим. Вот этим самым, юная леди. Bye-bye-bye, я застрелил начальника местного РУВД. Потому что нечего было доёбываться до меня с самого, что ни на есть, утра. - Что со мной случилось? Ну... Я остался жив, не успев вовремя ответить на записку, и рассказать ей анекдот про двух парней - белого и чёрного, которые, дальше вы знаете. Потом меня похоронили, я сидел в кресле, пил пиво и смотрел НХЛ. Очень жаль. Правда. - Да-а, что за страна, никто ничего толком сделать не может, сплошная путаница. Закапывай, Вилли. Бедный Йорик.

- Возьмём для примера другой случай. - Слушай, не пора ли по домам, поздно уже? - Да ладно, давай ещё пройдёмся. - Что мне делать? Притвориться, что всё надоело, или сделать вид, что увлеклась кем-нибудь, каким-нибудь с шёлковой бородкой и библейскими глазами? Четыре. Точнее, почти четыре. Успокой меня хоть немного. - Когда-нибудь время устроит тебе ловушку, сама знаешь, мне нечем теперь тебя успокоить. Нас некому успокоить. Но до этого ещё должно пройти три с половиной года. Так что пока возьмём для примера: подрабатывала в ресторане, танцевала за деньги с посетителями, сейчас работает на трёх работах, по утрам проезжает мимо океана, машину водит, но парковаться пока не научилась. Живёт со стареющей одинокой дамой, которой кто-нибудь нужен, чтобы не так было страшно одной в своём апaртменте. Учит детишек танцевать, а где надо - просто пританцовывать, т.е. прививает чувство меры, что редкость в наш атомный век. По ночам видит во сне ангелочков с чумазыми мордашками, крылья перепачканы чернилами. - Итак, дети, диктант: Песьмо хароктеризуется, па сути дела, гаспотством текста - в том смысле, каторый этот фактор дискурса, как мы увидим здесь, палучит. Это приводит к стиснённости, каторая, на мой взгляд, ни далжна аставлять четателю иново выхода, кроме входа в этот текст - я его предпачетаю делать затруднительным. Следавательно, в данном случаи перед нами вовсе не песьмо. - Закончили? Так, листочки подписываем и передаём по рядам. Быстро, быстро. Володя, Юля, что вы там шепчетесь? Так, на счёт три больше не принимаю, раз. Два. Два с половиной. Три. До завтра, дети, я тороплюсь, мне надо киску покормить. - Вот такая она была, первая моя учительница. А что делать, никто никого не умеет, всем трудно, некоторым очень трудно. - Представляешь, у меня два дня не работал телефон, то есть нет, мне можно было позвонить, а вот я не мог. Положение хуже не придумаешь, полная беззащитность, всё равно как сидеть в комнате с зеркальными стенками, полупроводниковая технология освоила невиданные высоты. Кремний, кремний, твердыня. - Да, но когда-нибудь, мне кажется, время мне устроит [нрзб.] ловушку. На пару - дней (т.е. какие-то события не втиснутся рядом с другими в один день и останутся без времени). Возникнет целый день, но абсолютно пустой, как экран перед титрами. - Половина того лета прошла как бы сама собой, но я же подсказал тебе способ спастись. - Солнце, я снова убегаю в метро от света, я перебираю фотографии, раскладывая их на коленях, и скажи мне: разве кто-то из нас спасётся? Только скажи мне, пожалуйста, правду: разве кто-то из нас спасётся? - Нет, конечно же, нет. - Кто этот, подглядывающий за мной с отпечатка? Это моё отчаяние, поляроидный свет, тусклый циан... мажента... yellow... black... случаи самоубийства серебряными пулями... мы такие, какие мы есть... дагестанский коньяк за тридцать одну пятьсот... я ношу твои письма в нагрудном кармане лёгкой рубашки... так ты ближе... не попали в pantone с тридцати шагов... ты улыбнулся?..

- Этот хороший, готовый отец, о ребёночке будет заботиться, - думает одна женщина. А он в это время жадничает и вместо роз покупает фрезии в хрустящем перевёрнутом мешочке без дна, и по-голландски не говорит. Вообще говорит мало, плохо умеет, не то просто мыслей нет, чтобы говорить. - Ну, хотя бы просто так болтал, что ли? Не-ет, просто так - это не достойно мужчины, готового почти отца, средний класс, опора нации и надежда режима, у которого режима одно огорчение, что таких мало пока. Так что он всё больше молчит, получается многозначительно, и всё время ходит какой-то полуживой. Кличка: Кисель. По ночам видит во сне синих женщин со светящимися сосками и какие-то бесконечные идиотские утренники с участием жизнерадостных младшеклассников. Утром он лежит часто в постели и, вместо того, чтобы вставать, ругается матом тихо, потому что холодно. О нём даже писали статью в "Nature", как о специфическом русско-московском человеческом феномене. - Да какой же он феномен? Он же просто мудозвон. - Ты путаешь, тебя губит терминологическая небрежность. Мудозвон всё время разговаривает о том, о сём, как я, например. А это другая история, специфический феномен из истории и географии населения.

- И в чём это выражается? - А теперь уже ни в чём, как сказал однажды Варгас Кошак Кулич, международный террорист с солидным квазидиалектическим background'ом. Я думаю, выражением регулярного паттерна является его, паттерна, реакция на нарушение регулярности. Например: Варгас Кошак Кулич заказывает себе адвоката, фамилия которого представляет собой нечто среднее между валиумом и булемией (Буиллеман). Заказанный адвокат в полном дауне, потому что вместо того, чтобы вставать, его жена лежит в постели и плачет, потому что вставать не хочет, к тому же холод собачий, а сын на утреннике изображает из себя ягнёнка, не то козлёнка. Адвоката вытаскивают из постели и тащат к Варгасу Кошаку. Но по пути валиуму встречается Сергеевич Ушкин. А Сергеевичу Ушкину встречается булемия, у них любовь, и Варгас садится на электрический стул. Нарушение протокола обычной реальности и времени, экстраполируемого из известных исходных. Оба должны были остаться в живых, но мы говорим о реакции паттерна на нарушение регулярности. Хотя какая уж тут регулярность? - Регулярность не в смысле сингулярность, а в смысле регулируемость. - А смысл в каком смысле? - А уже ни в каком. - А женщины, женщины, солнце, незадёрнутые шторы, солнце, выжигающее у них под глазами синим, по векам, цвет поездов метро, разноцветные извивающиеся линии в непрерывной путанице уровней. Давняя, рассыпчатая уже таблетка, проскользнувшая в щель между полом и плинтусом, таблетка валиума, глюферала, детского снотворного, в смысле у них любовь, в окно светит, слепит глаза луна бодрствующих, он путешествует из словаря в словарь, из тезауруса в тезаурус - своим собственным синонимом. - Они уже за сотни, тысячи хостов друг от друга. - Но это тоже значения не имеет. Знаки дискретны, электронная жидкость льётся как дождь, разница полюсов, квантовое наводнение в витой паре.

- Что-то ты, братец кролик, о чём это ты? - Они требуют друг от друга всё больше, не подозревая о том, чтo за электричество скапливается на полюсах. - Этот рассказ, эта тема чересчур tricky , как и все твои темы и рассказы, тебе не кажется? - Нет, но зато мне кажется, что если бы Араки снимал "Doom generation" не у себя, а где-нибудь здесь, в окрестностях первой, например, проходной завода "ЗИЛ", вышло бы гораздо драматичнее. По утрам туда входят люди, вечером выходят, текут как электричество, квантовые ручейки, статистическая жидкость, нечистая кровь локального industrial landscape с высоким содержанием ингушско-грузинского алкоголя. - Да, не говоря уже о том, что финальная сцена могла бы приобрести социальное и даже более того, глубоко философское звучание, в духе Достоевского и Джоэля Харриса. Над отделом кадров завода ЗИЛ вьётся земляной флаг, Селин Дион выступает в ДК АЗЛК. - Кто же соберётся её послушать? - Мы все соберёмся её послушать. Её голос, глубокий, как Останкинские пруды. Селин Дион, серебряное горлышко и тайная мечта Сергеевича Ушкина. Мы так любим Селин, что даже трудно высказать нашу любовь русскими словами. Любовь наша темна, как кинозал в то мгновение, когда свет уже погас, а киножурнал "Хочу всё знать" ещё не вспыхнул. - Хочу что знать? Хочу ВСЁ знать, всё видеть - в том числе, во сне, ездить в красном кабриолете, чтобы ветер в лицо и духовная жизнь со скоростью километров восемьдесят в час. Вот как хочу. - На двадцатом где-то хосте меняются общие принципы, в том числе диалектические, кроме того, размер и цвет перестают иметь значение, происходит усекновение главы, т.е., восьмого бита в стиле Compuserve. Стейси получает письмо от Киселя, но прочесть ничего не может, потому что Кисель письмо написал по-русски, про то, что ему снится, как не хочется вставать, и какую ерунду с утра до вечера показывают по СТС. - Можно взять например, как она читает всю эту абракадабру, компакт с "Pre-millenium tension" заигран до сaмого буквально членовредительства, она пританцовывает, задевает комнатный кактус на подоконнике, кактус падает, земля рассыпается по ковру, кактус задевает книгу Сергеевича Ушкина, книга падает, задевает газетную вырезку о жизненном пути Варгаса Кошака Лукича и как он принял мученическую кончину от мирового атлантизма-мондиализма, вырезка падает, медленно планирует на ковёр, мягко ложится на горку высыпавшейся из кактусова горшка почвы, могильный холмик ни дать ни взять, будильник резко звонит, Кисель просыпается и начинает плакать. - Просто не хочется вставать, и всех дел. - А одинокая стареющая дама в своём апaртменте на берегу океана? Она встаёт рано утром, старикам не хочется спать, пасмурно, идёт дождь, она включает TNT, потом переключается на CNN, её жилица спешит в это время на свою третью работу, чёрная коробка скоростей, в car audio мурлычет Селин Дион. К даме заходит её соседка - девушка Стейси восемнадцати лет с наушниками в ушах. - Плакать? Это значит, не хочется плакать. Хочется слышать тихо, издалека Triptikon, Арилд Андерсен, Эдвард Весала, идёт дождь. Они не подруги. Они просто с трудом живут. Одна сидит без работы, другая уже почти без всего. - А кто она? - Она молодая, но уже опытная журналистка, весь день пританцовывает, в промежутках пишет статьи про себорею и секс с накрашенными мужчинами в колготках, статьи медицинской тематики, на несколько месяцев вперёд. - Что же Вы нас совсем забыли, - звонит взволнованный редактор, - у нас всё кончилось, предыдущую порцию всю напечатали, одна Аллергия осталась. Аллергия на всё, заезженная метафора. Аллергия - это какое-то заболевание касательно иммунной системы. Но на этот случай у меня есть сердце. Сердце моего врага. Килограмма так, скажем, на два, на рынке. Я приготовлю его и поужинаю им. Получу силу и ловкость моего врага, его хитрость и храбрость. Терпение и неприхотливость. Осталась одна Аллергия на всё про всё. И я иду на рынок за сердцем моего врага. Оно ждет меня там. Кровоточащие два килограмма храбрости, мужества и терпения. Корова, мой враг, прости меня, но я должен это сделать из-за своей Аллергии, которой и сам Shering-Plau помочь не в силах. Nothing personal, - говорит Кисель и плачет над ещё не разделанным сердцем коровы, своего врага. - Вот и я говорю, НИЧЕГО ЛИЧНОГО, но не пора ли, как предлагал Илья в самом начале, сделать вид, что всё это в терапевтических целях? - Да, в духе фрейдовской кушетки и позитивистского такого подхода, не пора ли? - Возможно. Но что делать с другими, со всеми другими, кто нам время от времени попадается, - в том числе, в те ночи, когда, как мы прочитали у Генри Миллера, "наше тело висит на костях, словно изжёваное всеми зубами мира"? - Желательно было бы ничего с ними не делать, потому что всё равно не может ничего путного получиться из этого разведения мелких грызунов на агар-агаре собственной памяти. Сергеевич Ушкин заходит в свою ванную и обнаруживает, что слив засорен, в раковине плавают окурки от Kent Lights и Galoises Legеre, использованный презерватив и какая-то мелочь по хозяйству. Он приходит от таких вещей в настоящее неистовство, надевает резиновые перчатки, сгребает всё и несёт к неприятным соседям, откуда мусор и приплыл. Соседка открывает дверь, крашеная в пластиковый цвет крикливая баба, Сергеевич Ушкин молча сваливает мусор перед ней и удаляется. Селин Дион в ДК АЗЛК закрывает лицо руками, песенка спета, ещё та, другая, из чужого репертуара на бис. Стейси вставляет кассету в walkman, барабанные перепонки прошивает английской булавкой вопль Джелло Биафры. Калифорния превыше всего. - Несколькими часами позже Стейси выносит мусор на задний двор, спускается по улице к океану, некоторое время стоит перед ним, мимо проезжает открытый красный кабриолет, которым правит, сжав губы, Варгас Кошак Лукич, каковому Варгасу представляется, что он направляет на атлантическую цивилизацию беспощадную колесницу Джаггернаута. На обоих бортах для маскировки жёлтой масляной краской намалёвано: "За Родину, за Сталина, хуесосы!" Стейси кладет под язык таблетку валидола, поворачивается к океану спиной и, пританцовывая, удаляется по направлению к главной площади. "Пора, - думает она, - пора". - Так ты можешь зайти сликом далеко, ведь язык только маркирует структуру коммуникации. - Но она протекает на уровне тела, что и называется иногда любовью, т.е. списком пробегающих перед нами картинок, на которых изображены мгновенные совпадения тех точек, с которых мы подглядываем друг за другом в тщетной надежде стать ближе.

- Здесь нет никакого "слишком далеко", поскольку, выскальзывая тем утром из дома, еще затемно, под проливным дождем, мы уже знаем, что не успем на электричку, а потом на день рождения общих друзей, но этого достаточно, поскольку тем самым мы вовлекаем железнодорожное расписание в никем не санкционированную игру, и впереди оказывается один или несколько дней, в течение которых деньги мельчают со скоростью телевизионной развертки, нарушается всякая регулярность и совершенно уже непонятно становится, что же делать. - Тогда истории начинают ветвиться, каждое слово помечено маркёром HTML, сбывается мечта о гипертекстовом рае в отдельно взятом повествовании, можно чувствовать себя Колумбом или даже Эриком Рыжим. - "Я полон впечатлений прошлого. - пишет Ропшин. - Меня давит пережитое, я освобожусь от острой муки только записав всё". Садится и записывает. Записав и предварительно перекрестившись, посылает толстую пачку листов в журнал "Хочу всё знать". Имеет успех, толстеет, ездит на отреставрированном Cadillac Sedan de Ville 1979 года рождения, русский, беспартийный, писатель, как и полагается диссиденту, - любимый автор серии "Пламенные революционеры", по которой учит русский язык повёрнутая на 1/6 часть суши Стейси. - Давай лучше поговорим вот о чём: ты и учительница первая твоя. Как это было? - А это было так, что я писал после школы в прописях и почерк мой был такой, как будто бы я болтом царапал все эти Aa и Ay и Ma - Ma . Я сам не мог прочесть ни слова из того, что написал. И до сих пор не могу. - А был ли в твоей жизни требовательный учитель рисования? - Был, а откуда ты знаешь? Алексей Алексееевич Клейдинс с фамилией, представляющей собой нечто среднее между клейстером и фломастером, но я никогда не умел рисовать. Но, в отличие от своих товарищей по лицейским играм, полагал, что это заслуженная кара за оценку "5" по русскому и английскому языкам. До сих пор меня давит пережитое, и я не могу без страха слышать слово аксонометрия или ещё изометрия. - О, я знаю твою боль, твою муку, ты освободишься от неё только когда запишешь всё. И будешь ездить на отреставрированном Cadillac Sedan de Ville 1979 года. И растолстеешь. И будешь иметь успех. Только тогда эта нечеловеческая боль отпустит тебя, когда ты снова спустишься однажды в метро, чтобы скрыться от солнца, и встретишь там Алексея Алексеевича в окружении тридцати чумазых ангелочков, и захлопнутся двери, и поезд тронется под визгливый грохот Maxinquaye, ты обретёшь прощение и покой.

- Нет, послушай, это не Алексей Алексеевич, это другой: усталый мужчина, пламенный революционер с восточной наружностью и блокнотным ПК марки Acer в сумке, любимый персонаж шестого сезона, приконченный Крисом Картером в угоду Дэвиду Панцеру, - как он бережно несёт тело к офису. Так бережно, как если бы он не был бессмертен. - Но он бессмертен? - Теперь бессмертен, если внимательно присмотреться. - У неё, конечно, есть глаза, но она почти ничего не видит, разве что с контактной коррекцией, которая превращает жизнь в чистый фарс, потому что откуда ей знать, что все эти друзья, любовники и сослуживцы существуют на самом деле? Откуда ей знать, что Baush&Lomb не вмонтировали в её линзы небольшой видеомагнитофон с заранее сочинённым фильмом, а совпадение некоторых деталей вроде запахов - простая случайность. Или ещё более изощрённый обман. - И тогда, я понимаю, тогда возникает необходимость называть всех этих притацовывающих на поверхности линз друзей, любовников, сослуживцев. Так, например, при возникновении железных дорог возникла необходимость в наименованиях ряда железнодорожных объектов. Довольно долго имелись колебания в выборе названия для железнодорожного состава, поезда. В русском языке встречались наименования: цепь, обоз, линия, связь, конвой, цепь экипажей, линия экипажей. Нетрудно видеть, как производилась мотивация названия, исходившая от старого, известного, к новому. А женщина с возрастом обнаруживает, что называет каждого следующего именем того первого, который добавил этот тип в её коллекцию. - Например, вот: высокого роста тёмный шатен, мягкий взгляд обрусевшего совершенно аида, учились в одной школе, он на класс младше меня, довольно интеллигентный, читал Льва Гумилёва, ходил в походы, дружил одно время с Ваней, пока тот не женился на Юле, бывшей девушке Бутакова (справа) из той же лаборатории - возможно, быстро утомляется в постели, любитель, наверное, погрустить о всяком непонятном, помню, как ел арбуз на кухне однокомнатной квартиры, которую мы тем летом снимали в Новогиреево. Номер первый с таким набором характеристик носил имя Миша (Миша-маленький... нет, не рост... младше... на год. На два?). Второй и/или третий с похожим набором параметров тоже внутри неё Миша, даже если на самом деле зовут Володей или - родители заглянули в святцы, не дай вам Бог - Рафаилом. Мы так слабовольны и далеки от власти: даже разработанная нами таксономия правит бал на корабле нашей жизни. - В английском же языке поезд стали называть словом train, которое обозначало процессию, кортеж, свиту, шлейф. Это слово мотивировалось глаголом to train, 'тянуть, влечь'. И действительно, Стейси иногда влекло к Киселю, в его вязкое, как варенье, однообразное существование. Особенно когда она видела его во сне, он ехал в красном кабриолете 1979 года, петляя по улочкам, то выезжая в пределы видимости океана, то снова углубляясь в береговую линию так, что ветер уже почти не чувствовался. На обтяжку салона (полная, с точки зрения Стейси, безвкусица) пошёл гробовой синий бархат. Бархат заляпан соусом из протёкших BurgerKing'еров и McDonalds'еров, пролитое не раз пиво тоже оставило свои следы на сиденьях; пружины заржавели от слёз, которые Кисель, как известно всем, льёт по утрам над своей жалкой жизнью. - О, Stacy знает, как болит душа Киселя, ей знакома эта острая мука, рвущая его тело как ледяной детский утренник, как одиннадцатиметровый штрафной удар, боль, болезнь Киселя. Она ощущает это как осколок пивной бутылки под израненным языком, у себя во рту. Но ей всего восемнадцать, она так далека от власти: даже прыщавый студент-анестезиолог повелевает морфию, и новокаин тоже повинуется ему. Стейси не может ничего, остаётся выносить мусор, пританцовывать спиной к океану, искать салфетку, клинекс... коллоид.... что-нибудь... чтобы остановить кровь.

- Было ясно, что это заведёт тебя ТАК далеко. Ты забыл, что языковое общение биологически нерелевантно для человека. Ясно, что эволюция не создала специального органа речи, и в этой функции используются органы, первоначальное назначение которых было иным. - Ах, я, беспечный дурак, как же я мог забыть, что да, язык, вообще-то, не человеческая, не наша игрушка, чужая. Но смотри, как я потолстел. И, несмотря на это, пританцовываю целыми днями. А ведь согласись, нет сомнения, что биологической и, вместе с тем, знаковой релевантностью обладает вздувшееся от икры брюшко самки рыбы-колюшки и форма порхания самки бабочки перламутровки... и подобные явления... это, конечно, чужая Барби... чужое нельзя... мама говорила, нельзя... но в духе позитивистского такого подхода... может быть, можно?.. мне хотя бы... как известному в определённых кругах мудозвону... как избирателю и невольному неналогоплательщику... как непримиримому борцу со snailmail'ом и коммунизмом... как реаниматору эпистолярного жанра... как тому, кто придумал Майю... как МНЕ, наконец. - Боже, как ты меня утомил, вот здесь подпиши. - Где? - Прямо здесь. - Ну, подписал. - Вот уж век не забудем, сударь, такой благодарности. - Так что, можно? - Можно, можно... Теперь всё можно, уплочено. Здесь ещё распишись... - Где, здесь? - Да. - Вот. - Так на чём ты остановился?

- Позавчера, - говорит она, - позавчера ко мне должен был прийти Миша маленький. Он позвонил и спрашивает: что это у меня голос такой испуганный? Я потом трубку положила и вспомнила, что зазвонил телефон я из кухни в комнату прошла и подумала за то время ты звонишь и голос сухой как снег при минус 20-ти знаешь всё хватит говоришь надоело ничего не нужно мне мне больше, у меня теперь другая жизнь, и я понимаю что всё, опоздала, и ничего сказать не смогу [...], а Миша спрашивает: "Что у тебя случилось? Что у тебя голос такой испуганный?". До сих пор я могу отчётливо слышать, как ты это говоришь, у меня сворачивается от этого кровь. Теперь мне всё можно, я всё оплатил, у меня есть квитанция, лежит в бардачке. - И вот, - говорил Акутагава, мёртвый аккуратный японец, Сергеевичу Ушкину, - когда была закончена "Жизнь идиота", представляешь, Сергеевич, он в лавке старьёвщика случайно увидел чучело лебедя. Лебедь стоял с поднятой головой, а его пожелтевшие крылья были изъедены молью. Он вспомнил всю свою жизнь, - всю, Сергеевич, абсолютно всю, - и почувствовал, как к горлу подступают слёзы и холодный смех.

Сергеевич Ушкин сорвал розу с куста и принялся жевать лепестки. Все они были одержимы одним и тем же. Все они были захвачены в плен, завтра их расстреляют. Сергеевич Ушкин разорвал белый платок, который всегда носил с собой, на узкие лоскуты, обмотал ими голову, убил проходившую мимо девочку, обмакнул указательный палец в её кровь и нарисовал на белой повязке красный круг. - Проза поэтов, - подумал он, - ограничена их возможностями. Время - вечный странник; и проходящие года тоже путники. Да здравствует император. Да умножатся дни Его. Внезапно налетающий порыв ветра путает мысли. Я не столь талантлив, как Арисима или Селин Дион, - зато лучше, чем они, понимаю людей. - Я тут сидела позавчера, - продолжает она, - запертая, замок сломался. Я что-то сделала, разбирала, мыла что-то. А вдруг ты придёшь просто так, не предупреждая, не объясняя ничего, войдёшь улыбающийся (обязательно улыбающийся, а ты помнишь, я улыбалась раньше? Правда, я не помню, я улыбалась? Я обязательно хочу тебе улыбаться, я не хочу тебе плакать [...] - и вечером ты просматриваешь свои тексты, и растерянно говоришь, и голос у тебя дрожит: я ничего не могу написать я уже не могу написать. [...] Is it a crime? - Да нет, это так просто, just do it, оревуар, alta la vista, advanced поиск со всеми возможными словоформами. Ничего страшного, не бери в голову: просто белок крови моей до сих пор коагулирует в acid'е того, что ты писала уже не мне... и ты... ты это... забивает сосуды... что-то Вы, лорд Кельвин... не взыщите уж... no matches were found for this query ... аллергия... кисель... hi there... я так только... похристосоваться просто хотел... мондиализм... ponderosa... расширение... альянс североатлантический... сердце-то зачем тебе, объясни?.. ты же не ешь мяса на завтрак, только кофе и йогурт. - Встретились мы как-то с Варгасом Кошаком, его мусорa по этапу пустили на зону Брока из Устьвымлага. А он тогда как раз на шалашовку эту запал, всё твердил, что скоро, мол, продадут американцам, а лучше канадцам - будешь, говорил, тогда ездить в красном кабриолете и любоваться на океан по утрам. Будешь жить в отдельном апартменте и по утрам слушать Maxinquaye. - Не хочу, - говорю, - не надо мне твоего кабриолета. - Хочешь - не хочешь, - смеялся всё, - а придётся. Выбора не будет, такие дела. Вот такой он был, Варгас Кошак.

- Зона Брока, если я правильно понимаю, расположена где-то у истоков Yenisey-river? - Нет, ты путаешь, там зона Вернике. А зона Брока километров триста ниже по течению. - У меня такое впечатление, что ты упал и ударился. - Когда? - Когда пробирался между рядами на выход, не дождавшись развязки рождественского утренника. Упал и ударился теменно-затылочной частью левого полушария - под недовольное шипение приглашённых родителей и взволнованных педагогов. - Да, что-то припоминаю такое, шипели родители, упал, что-то было. Кажется, Стейси мне ещё предложила платок свой, кровь остановить... Точно, слушай. Шипели... упал... утренник... помню. Было что-то, а ты откуда узнала? - Видит ли, теменно-затылочная часть левого полушария управлять логико-грамматическая связями языку. Так я и понимаем, что упал бы. И ещё мы тебе подразумевала сказать: им неинтересно ещё, за революционеры достанет, может не продолжайте совсем. Нас совершенно третье волнует, уважаемая Джоэль Михайлович, как Вам, известная писательница, удаваться перевести моторная ваше афазия в афазие семантический и шизоанализ?

- Нельзя напиться, - вслух думает Кисель в своём знаменитом избранном месте из переписки с недругами Сергеевича Ушкина, - нельзя, нельзя напиться этой глупой, ненужной водой из-под шапочно знакомого крана. Хочется жить и работать. НУЖНО жить и работать. Как сказал мне однажды Буковски, настоящие поэты гибнут в дымящихся горшках с дерьмом. Но мы же не настоящие, правда, Стейси? Мы случайно не выветрились из зеркала. Мы же будем жить и работать, скажи? - Мы такие, какие мы есть... ты улыбнулся, да? ты улыбнулся?... сенсорная афазия... неглубокие поражения речевых механизмов ... читала в детстве... утренник... поздний день... личная жизнь... @unr.edu... слишком много читала сказок... голос сухой как снег... единственный способ справиться с ревностью... апартмент неподалёку от океана... утро... CNN HEADLINE NEWS... вся мощь информационной империи... обрушить в моё тело... любовь... не могу отказаться от собственного ребёнка... революция... доброе утро... в целом ещё мире... в мире ещё, во вселенной, полной ловушек. Доброе утро, это снова я, здравствуй. - Здравствуй, здравствуй, привет. И прощай, не обращай внимания. Как ты там поживаешь. До свидания, hi there, take care. Да, знаешь, так уж вот как-то вышло. Присел я как-то на скамейку в парке, возле розового куста. А там мамы и игрушечные зайцы. И я говорил с ними. И они отвечали мне. И я подсказал им способ спасения от всего, - в том числе от волков и от ложного крупа. За это они стали мне благодарны и сказали: назови, чего желает твоя душа, и дадим тебе. А я говорю, мол, чего душа моя желает, так they can't take that away from me. А они говорят: а the memories of all that? А я им в ответ: ничего не желает душа моя, отойдите, занимайтесь собой, а меня не трогайте. И отошли. - Мы ненавидим это будущее; будущее собаки, стерегущей дом, - подумал Даниэль Сергеевич Ушкин, - ведь чтобы сделать жизнь счастливой, нужно любить повседневные мелочи. Сияние облаков, шелест бамбука, чириканье стайки воробьёв, старая леди, маленький Миша, чужая Барби с чумазой физиономией, изометрия, боль, Стейси, как она пританцовывает, горечь валиума, Maxinquaye, лица прохожих - во всех этих повседневных мелочах нужно находить высшее наслаждение. - Чтобы сделать жизнь счастливой, - возражает ему отец Варгас, благословляя Стейси и Киселя, - нужно страдать от повседневных мелочей. Сияние воробьёв, шелест неба, чириканье водяного бамбука - во всех этих мелочах нужно видеть и муки ада.

- Я одна. Образ всё время меняется, подыщи мне другое местечко внутри себя. Булемия, душа, эхо москвы. - Бедный Савинков, Алексей Алексеич в подземном красном кабриолете, выжимает газ, впереди мексиканская граница, только бы он успел. Позади Устьвымлаг, чучело лебедя, школьный утренник. Впереди самка колюшки на сносях, танцующая женщина перламутровки; напряжение полюсов и поездка в Крым. - Как хорошо, что ты подсказал мне этот метод спасения. - Писать? Какая разница... проза поэтов ограничена их возможностями.- Спасения от чего? От чего? - О, если бы знать, если бы только знать. - Но всё равно спасения, пусть и неизвестно зачем, take care, увидимся позже и всё узнаем. Спасибо тебе, не переживай так, не надо. - Да, - отвечаю я, катая во рту осколок пивной бутылки, - не буду, обещаю, до встречи.

12 июль 98

Станислав Львовский - член редколлегии нашего журнала.