Пьеса Олега Шишкина "Анна Каренина II"

Олег Шишкин - прозаик, драматург, публицист, художественный критик. Родился в 1963 г. Окончил Театральное училище имени Щукина. Первый рассказ опубликовал в 1987 г. В 1989 году вышла книга "Шесть рассказов об исчезновении и смертях" (М.: Московский рабочий). В начале 90-х гг. регулярно публиковал статьи о современном искусстве (газета "Сегодня" и др.), готовил репортажи для радиостанции "Эхо Москвы". В конце 90-х стал широко известен как автор скандальных исторических расследований, написал книги о связях Николая Рериха с ОГПУ ("Битва за Гималаи", М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1999) и об убийстве Григория Распутина ("Убить Распутина", М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000). Пьесы пишет с 1995 г. (первая пьеса - "Слоновая болезнь"). Пьеса "Анна Каренина II" поставлена в Русском драматическом театре Эстонии режиссером Владимиром Епифанцевым, премьера состоялась 26 сентября 2001 года.

Анна Аркадьевна Каренина, жена крупного правительственного чиновника.
Алексей Александрович Каренин, крупный правительственный чиновник. Муж Анны.
Алексей Кириллович Вронский, граф, флигель-адъютант императора Александра III.
Графиня Вронская, мать Алексея Кирилловича.
Степан Аркадьевич Облонский, начальник одного из московских присутственных мест. Его иногда называют Стивой. Брат Анны.
Долли, его жена.
Константин Дмитриевич Левин, помещик, бывший деятель Земства.
Китти, его жена.
Графиня Лидия Ивановна, богатая аристократка.
Кознышев Сергей Иванович, политэконом, мыслитель.
Пшеницын, либерал.
Тушкевич, бальный хлыщ, чем-то напоминающий Луи 15-го.
Машенька Чибисова, танцовщица Большого театра.
Мария Нордстон, графиня, поклонница спиритизма.
Хирург 17 градской больницы.
Иван Семенович Глазов, финансист.
Кучер.
Лакей Корней.
Лакей Вронских.
Группа господ и дам составляющих "Молву".
Конферансье в цирке.
Директор в Синема.
Балерун за кулисами Большого театра.

Москва. Приемный покой 17 градской больницы. Это комната надежд, человеческих страданий и трагедий. Серые стены. Черный пол. И одна-единственная люстра с тремя тусклыми лампами. Время от времени через одни двери в другие люди в белых халатах проносят носилках или провозят на каталках людей. Одни из них синего цвета, их конечности едва шевелятся, другие нестерпимо голосят. Кажется, что на улице функционирует огромный завод по переработке людей. Но каждый раз, как только проезжает каталка, в комнате появляется один или два молчаливых человека. Постепенно приемный покой начинает напоминать вокзал в час пик. Здесь уже люди стоят вплотную друг к другу, и санитарам стоит большого труда протиснуться между ними, чтоб пронести очередного пациента. Из толпы с усилием пробирается Хирург. Он подходит к Алексею Александровичу Каренину, стоящему, как монумент, на авансцене.

Хирург: Алексей Александрович Каренин?
Каренин: Да, это я. Я получил телеграмму. И несмотря... приехал тут же.
Хирург: Ее тело сначала лежало в казарме железнодорожной станции. Но вскоре обходчик заметил дыхание. Уложил ее в пролетку. Благо больница была рядом. Положение тяжелое. Почти безнадежное. Ужасные раны, несовместимые с жизнью. Все, что в наших силах, мы делаем. Но вы должны быть готовы к самому худшему. Я говорю вам это как мужчина мужчине. Это может случиться в любой момент. Но, несмотря на чудовищные мучения, ваша жена временами приходит в себя. Она иногда в сознании. Оно вспыхивает на минуту и вновь пропадает. Болевой порог приводит к галлюцинациям, к бреду. Она видит какие-то поля, почву, из которой вырываются снопы света. В ней сильна тяга к жизни. Но... надежд никаких. Может быть, Бог даст... (Подумав.) И все же будем реалистами.

Хирург с усилием протискивается в центр толпы и исчезает.

Каренин (самому себе): А ведь права была графиня Лидия Ивановна. Как она точно сказала: В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и любовь. Как это естественно. Господи! Спаси и сохрани! Перед лицом вечной разлуки оставь ее! Оставь! Ее жизнь не идеал. Но разве есть сейчас идеалы? Почему они ходят по земле до срока старческой кончины? Почему? Она решила покончить с собой, но Ты способен оставить ей жизнь, от которой она так легкомысленно отказалась. Господи, спаси и сохрани! Я передумаю всю свою жизнь, я стану лучше, ведь я простил все ее грехи и закрыл глаза на толки общества. Ведь люди судят всех. Жестоко судят. А может быть, Ты, Вечный, подвергаешь меня испытанию? Как несчастного Иова?

Сколько раз я был глух и безразличен к слезам просителей. Они выводили меня из себя. Несчастные, раздавленные люди. Плакальщиков я с позором гнал из кабинета. Но только сейчас я осознаю эту беду. Только в этот момент Ты открываешь глаза и представляешь мир как дом вечной скорби! Боли и настигающей смерти, железный коготь которой занесен над каждым. Прости. Прости меня, ради ее детей, ради счастливых минут прошлого. Прости, и я стану лучше, праведнее.

И, может быть, я буду гнать вон из моего кабинета таких людей, как Глазов.

На время Приемный покой превращается в кабинет Каренина в Департаменте.

Голос лакея: К вам господин Иван Семенович Глазов.
Каренин: Проси.

Входит вполне интеллигентный человек. Он немного сгорблен и, кажется, желает, чтобы Каренин заметил это.

Глазов: Здравствуйте, Ваше превосходительство!
Каренин: Здравствуй, Иван Семенович. Как твои дела?
Глазов: Да что дела!? Как сажа бела.
Каренин: Неужто так плохо?
Глазов: А с чего им быть хорошими?
Каренин: Как же, я слышал, что ты при больших деньгах.
Глазов: Врут. Все врут. От зависти. И еще хуже от злобы. Поверите ли: еле-еле на корку черного хлеба наскребаю.
Каренин: Что-то не верится.
Глазов: А вы поверьте.
Каренин (с иронией): Как же так ты до такого состояния докатился?
Глазов: Жить не умею.
Каренин: А что же тут уметь. Живи себе да живи. Птички, например, так и живут.
Глазов: Да как же без денег-то жить? Их-то ведь у меня и нету. Откуда же мне на мою корку хлеба мою копеечку взять? Где эти деньги?
Каренин: Иван Семенович, да ты руку протяни - они сами и посыплются.
Глазов: Алексей Александрович, легко говорить! Так вот вы и научи́те! Научите дурака, как правильно руку протянуть, а я вам не забуду.
Каренин: Ну, вот, например, Андрей Петрович Перов. Еще недавно был простым полковником интендантской службы. А сейчас миллионами ворочает. Получил подряд - железнодорожную ветку куда-то за Урал протянуть. А скоро предполагает заняться еще одним хлебным вопросом: об орошении полей в Зарайской губернии и связанном с ним проектом улучшения положения местных инородцев. Ему уже и субсидии выделяют.
Глазов: Видать, святой человек!
Каренин: Ну, святой или не святой, это только Бог ведает. А человек этот дело свое знает. И людей не обижает.
Глазов: Так, может быть, вы ему записочку черкнете, что, мол, де есть такой дурачок, глупый и нищий. Но очень хороший. И, несмотря на свои преклонные лета, желает у вас уму-разуму научиться. Потому как слава ваша идет по департаменту.
Каренин: Так чему же ты у него хочешь научиться?
Глазов: А липкости рук.
Каренин: Что это значит? Фокусы какие-то? Он человек серьезный.
Глазов: Да вот смотрите, Алексей Александрович (показывает на стол): чистый лист бумаги. Я на него руку положил, поднял, а он не поднимается. Рука не липкая. А есть у нас в России люди, которые так же делают, и у них прилипает. И более того, прилипает чистый лист, а через секунду он уже становится казначейским билетом, а то и ассигнацией.
Каренин: Так что же тебе для этого нужно знать?
Глазов: Для этого нужно знать только заклинание.

Глазов растворяется во тьме. Каренин нервно крестится.

Каренин: Вот. Какой же он все-таки скользкий лгун. Но и я был хорош. Он все лгал. Потому что жизнь его и удача построены только на лжи. На обмане и воровстве. Это его хлеб.
Голос: А что же ты делал всю свою сознательную жизнь, Алексей Александрович?
Каренин (чистосердечно каясь и плача): У нищих сумки отбирал.
Голос: А вот представь, поразит тебя проказа. Дом твой сгорит. Деньги твои растратятся, и пойдешь ты по России с протянутой рукой. Подадут ли тебе, Алексей Александрович?
Каренин: Не знаю.
Голос: Нет, не подадут. Потому что ты для людей - призрак.

Снова действие переносится в приемный покой 17 градской больницы. Хирург появляется рядом с Карениным.

Хирург: Алексей Александрович, кризис миновал. Мы, кажется, спасли вашу жену.
Каренин: Что?
Хирург: Ваша жена жива. Но есть, как вы понимаете, необратимые вещи.
Каренин: Что имеется в виду?
Хирург: Травмы были очень серьезные. Но... вы же мужчина. Вы это выдержите.
Каренин: Да, да понимаю.
Хирург: Дело в том... что есть вещи, которые вернуть нельзя. Просто невозможно. Это, как говорится по-латыни, лекс фати - закон судьбы. И не в наших силах иногда изменять эти законы. Вы должны быть готовы к тому, что ваша жена теперь... несколько изменилась.
Каренин: Я понимаю.
Хирург: Нет, мне кажется, что вы не понимаете. Не понимаете. Но поймете. А потом и привыкните. Ваша жена... как бы это сказать? После случившегося мы ампутировали у нее ногу и руку. К тому же травма головы была столь серьезной, что она потеряла глаз. Но зато она жива. Вы что-то сказали? Нет? Вы ничего не говорили? Чтоб облегчить страдания, нам пришлось ей ввести лошадиную дозу морфия.
Каренин (рыдает): Я не могу ее представить. Ведь она женщина и теперь лишена всего того, что когда-то было красотой.
Хирург: Помилуйте, всего не сохранишь. А потом жизнь - это постоянные потери. Кто-то теряет зуб, кто-то палец, а кто-то и что-то большее. Но если это оставить - адская боль, гангрена и погост. Я каждый день этим занимаюсь. И при этом сохраняю аппетит.
Каренин: Но это же ваш долг. Вы давали клятву Гиппократа.
Хирург: О да! Но недавно я думал вот о чем: ведь я в действительности занимаюсь только тем, что увеличиваю расстояние от приемного покоя до, извините, покойницкой.
Каренин: А что для вас страдание?
Хирург: Только крик. Крика я не люблю. Действует на нервы. И потом, столько приходится потеть, просто как коновалу. Простите, мне пора идти. Сегодня тяжелый день: искалеченных везут со всего города. Адская работа!

Хирург протискивается через толпу и исчезает.

Лакей: Вот у барина горе! Жену поезд переехал, а она жива осталась.
Кучер: А я свою жену вчера весь день порол.
Лакей: А за что порол-то?
Кучер: А ни за что, просто так порол. Пьяный был, и скучно. Кабак далеко, а доходить легко. Церковь близко, а доходить склизко.
Лакей: Это нехорошо.
Кучер: Взял, связал за ноги, да вверх ногами к балке подвесил и порол, пока кнут не сломал!
Лакей: Гляди: будешь спать - она убьет тебя!
Кучер: А убьет - мне-то что. Все равно помирать. Живу как скотина. Хуже скотины.
Лакей: А я баб бить не могу. Душа страдает.
Кучер: Да какая у нас душа? У нас не душа, а уголь!

Первая встреча Каренина с искалеченной Анной. В палате лежит Анна Каренина, перемотанная бинтами. Она совершенно невидима за ними и чем-то напоминает спеленатую египетскую мумию. Только на голове в одном месте виднеется отверстие для правого глаза. Каренин приближается к кровати Анны в сопровождении Хирурга.

Каренин: Анна, здравствуй!
Анна: Кто вы?
(Каренин оборачивается к Хирургу).
Хирург: Частично потеряна память. Амнезия, афазия.
Каренин: Я твой муж, Алексей Александрович Каренин.
Анна: Да? Я вспоминаю тебя. Ты...
(Долгое молчание.)
Каренин (шепотом Хирургу): Почему она молчит?
Хирург (наклоняется над ее головой, внимательно смотрит в район глаза, потом вновь подходит к Каренину и ему на ухо): Она, кажется, плачет. Глаз мокрый.
Каренин (шепотом): Ах, вот как! (Нормальным голосом.) Я твой муж, Анна.
Анна: Я уже вас вспомнила. А почему вы такой старый?
Каренин (вновь смотрит на хирурга, тот разводит руками): Я таким был всегда... То есть последнее время... То есть со дня нашей свадьбы.
Анна: Странно. Вы всегда были старым. Но этого не может быть. Разве вы сами этого не понимаете, что нельзя всегда быть старым?
Каренин: Конечно, когда-то я был молод. Но годы берут свое. Когда была наша свадьба, я был уже в годах. Мы встретились очень поздно.
Анна: Странно. Мне как будто знакомо ваше лицо, и я как будто соглашаюсь с тем, что вы мой муж, но я совсем не понимаю и не помню, как я могла вас полюбить. Ведь замуж выходят по любви? Мне так говорили.
Хирург: Анна Аркадьевна, с вами произошло несчастье. Вы упали на железнодорожный тендер, когда вдоль платформы проходил товарный состав. Вы в отделении гнойной хирургии.
Анна: Так, и что же дальше?
Хирург: Дальше... Вас возьмет домой Алексей Александрович и обеспечит вам медицинский уход. Это возможно.
Анна: Простите, доктор, но мне кажется, что все это подстроено. Мне кажется, что я должна была умереть и лежать в земле, но кто-то это подстроил и воскресил меня.
Хирург: Мы просто вас спасли. Прямо у края гроба. Да и кто мог это подстроить, Анна Аркадьевна? Поверьте, ваше воскрешение - это плод нашего труда. Еще немного, и мы бы вас потеряли. Конечно, Господь помог. (Крестится.) Значит, вы нужны ему еще. И вашим родственникам. Вы нужны, Анна. Очень нужны.

На сцене появляется группа из двух господ и двух дам, представляющая собой столичную "Молву".

1-й господин: Вот все-таки забавная история приключилась с этим Карениным.
2-й господин: И не говорите. Жена в полном уродстве. А с другой стороны, виноват во всем Вронский.
1-й господин: Но я его понимаю. Красавец, ведь он же ни одной юбки раньше не пропускал. И тут такой казус.
2-й господин: Я знаю женщин и скажу вам откровенно: ему бы любая дала.
1-й господин: Ах, какой вы грубый!
2-й господин: Но зато в полку, где служил Вронский, все учтивы и нежны. И половина офицеров гвардии гомосексуалисты! А в Зимнем дворце об этом все знают и молчат. Потому что модно.

1-я дама: Да, уж не позавидуешь несчастной Аннушке.
2-я дама: Без руки, без ноги, без глаза! Да человек ли она после этого? Женщина ли?
1-я дама: Ну, мужчины о женщинах судят сами знаете по чему.
(Обе дамы смеются.)
2-я дама: А вот мне страсть как любопытно: куда дели ее отрезанные части? Похоронили их или сожгли? Вы не знаете?

Дома у Карениных. Алексей Александрович Каренин входит в комнату, где спит в специальном кресле-коляске перебинтованная Анна. Она уже имеет несколько меньше бинтов. Отчетливо видны: правая рука, заканчивающаяся культей, левая нога, заканчивающаяся культей, и перебинтованный черной лентой глаз.

Анна (чувствуя, что Каренин у нее где-то за спиной, но не в силах повернуться): Кто здесь?
Каренин: Это я. Я поливаю цветы. Они почти завяли.
Анна: Но почему это не делает горничная?
Каренин: У нее очень много хлопот с тобой. Тебя не легко обслуживать.
Анна: И что же дальше?
Каренин: Что ты имеешь в виду?
Анна: Я поправлюсь, и что тогда?
Каренин: Тогда... Тогда нужно думать о протезах.
Анна: Неужели я буду похожа на инвалида Крымской войны? Помнится, у нас имении в детстве был такой. И мы с братом Стивой его боялись и с криком убегали, когда он шел по улице. Страшный человек.
Каренин: Анна, все не так уж и плохо. Если иметь в виду, что́ могло бы быть.
Анна: Да, я думала об этом.

Каренин заканчивает поливать цветы и прохаживается вдоль сцены.

Каренин: Послушай, Анна, есть одно весьма важное обстоятельство, с которым ты должна считаться. Как ты понимаешь, кроме тебя в этом доме живет еще одна женщина...
Анна: Графиня Лидия Ивановна!
Каренин: Да. Я не знаю, как ты к этому относишься...
Анна: А как мать может относиться к женщине, которая препятствовала ее свиданиям с сыном? Кстати, что с Сережей? Где он?
Каренин: Он пока в деревне. Мы решили его не беспокоить. Если бы мальчик увидел тебя в таком состоянии, у него был бы шок. И что я в конце концов должен был бы ему сказать?
Анна: Правду.
Каренин: Правду? Какую правду? О том, что у нас в семье утвердился адюльтер и его мать предпочитает спать с кавалерийским офицером? Прости, Анна, но этот французский либерализм я решил заменить нашей посконной полуправдой. Я сказал ему, что ты больна, что тебе необходим серьезный отдых. Ты ведь не можешь представить себе, что означало твое возвращение в наш дом. А с другой стороны, я думаю, что ты все же согласишься с тем, что ты больна. Серьезно больна.
Анна: Добавьте еще: и физически и нравственно.
Каренин: Перестань!
Анна: Алексей Александрович, а как появилась в доме графиня Лидия Ивановна?
Каренин: В тот момент, когда наша размолвка стала очевидной, она была единственной, кто пришел мне на помощь. Я от души благодарен ей. Лидия Ивановна сама добровольно пришла ко мне и просила о разрешении помогать как о высшей милости. Она взяла на себя хозяйство и избавила меня от многих проблем. От тяжких хлопот и воспоминаний... о твоем существовании. Теперь она занимается и твоим выздоровлением. Вызов врача, работа горничных, стирка - все это на ней.
Анна: Мне кажется, в ваших отношениях помимо взаимной любезности может присутствовать что-то еще. Не думаю, чтобы себя так вели просто родственные души.
Каренин: Ее судьба не слаще моей. Когда-то муж, кутила и алкоголик, перестал с ней жить. Развод получить не удалось. С тех пор она живет отдельно.
Анна: Но разве между вами ничего нет?
Каренин: Анна! Перестань, она святая. Хотя в обществе на наш счет уже ходит молва. Но она беспочвенная, графиня Лидия Ивановна мой друг и не более того.

В комнату входит графиня Лидия Ивановна. Рядом с ней горничная с подносом. Поднос ставится на столик возле кровати Анны.

Лидия Ивановна: Спасибо, Дуняша, ты свободна.
Горничная уходит.
Анна: Что сейчас будет?
Каренин: Сейчас графиня Лидия Ивановна будет кормить тебя.
Анна: Но почему она, а не горничная?
Каренин: Потому что Лидия Ивановна попросила меня об этом. Во имя христианского милосердия и любви, попросила. И я удовлетворил ее просьбу.
Анна: Но я не хочу, чтобы она...
Каренин: Тебе придется захотеть. Графиня Лидия Ивановна - это мой последний костыль в этом мире лжи, предательства и лицемерия! И воплощением всей этой низости и еще жестокости, да, да, жестокости была ты и только ты! Ты опозорила меня перед всем Петербургом. Я уже не могу появляться в опере. Шепот, этот оглушительный шепот несется по всему Невскому. И каждая дрянь полощет мое имя! Как будто я заслужил весь этот позор!
Лидия Ивановна: Может быть, мне уйти? Я, кажется, не вовремя.
Каренин: Милые бранятся - только тешатся. Почему же не вовремя? У больной должен быть режим. Только тогда она сможет поправиться. (Анне, в прежнем тоне.) Теперь, Анна, ты задаешься вопросом: почему же я выжила? Прекрасный вопрос! И я тебе отвечу: потому что Бог сильнее тебя! Потому что он хотел, чтобы состоялся весь этот разговор! Потому что он хотел, чтобы святая Лидия Ивановна, которую ты презираешь и ненавидишь, да, да, ненавидишь, не спорь со мной, пропихивала тебе в рот манную кашу!
Лидия Ивановна кормит Анну.
Каренин (Спокойно. Лидии Ивановне): Ну, как она кушает?
Лидия Ивановна: Жмурится, но ест.
Каренин: Очень хорошо. Прекрасно! И пусть скажет спасибо. Ведь я мог ее отправить в богадельню в Тюмень и затем объявить покойницей. Как это сделал Кознышев со своей парализованной женой. Но я - христианин, Анна! Мне даже мысли такие не могут прийти в голову.
Анна (отстраняя руку Лидии Ивановны с ложкой каши): Прости, Алексей Александрович, но ведь и Кознышев христианин.
Каренин: Он либерал, английского типа. А либерализм и православие несовместимы. Наших либералов нужно пороть, чтоб не воровали. И ты знаешь это лучше меня. Ну, вот вышел из себя - и сердце заболело. Проклятье!
Лидия Ивановна: Вам помочь, довести до кабинета?
Каренин: Не нужно. Я справлюсь. Как нехорошо. (По-деловому.) Анна, у тебя сегодня напряженный день. С минуты на минуту нагрянут Стива и Левин. Они меня вчера очень упрашивали тебя посетить, и я естественно согласился.
Лидия Ивановна: Алексей Александрович, а вы помните, что хотели какие-то бумаги пересмотреть в кабинете, какое-то у вас дело было?
Каренин: Ах, да! Дело было! Чуть не забыл. Ну, я вас покину на время.

Лидия Ивановна: Вот и поели.
Анна: Вы довольны, Лидия Ивановна?
Лидия Ивановна: О чем вы, голубушка?
Анна: Всей этой сценой, довольны?
Лидия Ивановна: Довольна. Потому что во всем происходящем я вижу для вас большой урок. Может быть, и жестокий, но справедливый. И для других здесь все выглядит поучительно.
Анна: А что же в этом поучительного? Я вот вся... искалечена. От красоты ничего не осталось. От меня ничего не осталось. Одни только раны. Какой же тут урок?
Лидия Ивановна: А урок простой: не прелюбодействуй, не нарушай заповедей. Не переступай. Простенький урок. Посмотрите на нынешних девушек. Они уже не те, что раньше. Многих развратили поездки в Париж и чтение дурных романов. А вы, Анна Аркадьевна, много вопросов задаете вместо того...
Анна: Вместо чего?
Лидия Ивановна: Вместо того, чтобы лежать и молиться.
Анна: Молиться? Молиться скучно.
Лидия Ивановна: Вот-вот. То-то и оно. Это самое и идет.
Анна: Что идет то?
Лидия Ивановна: Пустота жизни. Безверие и разгул.

Дверь неожиданно растворяется, и в комнату влетает Стива Облонский, ее брат, потом в дверях появляется Левин. Стива припадает к кровати и начинает рыдать.

Облонский: Аннушка, сестренка, ну как же так? Как же ты нас всех заставила поволноваться? За что ты мучаешь всех нас и заставляешь так переживать, так страдать? Мы же с тобой две веточки. Почему ты так торопилась туда, в бездну?
Анна: Потому что здесь, Стива, я ощутила свою ненужность. Я не могла больше страдать. Вот и решилась. Но, как видишь... поезд дал задний ход.
Облонский: Молчи, не юродствуй. Мы все ночи не спали, молились о тебе. И вот ты выжила. Это хорошо! А это Константин Дмитриевич Левин. Ты его помнишь?
Анна: Извини, Стива, но я ведь, слава Богу, не сошла с ума. Конечно, я помню его. Он муж прелестной Китти.
Левин: Анна Аркадьевна, разрешите мне выразить вам наше сочувствие, мое и Китти.
Анна: Лидия Ивановна, не могла бы я вас попросить об одном важном для меня одолжении?
Лидия Ивановна: Что вам угодно?
Анна: Не могли бы вы оставить меня хоть на минуту?
Лидия Ивановна: Нет, меня просил Алексей Александрович не оставлять вас до прихода горничной. (К гостям.) Господа, вы должны понять, после происшедшего мы ни на секунду не покидаем Анну Аркадьевну.
Левин: Лидия Ивановна, все здесь присутствующие весьма вам за то благодарны. Вы уж не сердитесь на Анну. Ей столько пришлось страдать.
Лидия Ивановна: Это верно. Но у каждого страдания есть свой смысл, Константин Дмитриевич. Я ведь, например, здесь по доброй воле пришла помочь Алексею Александровичу и за свою работу хочу лишь одного - понимания и благодарности. Это мой долг перед Богом.
Анна: А что же, мой муж вам не платит?
Лидия Ивановна: Представьте, нет. Но есть другие ценности. Они подороже будут золотых монет.
Левин: Анна Аркадьевна, как же так?
Анна: Теперь поздно об этом рассуждать. Надо жить, Константин Дмитриевич.
Левин: Ах, Анна Аркадьевна...
Анна: Что?
Левин: Ничего. Просто сочувствую.
Облонский: Знаешь, Анна, Константин так переволновался, когда узнал о твоем несчастье. И когда я решил приехать, он напросился со мной.
Левин: Стива, я прошу тебя... не надо меня хвалить, я этого не люблю.
Облонский: Константин, но ведь это же правда. Я же помню твои глаза, когда мы получили телеграмму. Ты ведь едва не расплакался. А потом сказал моей жене Долли: слава Богу, что жива!
Левин: Да, это правда, Анна Аркадьевна, чистая правда. Но вы не придавайте значения этим словам. Не придавайте. Просто Стива хочет сказать... что я здесь не случайно.
Лидия Ивановна: Господа, кажется, Анна Аркадьевна переутомилась, и я должна вас выпроводить из комнаты.
Анна: Но почему же так быстро?
Лидия Ивановна: Потому что вам еще нужно набраться сил. А разговоры эти силы только отнимают.

Дом Карениных. Кабинет Каренина. Алексей Александрович что-то пишет, сидя за столом. В кабинет входит лакей.

Лакей: Алексей Александрович, батюшка, к вам гость.
Каренин: Что еще за фрукт?
Лакей: Господин Кознышев, Сергей Иванович
Каренин: Проси.

Каренин: А, здравствуйте, голубчик. Тут намедни мы с графиней Лидией Ивановной вас вспоминали.
Кознышев: Вот как!
Каренин: Прочли в "Голосе" вашу статью о железных дорогах у нас и в Европе. И подивились разнообразию ваших талантов.
Кознышев: Тема эта для русского человека злободневна. Страна, сами видите, какая. Но надо сказать, что рост магистралей радует, а количество подрядов растет.
Каренин (таинственно): Завидую я вам, Сергей Иванович. А у меня вот с женой проблемы.
Кознышев (настороженно): Что вы имеете в виду?
Каренин: Ваш литературный талант. А что вас так испугало?
Кознышев: Вы знаете, ходят всякие нелепые слухи относительно меня и моей покойной жены. Утверждают, что будто бы я засунул ее в далекую богадельню в Тюмени и будто бы там ее удавил. Ну, это же глупость!
Каренин (с деланной улыбкой): Конечно же, глупость. Ну да Бог с ними, со злыми языками. А вот недавно мне принесли на службу вашу новую книгу "Опыт обзора основ и форм государственности в Европе и в России". Нужная книга. Нашим молодым чиновникам я бы ее на каждый стол, на каждую конторку положил.
Кознышев: А вот в прессе о ней никаких реплик почти что и не было!
Каренин: А что же вы хотите? Люди не любят чужой успех. Вот если бы вы, едучи на дрожках, шею сломали, тогда, может быть, в колонке происшествий об этом была бы пара слов. Да вы и не переживайте.
Кознышев: Благодарю вас за маленькую рецензию, но, Алексей Александрович, я пришел к вам по вашей же просьбе...
Каренин: Да! Я, как бы это сказать, тоже стал заниматься литературой. Дело уже к пенсии... Но я не привык сидеть, сложа руки, и вот решил написать роман. А так как вы литератор, то, если вам не трудно, вы бы просмотрели эту рукопись...
Кознышев: А о чем это сочинение?
Каренин: О морали, роман о морали. Дело происходит сегодня, но в Италии, в Парме, в семье герцога Боргезе. Он важный сановник, но его угнетает молодая распутная жена. Она влюбляется в какого-то армейского проходимца... ну, и дальше вы поймете.
Кознышев: Но ведь я не литератор, а, как бы сказать... политэконом, что ли...
Каренин: Какое это имеет значение? Я ведь вас выбрал как умного человека. Неужели вы таким себя не считаете? И потом, судя по книге, у вас есть талант, а талант, как говорит наш кучер, не пропьешь.
Оба смеются.
Кознышев: Мне лестно слышать от вас похвалу. И еще лестнее быть в вашем доме для этой приятной церемонии. Но, право слово, я чувствую некоторую неловкость. Впрочем, идет, я прочту и напишу для вас все, что думаю.
Каренин: Но будьте осторожны, ведь эта книга полна намеков и критики на сегодняшнее общество. Там очень много колкостей. Да, да, да. А, например, в главе "Грядущее" действие неожиданно переносится в Россию, и я предсказываю, как сильно изменится работа в департаментах и присутственных местах в ближайшие 10 лет.
Кознышев: Да? Вот это новость! Прочту тем более.
Каренин: Премного вам благодарен, Сергей Иванович, знайте, что в этом гостеприимном доме вам всегда рады и не верят в ту ерунду, которую о вас мусолят в наших досужих салонах.
Кознышев: Ну что ж, разрешите откланяться.

Облонский: Ужасно! Она моя сестра, я люблю ее. Но я задаю себе вопрос: что же теперь с ней будет как с женщиной? Все потеряно. Я помню ее другой. Веселой и милой Аннушкой. А теперь... Нельзя же, в конце концов, винить Бога.
Левин: С точки зрения церкви Анна совершила страшный грех. Она хотела вернуть Создателю то, что он ей щедро подарил. Жизнь на земле. Она бросила вызов. А он этот вызов отверг. Он снова подарил ей жизнь. Насильно, но благородно. Подарил не ту, конечно, прежнюю жизнь. А другую. Новую.
Облонский: Мне сейчас не до философских материй. Я чувствую ее боль точно так же, как будто этот поезд искромсал меня самого. Ты понимаешь? С детства я боялся вида крови. И, знаешь, цепенел при виде пострадавших. Однажды зимой на станции железной дороги, когда я встречал Анну, локомотив задавил станционного сторожа. Бедняга то ли был пьян, то ли в суматохе, закутанный от холода, не услышал маневра паровоза, и его буквально размазало по рельсам. К месту трагедии бросилась толпа. И я тоже, так как, к сожалению, являюсь таким же зевакой, как и многие наши земляки. Я как завороженный двигался к месту, где лежало то, что еще несколько минут назад было человеком. И как только моим глазам открылось это зрелище, я ужаснулся. Меня тошнило. Ты понимаешь, о чем я говорю? Потом все забылось. И вот сейчас всплыло.
Левин: Отчего нам дано пережить ее воскресение? Верно, нас ждет какое-то новое назидание. Старое мы забудем, так же как ты забыл трупп станционного сторожа.
Облонский: Отчего ты так говоришь? Ты разве не видишь, как дрожат мои руки?
Левин: Москва! Москва тебя очень быстро вылечит. Клуб, партия безика, шампанское с Игнатовым. Шато де флер. Куплеты. Канкан. Это ведь эффективная терапия. Но хуже всего то, что я, кажется, становлюсь атеистом.
Облонский: Это все идет от Дарвина и его книжек.
Левин: Да при чем здесь Дарвин? Гармония дала трещину, и она проходит через всю русскую железную дорогу.
Облонский: В последнее время ты слишком много думаешь о локомотивах и телеграфах. Меня временами начинает угнетать твоя философия. Это философия механизма!
Левин: Отнюдь! Побывай на самых глухих железнодорожных станциях России, послушай, что говорят мужики и обыватели, и ты поймешь, что локомотивы изменили не только скорость передвижения, но и скорость сознания.
Облонский: И что же из этого следует?
Левин: Послушай, Стива, теперь настало время задаться самыми главными вопросами. Для чего существуют все эти машинисты и кочегары, присяжные поверенные, акцизные надзиратели, горные инженеры и прочая? Для чего школы и больницы? Для чего тюрьмы и каторга? И почему там, например, избивают людей? И если ты докопаешься до сути этого вопроса, то тогда перед тобой откроется бездна.
Облонский: И что же из этого всего следует? При чем здесь поезда?
Левин: Из этого следует, что в ближайшее время изменится Бог, а точнее мораль. А стало быть, и все вокруг.
Молчат.
Облонский: Прежняя Анна умерла, а воскресла совсем другая. Бог преподал нам еще один урок. Он жесток, но не бессмысленнен.
Левин: Убийства, самоубийства, террористические акты революционеров, крушение поездов и гибель пароходов - все это звенья одной цепи, называемой цивилизация. Цивилизация тысячи лет занималась тем, что механически увеличивала количество человеческих особей на Земле. Нас стало так много, что мы обрели безразличность к судьбе других людей. Их смерть или мучительная кончина для нас всего лишь факт из газеты. И только когда кошмар коснется нас лично, мы вспоминаем о Боге. Хотя он здесь ни при чем. Не он, а мы пускаем под откос поезда и оставляем близких нам людей на произвол судьбы в минуты их трагедий.

Дом Каренина. Та же комната, где находится Анна. На этот раз она в коляске. И подъезжает к окну. В комнату входит графиня Лидия Ивановна.

Лидия Ивановна: Может быть, не следует так близко подъезжать ко окну?
Анна (смеется): Нет, я больше не буду.
Лидия Ивановна: Да уж, сделайте милость.
Анна: А чем сейчас занимается Алексей Александрович?
Лидия Ивановна: Работал у себя в кабинете. Что-то писал.
Анна: Что-то писал. Интересно, что же?

Каренин (в легком раздражении): Лидия Ивановна, где мой английский пиджак?
Лидия Ивановна: А зачем он вам?
Каренин: Ко мне приходил человек, и я хотел с ним говорить в английском пиджаке. Но, не найдя его, вынужден был сидеть в обычном. Говорил-говорил с ним, а сам все думал о пиджаке. Так это раздражало.
Лидия Ивановна: Я его вам сейчас найду и повешу в шкаф в кабинете. Для таких случаев. (Лидия Ивановна уходит).
Каренин: Да уж, повесьте. (Хочет уйти.)
Анна: Алексей Александрович, мне бы с тобой очень нужно поговорить. И я надеюсь, ты меня поймешь.
Каренин: Изволь. Что тебе угодно?
Анна: Может быть, это прозвучит бестактно, но я хотела бы знать, что случилось с Вронским?
Каренин (гневно смотрит на Анну): Может быть, лучше не начинать этот разговор? (Подумав.) Впрочем, что в нем такого? Ты хочешь знать, что случилось с Вронским? Прекрасно! В тот день он видел твое тело на столе в казарме железнодорожной станции. Сознание его помутилось. Доктора нашли у него полную прострацию. Но вскоре он все же выздоровел, но напрочь забыл некоторые моменты своей прошлой судьбы и отправился на Балканы, в действующую армию. При переправе через Дунай, находясь на передовых постах попал под обстрел турецких пушек. Его сильно контузило, и сегодня Алексей Кириллович Вронский, граф, флигель-адъютант, представляет собой полностью парализованного человека. Он не реагирует на слова родственников и практически не может обслуживать себя.
Анна: Какой кошмар!!!
Каренин: У вас есть еще какие-нибудь вопросы?
Анна: Устройте мне встречу с ним?
Каренин (раздраженно улыбаясь): А что, это идея! Будет вам встреча!

На пороге дома Карениных сидит скучающий лакей. К нему подходит кучер.

Кучер: Ну, что, старый жеребец, гуни развесил?
Лакей: Да вот вчера Алексей Александрович, барин, говорил, что к земле летит комета и может быть конец света.
Кучер: Вот как? Значит, все помрем!
Лакей: Страхи большие. Царь, говорят, от этого очень нервничает.
Кучер: Боится. Ну да Бог с ними, с царями. Знаешь, что-то встал с утра, глянул в окошко, и так мне тошно стало. И не боюсь я ничего - ни кометы, ни царей. Вот только утром, бывает, гнев в себе чую.
Лакей: А для чего ты живешь, дурья башка?
Кучер: Живу, потому что живется.

Каренин ввозит коляску с Анной в залу, где их ждет графиня Вронская, мать Алексея.

Каренин: Ну, вот и мы к вам с визитом.
Графиня Вронская: Здравствуйте. Анна, помните в начале всего тот наш разговор в поезде, подъезжая к Москве?
Анна: Да, помню.
Графиня Вронская: А вот Алеша не помнит ничего. Его сейчас привезут. Не волнуйтесь. Знаете, после всего произошедшего в нашем доме гость большая редкость.
Анна: А что случилось с ним в тот день? Как он себя вел?
Графиня Вронская: Как только он узнал все, то ринулся на стацию и видел вас почти мертвой. Потом возвратился домой и упал в обморок. А когда пришел в себя, стал считать вас покойной. В горячечном бреду ему казалось, что он присутствовал на ваших похоронах. Он, во всяком случае, в это очень поверил. И я, зная прошлое, не стала его в этом переубеждать. Я согласилась с ним. А потом была отправка в действующую армию на Балканы и печальное ранение. Алексей теперь неподвижен и ничего ровным счетом не помнит, не говорит. Он просто существует.

Лакей Вронских вкатывает кресло с сидящим Вронским.

Графиня Вронская: Вот, Алеша, к нам приехала Анна и Алексей Александрович.
Вронский неподвижно смотрит впереди себя.
Анна: Здравствуй, Алексей! Не думала, что все будет выглядеть именно так.
Каренин: Анна, наше сегодняшнее состояние есть результат наших предыдущих действий.
Анна: Ты как всегда прав, но бедный Алеша не слышит твоих мудростей. Он сейчас вместе с нами и в то же время где-то совсем далеко. Он сейчас просто как полевой цветок.

Каренин и графиня Вронская переглядываются.

Каренин: Анна, мы удалимся с графиней на минуту.

Анна: Боже, разве я думала, что нам суждено встретиться при таких вот обстоятельствах! Алексей, Алешенька! Ты спрашиваешь: зачем же я так поступила? Ты это спрашиваешь? Рассудок мой помутился, и я шагнула под локомотив. Если бы можно было бы все вернуть назад. Если бы только можно было это сделать!

Анна крутит колеса кресла-каталки и подъезжает к креслу-каталке Алексея и начинает целовать Вронского не сдерживая чувств. Вронский от переизбытка чувств Анны падает с коляски на пол. Анна в ужасе сползает со своей коляски и пытаеся из всех сил поднять Вронского и усадить на место. Из-за двери раздается голос Каренина: "Анна много страдала, но страдания, кажется, пошли ей на пользу". Затем звучит голос графини Вронской: "Идемте посмотрим". Анна плачет и, наконец собравшись с силой, усаживает Вронского и вползает на свое кресло. Входят Каренин и графиня Вронская.

Каренин: Вот и закончился наш визит.
Графиня Вронская: Ах, Алексей Александрович, как я была рада встретиться с вами.
Каренин: И Анна, кажется, слегка развлеклась.

На прилавках и в застекленных шкафах возле них множество человеческих протезов рук и ног, разнообразного исполнения. Отдельно глаза и всякого рода хомуты, необходимые при переломе позвоночника. За конторкой, склонившись над гроссбухом, Карл Мюллер. В магазин входит Каренин. Он долго и молчаливо рассматривает протезы, висящие в шкафах у прилавков. Карл Мюллер отрывается от гроссбуха и идет к Каренину.

Мюллер: Чем могу служить?
Каренин: Многим, очень многим.
Мюллер: Понимаю. Несчастье?
Каренин (качает головой): Да. Это называется несчастье.
Мюллер: Протез - для господина или для дамы?
Каренин: Для жены.
Мюллер: Ах, вот как. Нога? Рука?
Каренин: Рука и нога. И глаз.
Мюллер: Понимаю. У нас есть множество образцов лучших фирм Швейцарии, Германии и Франции. Это великолепные изделия. Конечно, они не сравнятся с человеческими органами, но иной раз мне кажется, они в чем-то даже и лучше.
Каренин: Лучше?
Мюллер: Конечно. Их ведь можно заменять. И носить до бесконечности. У нас всегда проблема с деталями. Чуть что - и нет руки или ноги. И только после таких случаев человек начинает понимать, как он уязвим. Как он хрупок. И надо сказать, в Европе раньше, чем в России, задумались о подобных вещах и сделали множество чудесных манипуляторов. У всего может быть свой железный или деревянный аналог. Но у нас, в основном, изделия из стали. Они легки и надежны, и рассчитаны на состоятельных людей. Ни одной грубой поделки, представляющей деревянную палку с кожаными подвязками, вы здесь не найдете. Да, у нас дорого, но эта дороговизна того стоит.
Каренин: Судьба подготовила мне печальное испытание. Жена сначала бросила меня, а потом бросилась под поезд из-за любовника. Но мы оставались в браке, и долг христианина заставил меня простить и взять ее снова в мой дом, и я в этом нисколько не раскаиваюсь.
Мюллер: Не говорите ничего. Здесь бывает множество людей, переживших боль физическую и нравственную. Их страдания мне близки. И я поэтому и занимаюсь протезами. Итак, вы говорите "нога". Вот, например, ножной протез "Шмит и Ко". Очень изящная вещица, не правда ли? Мне лично она по душе! Судьба вещь непредсказуемая. Для руки возьмите этот дамский протез. Он французский. Легкий, как пушинка. А на этом прилавке глаза. Выбирайте. Глаза у нас совершенно разные. Есть даже с драгоценными камнями.
Каренин: А есть ли у вас протез мозга?
Мюллер (улыбнувшись): Пока нет. Но это дело времени. Для многих такой протез был бы настоящим спасением. Я думаю, что если вы к нам заявитесь лет этак через 10, возможно, я что-то вам и предложу.
Каренин: Вот моя визитная карточка, господин Мюллер. Я буду ждать вас в ближайшую среду в шесть часов вечера с теми изящными вещами, которые вы мне только что продемонстрировали. Они все великолепны, и важная задача, чтобы эти штучки подошли моей жене.

Квартира Кознышева. В зале для гостей сидят Кознышев и пришедшие к нему в гости Тушкевич и Пшеницын.

Кознышев: Господа, извините, но я думаю, что карты, бильярд и бабы не всегда составляют основу мужской жизни. Поэтому сегодня у нас будет литературный вечер.
Тушкевич: Это прелестно! И ужас как кстати.
Пшеницын: Литература в России выполняет роль общественного мнения. С ней считается монарх.
Кознышев: Это из какой-то статьи, что вы прочли утром?
Пшеницын: Вовсе нет. Просто некоторые мои мысли иногда созвучны правительственной прессе.
Кознышев: То, что я вам прочитаю сегодня, просто бесподобно. Это отрывок из романа Алексея Александровича Каренина "Клавдия Боргезе". Он дал мне свое сочинение на рецензию, а я решил вовлечь вас в процесс становления нового литературного гения.
Тушкевич: Уверен, это будет шедевр.
Кознышев: Итак, слушайте: "Клавдия небрежно и бесстыдно распахнула свою сорочку, и оттуда показались два застенчивых, налитых соком страсти соска. Она взяла их обеими руками и стала пылко теребить.
     - Ну что же ты? - томно произнесла распутница, заводясь все больше и больше. - Я не намерена долго ждать твоей страсти и скоро сама начну ее воспалять!
     - А как же твой муж, Клавдия? - воскликнул кавалерист. - Что скажет он, если узнает о том, чем мы здесь занималась? Не думаю, чтобы он тебя отблагодарил. - В этот момент лейтенант Гвидо засмеялся. И в его, казалось бы, здоровом, молодецком хохоте чувствовалось что-то дьявольское, что-то очень нездоровое, что в последнее время утвердилось в среде развращенного юношества.
     - Иди, иди ко мне, мой милый, сделай мне приятное, - продолжала Клавдия, но тут уж и лейтенант не стерпел и воскликнул:
     - Стыдитесь, герцогиня, какой пример вы подаете подрастающему поколению? Пройдет сорок, пятьдесят лет, и вы будете каяться вспоминая этот день!!!"
Тушкевич: Извините меня, Сергей Иванович, но, по-моему, Алексей Александрович Каренин редкий... козел.
Кознышев: Вы думаете?
Тушкевич: Не сомневаюсь.

Левин: Сколько за окнами городов и городков. Сколько убогих домишек. И в каждом окне сейчас творится человеческая судьба.
Облонский: И все же, друг мой Константин Дмитриевич, скажи, что ты думаешь о страсти?
Левин: Я думаю, что она главный участник любой драмы. Искусство рождается из страсти. Но в жизни страсть бывает помехой. В труде, например, в заботах, которые на нас ложатся.
Облонский: А не кажется ли тебе, что страсть - это что-то вроде тончайшего привкуса у доброго вина? Без нее я бы, наверное, не смог.
Левин: А любишь ли ты свою жену?
Облонский: Наверное, не очень. Долли прекрасна и мила. Но то, что ты называешь любовь, уже закончилось. У меня нет к ней влечения. И, возможно, она это подозревает. Но, с другой стороны, наш брак можно назвать счастливым.
Левин: Интересный вывод!
Облонский: Она прощает мне мои грехи, и я ценю это. Она сильнее меня, а я слабее ее. Я живу страстью, а она скорее заботой о потомстве и семье. И мой грех, возможно, не самый ужасный в нашем обществе, где на смену невинному адюльтеру пришел промискуитет. Чего ты молчишь?
Левин: Я хочу отгадать загадку твоей души: к кому ты отправишься, когда мы приедем.
Облонский: Не к жене. К одной очаровательной актрисочке из Большого театра.

В зале стоит кресло с Анной. В комнате Карл Мюллер. Он разложил на специальном медицинском столе футляры. Мюллер достает из них протезы и демонстрирует их Каренину, Лидии Ивановне и Анне.

Мюллер: Госпожа Каренина будет довольна этими произведениями человеческой мысли. Они сделаны из нержавеющей стали, произведенной на заводах Круппа. Из подобной стали производятся и знаменитые ножи из города Золингена. Я принес с собой и набор этих ножей, чтобы вы убедились - я вас не обманываю.
Мюллер достает футляр с ножами и раскрывает его. Затем из другого футляра протез ноги.
Лидия Ивановна: Какое чудо! Настоящая драгоценность.
Мюллер: Вы абсолютно правы! Вот, взгляните, как пластично сгибается это создание. Специальные шарниры, подшипники, уникальная гидравлика - все это изготовлено в мастерской Леонарда Вина. Итак, госпожа Каренина, считанные минуты остаются до того момента, как вы предстанете перед нами в новой, научно-механической красоте.
Анна: Неужели все это случится?
Мюллер: Обязательно случится! (Мюллер подходит к Анне. Он пристегивает к ампутированной ноге женщины протез. Затем возвращается к футляру для протеза руки и вынимает оттуда новую модель.) А вот, господа, рука. И здесь налицо еще больший прогресс, чем в случае с ногой. И неудивительно. Ведь этот манипулятор, сделанный в виде крюка, удобен для того, чтобы на него можно было вешать дамскую сумочку. (Мюллер вновь приближается к Анне и закрепляет протез на руке. Затем вешает на крюк дамскую сумочку.) Вот так! Очень хорошо! Сидит плотно. Ну, и, наконец, глаз. (Он вынимает из специальной сумочки нечто, похожее на копилку, откручивает крышку и достает оттуда искусственный глаз. Подняв его над собой, Мюллер демонстрирует его всем присутствующим.) Это глаз. Настоящая драгоценность. Теперь остается сделать последнее усилие. (Мюллер подходит к Анне, склоняется над ее головой и вставляет глаз. Анна слегка вскрикивает.) Ну, ну, ну. Вот и все. Не надо нервничать. Все. А теперь главное чудо. Анна, вы можете встать.
Анна: Я боюсь. Это непривычно. Мне страшно.
Мюллер: Не бойтесь ничего. Вставайте.
Анна: Нет!
Мюллер: Я приказываю вам!

Анна встает и делает один шаг. Каренин и Лидия Ивановна аплодируют. Анна тут же садится в кресло.

Мюллер: Первый шаг сделан. За ним последуют и остальные. Все печальное, госпожа Каренина, уже позади. Вам следует каждый день упражняться в ходьбе и носке предметов, и, возможно, скоро я буду свидетелем того, как вы отправитесь на бал, чтобы слегка потанцевать. Вы будете истинным совершенством.
Каренин: Господин Мюллер, да вы просто Бог в своем деле!
Мюллер: Нет, я только тень Бога, его скромный слуга, призванный облегчать страдания.

За кулисами молоденькая танцовщица Маша Чибисова пытается потянуть ножку. К ней сзади подкрадывается Облонский, обнимает и целует ее.

Облонский: Ах, как долго я был с тобой в разлуке, мой нежный дружок!
Маша: Ну, здравствуй, милый, я очень скучала. Я жду твоих подарочков!
Облонский: Как только я тебя вижу, то весь трепещу! Эти руки, эти ноги, эти глаза! Я становлюсь другим человеком.
Маша: А мне тоже хочется тебя. Но сейчас здесь начнется репетиция. Нас могут увидеть. Осторожнее.
Облонский: Ну и пусть увидят. Что в этом такого?
Маша: Но ведь ты женатый человек! Могут пойти толки.
Облонский: Какая девичья чушь! Пусть идут толки. Ты возвращаешь мне чувство жизни. Стоит мне только коснуться твоих ножек... И мне кажется, пусть все летит в тартарары. Я хочу видеть тебя сегодня вечером. Мы будем развлекаться. Пить и любить. Ловить каждое мгновение. Пока мы живы и здоровы.

Неожиданно за кулисы вбегает балерун в одежде мрачного орла из "Лебединого озера", вырывает у Облонского Машу и картинно уносит ее.

Иконостас в доме Карениных. У иконостаса Каренин.

Каренин: Господи, одна и та же мысль гложет меня непрестанно. Мне кажется, что я не свят. Что моя чистота не чистота вовсе, а что другое. Мне это очень кажется. Но что же делать, чтобы не мучиться? Каждое утро и каждый вечер эта мысль преследует меня. Я не свят. Как же так? С чего это на меня находит? Я не знаю. И хочу спросить Тебя, что же нужно сделать, чтобы в миру достичь полного совершенства?

Во тьме, сзади, к Каренину приближается Лидия Ивановна. Каренин вздрагивает при звуке ее шагов.

Лидия Ивановна: Алексей Александрович, да не казните вы себя так. Уж кому, как не вам, быть святым. Вам просто кажется, что Анна и эту вашу жертву не оценила. Не поняла, что вы для нее. Но она покается. Наступит такой день.

Каренин плачет. А Лидия Ивановна гладит его по плечу.

Лакей: Вот барину газет принесли. Всяких разных.
Кучер: А что в газетах нонче пишут?
Лакей: Про все пишут. Про пожары. Про цены на хлеб. Про пилюли. Про то, где какая война идет. Вот барин их прочет и все понимает.
Кучер: А про мужиков там пишут?
Лакей: Пишут иногда про мужиков. Вот в Курской губернии всю деревню казачий полк выпорол.
Кучер: За что же это им досталось?
Лакей: Бунтовали. Вот им досталось на чай.

В доме Карениных. В креслах сидят Каренин и Анна. Читают газеты.

Каренин: В "Ведомостях" пишут, что в столицу прибыл цирк Чинизелли. "На этот раз вы увидите египтянина Бен Могамеда, известного под кличкой "Огненный человек". Он глотает шпаги и огонь, а также аквариум с золотыми рыбками. Немало интересного покажут американские трансформаторы Адольф и Эльвина Брокас и чревовещатель Стауэр. Но самым сенсационным открытием этого сезона является, конечно же, мадам Фостин - бородатая женщина. Она с одинаковым талантом подстригает свою бороду и кустарник в саду". (Анне.) Может быть, действительно сходим в цирк. Говорят, что эта мадам пользуется большим спросом у народа.
Анна: Мне кажется, что мы не имеем с ним ничего общего.
Каренин: Мы имеем с ним общий язык.
Анна: Ну что ж, может быть, ты и прав, и нам стоит развлечься.

Конец первого действия.

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

Сцена 1. Бородатая женщина.

Конферансье: Господа, сейчас вы увидите необычное чудо природы! Это гражданка Франции мадам Фостин! Знаменитая бородатая женщина! Она распевает куплеты, которые переведены на русский язык очень близко к оригиналу.

Раздаются звуки рояля. И на арену выходит мадам Фостин. Она закрывает веером свое лицо. И только дойдя до центра арены, открывает его, и мы видим, что у нее большая борода. А сама женщина внешне похожа на какого-то русского мужичка. Мадам Фостин игриво движется и поет куплеты:

Каренин: Боже, но ведь это тоже женщина. Такая же, как и ты, Анна. Только, действительно, бородатая.
Анна: Видимо, появление бородатых женщин скоро станет повсеместным.
Каренин: Ты думаешь? Вы у нас скоро отберете последнюю привилегию - ходить с бородой.
Анна: А ты меня с бородой представляешь?
Каренин: Откровенно говоря - нет.
Анна: Но ведь раньше ты не мог представить меня без конечностей и глаза.

Дом Облонских. Стива входит в залу, где его уже ждет Долли.

Долли: Степан Аркадьевич, где же ты был так долго?
Облонский: Наш поезд застрял под Бологое. Какие-то неполадки с котлами. Вот мы там и скучали.
Долли: Ты видел Анну?
Облонский: Это ужасно. Она произвела удручающее впечатление. Это даже уже не тот человек.
Долли: Я тоже хотела сначала поехать с тобой, а потом передумала. Мне казалось, что это будет слишком. У меня уже не те нервы. Я мысленно сказала себе, что нужно остаться с детьми.
Облонский: Ты правильно поступила, любимая, все, что ты говоришь, правильно и рационально. (Стива целует Долли.) Тебе не было никакой нужды приезжать.
Долли (подозрительно): От тебя чем-то пахнет.
Облонский: Да? Наверное, Шато де флер - великолепный напиток.
Долли: Мне кажется, это женские духи.
Облонский: Ну, вот опять. Я же клялся тебе, что больше в моей жизни ничего не будет. И я держу слово. Хочешь, я поклянусь на распятии? Хочешь? Или я встану на колени? Я хочу, чтобы ты мне поверила. Ведь я люблю тебя, одну тебя. Ты самая дорогая моя женщина! Ты мать моих детей! Кто-то на меня наговаривает. Потом я стар уже для романа. И если ты вспомнишь ту историю с француженкой-гувернанткой, то поверь мне, это она меня совратила. Я клянусь тебе!
Долли: Что тебе сказала Анна?
Облонский: У нее была амнезия. Но потом она узнала меня и Константина Левина. Он был мне поддержкой в тот момент. У меня случилась истерика. Анна говорила, что узнает и помнит нас, и уже это было в радость. Левин почему-то разволновался, когда говорил с ней.
Долли: Милый мой Стива, ты подлец! Гнусный, грязный подлец, лицемер, врун. Данте поместил бы тебя в девятый круг Ада, где находится Каин. Но при всех этих пороках я люблю тебя. И это мое горе. Страшное горе и крест.
Облонский: Ну вот, опять начинается! Я ни в чем не виноват... Я ни в чем не виноват... Я ни в чем не виноват...

Анна стоит у карты с изображением Сибири, висящей на одной из стен дома Карениных. Появляется ее муж.

Анна: Давно хотела спросить тебя, отчего у нас висит эта карта.
Каренин: Здесь обозначены некоторые конечные пункты наших будущих железных дорог. Они дойдут до Тихого океана.
Анна: Ты мыслишь большими масштабами.
Каренин: Так положено мыслить государственным чиновникам.
Анна: Скажи, а тебе известно, сколько ежегодно людей гибнет на железных дорогах?
Каренин: Не более трехсот человек. Цифра, как ты понимаешь, незначительная для многомиллионной империи.
Анна: Но ведь дороги будут развиваться.
Каренин: Естественно.
Анна: Значит, и жертвы будут расти.
Каренин: Логично.
Анна: И что же следует делать?
Каренин: Ничего.
Анна: То есть как ничего?
Каренин: Конечно, следует усилить безопасность движения. Но нет такой силы, что бы остановила локомотивы. Да и как ты себе это представляешь?
Анна: Но ведь происходит гибель людей?
Каренин: Это естественно. Смерть естественна. Но если мы не проложим железнодорожные ветки, то наши соплеменники не получат медицинской помощи в случае болезни или катастроф. У них буду проблемы с работой, ведь наши дороги обеспечивают ею много людей. Так что есть, над чем подумать. Техника без жертв не бывает. Сколько людей умерло, упав с лошади? А мы ведь не смотрим на них как на орудие убийства.

Лакей: Вот так вот живешь-живешь. А потом - бряк и сдохнешь. И ничего хорошего в этой жизни не увидишь.
Кучер: А чего видеть в этой жизни? Чего в ней есть? Бывало, еду по дороге, а вокруг одна беспросветная пустошь. А на ней волчьи следы и помет. И жизнь такая: либо скука, либо волки дерут.
Лакей: Может, и так. А я вот все время с барином. Знаю, кто к нему приходит, кого он любит, кого нет. Но радости мне никакой.
Кучер: Эти мысли гони. Ничего в них нет. У тебя, небось, какая-нибудь барская болезнь начинается. А они все больше от безделья происходят, оттого, что сидишь много. От этого такое происходит.

Кабинет Каренина. Напротив Каренина сидит Кознышев. Он кладет на стол рукопись романа "Клавдия Боргезе".

Каренин: Ну, что вы скажите? Я не боюсь резких оценок. Имейте в виду!
Кознышев: Мне кажется это... то.
Каренин: То есть?
Кознышев: Алексей Александрович, вы сложившийся писатель, хоть это и первое ваше произведение.
Каренин: Благодарю!
Кознышев: Блестящий слог, экзотическая интрига. И самое удивительное - неподдельные итальянские страсти. Где вы так точно уловили дух этой южной нации?
Каренин: Я отдыхал на Капри. 10 лет назад. Итальянцы с тех пор, видимо, не изменились. А как героиня? Что вы о ней думаете?
Кознышев: Она просто лапочка! Особенно в последней сцене. Когда происходит вся эта трагедия.
Каренин: Эта сцена отобрала у меня столько жизненных сил! Я писал ее ночью.
Кознышев: Я просто не мог оторваться. Впечатляет момент, когда во время экскурсии по Германии, на заводах Круппа, Клавдия Боргезе бросается под паровой молот. Браво! Браво гению!
Каренин: Ну, какой же я гений. Я просто изложил на бумаге то, что накипело. Значит, вы оценили мой труд. Я очень волновался, зная ваш едкий дар анализатора. И теперь после такой похвалы попробую издать свою книгу.
Кознышев: Благодарю еще раз вас за столь щедрый дар общения с настоящей литературой. В вашем лице я встречаю столь редкого сейчас честного и порядочного человека.
Каренин: Я - в вашем - тоже.

1-й господин: Наше общество обладает всеми теми недостатками, что и европейское общество.
2-й господин: С одной только разницей: мы русские. Это, надо сказать, большая разница. Мы ведем беспрестанные войны на Юге и Западе и приобретаем новые территории на Востоке. А механизм наших побед держится на чиновниках типа Каренина.
1-й господин: Каренина?
2-й господин: Да, именно Каренина.
1-й господин: Меня умиляет, как он носится со своей искалеченной куклой.
2-й господин: Есть куклы очень дорогие. Их делают из веджвудского фарфора.
1-й господин: Вы видели, как эта кукла однажды ковыляла со своим чахлым мужем?
2-й господин: Смешно! Как и весь этот анекдот.
1-я дама: А меня удивляет: почему он не усыпит ее, как старую кошку?
2-я дама: Потому что сам, того и гляди, заснет!

Дома у Левина. Его жена Китти встречает мужа.

Левин: Вот и я, моя заботливая женушка.
Китти: А что же у Анны?
Левин: Ампутация конечностей. Но при этом жизнь и страдание. Жаль ее очень.
Китти: Как я за нее боялась. Я будто знала, что с ней такое случится.
Левин: Я же знаю другое. Эти люди, Каренины, это люди страсти. Они для нас чужаки. У меня если и есть страсть, то она отдается труду и зарабатыванию хлеба. А они совсем другие. Совсем.
Китти: Разве тебе не жалко несчастную Анну?
Левин: Жаль, и очень. Но она и должна была попасть в эту историю. Разве это не понятно. Ее чувства были столь сильны, что они едва ее не погубили. Потом и Вронский... Он виноват во многом. Возможно, ему стоило проявить чуткость. Но он не сделал этого.
Китти: Такая судьба достойна романа.
Левин: Я же думаю не о романах, а о насущном. О том, как честно жить. Как мне дать работу окрестным мужикам. И как бороться с их беспробудным пьянством.
Китти: Но ведь не все же такие, мой милый.
Левин: Не все - это правда. Но люди должны жить идеалами, трудом, пашней. А ведь Анна плохо представляла себе дальнейшую судьбу. Она-то жила одним днем. А я... Я планирую будущее.
Китти: Ты совершенно другой человек - это правда.

Комната Анны. Анна мечется по сцене и рыдает. Входит Каренин.

Каренин: Что с тобой?
Анна: Только теперь я понимаю, что поступала омерзительно. Мне казалось раньше - страсть все оправдает. Но теперь я вижу свои ошибки. Я в большой вине перед тобой.
Каренин: Мы все часто заблуждаемся.
Анна: Но я хотела жить только для себя, пожертвовав тобой, сыном. Всем пожертвовав, и только теперь мне очевидно - это был настоящий эгоизм. И он заслуживает осуждения обществом.
Каренин: Но мы уже все тебе простили. Мы теперь живем после свершившегося факта. Судьба есть судьба. И потом, ты перенесла страшные муки. Они искупили все.
Анна: Ты так думаешь? Но я говорю сейчас: я раскаиваюсь.
Каренин: Успокойся. Все уже затянулось.
Анна: Я только хочу понять, понять одно: почему наши страсти стали сильнее? Почему мы сами становимся более жестокими? Почему?

Салон Кознышева. Присутствуют Кознышев, Левин, Облонский, Тушкевич, Пшеницын.

Кознышев: Я рад, господа, видеть вас всех у меня дома. И думаю, что тема нашей беседы естественно станет приятной для всех. Я бы сформулировал ее так: страсть.
Левин: Что имеется в виду?
Кознышев: Страсть мужчины и женщины друг к другу.
Облонский: В чем же вы видите актуальность?
Кознышев: А в том, что совсем недавно браки в высшем обществе совершались по рассудку и трезвому расчету, а теперь все больше по страсти.
Пшеницын: Это верное наблюдение. Чрезвычайно верное.
Кознышев: А что думает на сей счет господин Левин?
Левин: Я думаю,господа, что во всем виноваты паровозы.

Все смеются.

Тушкевич: Браво! Это резонно.
Левин: А разве паровозы не сделали нас более импульсивными? Разве они не скрепили нас с Европой? Разве они не заставили нас быть осторожными и внимательными рядом с железнодорожным полотном?
Облонский: Пожалуй, что так.
Левин: Так вот ,будьте добры признать тот факт, что вся наша страстность от паровозных котлов. А не будь их, все браки совершались бы по рассудку. Так ведь удобнее.
Кознышев: Значит, вы видите взаимосвязь? Интересное предположение.
Левин: Нет, это не предположение, это утверждение, и причем бесспорное.

Лакей: Вот ты говоришь, что веришь в Бога, а в церковь почти не ходишь.
Кучер: А что там делать? Поп всегда что-то бормочет, а что бормочет - не пойму. Бу-бу-бу. А потом от запаха ладана голова болит.
Лакей: А помирать будешь, тебя все равно в церковь отнесут.
Кучер: Ну, тогда уже будет наплевать.
Лакей: Ты, видно, в ад попадешь.
Кучер: Брось ты эти байки, ад, рай. Каждый попадет туда, куда хочет.
Лакей: Откуда ты знаешь?
Кучер: Знаю, мне один святой человек сказал, что Бог всех любит и всем даст. Так что дохни, как знаешь, и попадешь, куда хошь.

Анна сидит в кресле и в лорнет рассматривает свой ручной протез. Неожиданно входит Левин.

Анна: Константин Дмитриевич? Вы?
Левин: Так точно.
Анна: Но почему же мне ничего не сказала служанка? И Лидии Ивановны нет. Вот странно. А по какому делу вы решили меня навестить, Константин Дмитриевич?
Левин: По самому что ни на есть важному для меня, Анна Аркадьевна!
Анна (настороженно): Что вы имеете в виду? Я боюсь вас!
Левин: Бояться меня не стоит. Ведь я... раб ваш!
Анна: То есть?
Левин: Я люблю вас, Анна Аркадьевна!
Анна: Вот это новость! Да вы сошли с ума, голубчик!
Левин: Видимо, так. Но я уже не могу скрывать свои чувства к вам.
Анна: Бегите отсюда, сейчас придет мой муж, и будет нечто страшное!
Левин: Нет, не придет. Да и вы сама знаете, что не придет. Он человек партикулярный и службу может покинуть досрочно только в случае грудной жабы или смерти.
Анна: Но вас могут застать служанка или Лидия Ивановна! Боже, какой ужас!
Левин: Нет, не могут. Я уже решил с ними этот вопрос.
Анна: Что это значит?
Левин: Я подкупил их обоих.
Анна: И Лидию Ивановну? Я вам не верю. Ведь она же святая!
Левин: Эх, Анна Аркадьевна, видели бы вы, как у Лидии Ивановны руки затряслись, когда я ей стоцелковый сунул. Она ведь жадна до денег, ваша святая. Она ведь раньше серебряные папиросочницы под проценты брала! Я все про нее знаю. Все! Это страшное существо, она ведь натуральная паучиха. Как она ловко вашего муженька оплела. Он теперь на мир только ее глазами смотрит. Ее глазами, ее... (Левин бросается на колени.) Я люблю вас, Анна Аркадьевна!
Анна (растерянно): Но почему же вы решились сказать мне об этом только сейчас? Почему? Вы ведь раньше были такой примерный. Любили Китти. Страдали за мужиков. И всё моральные беседы вели.
Левин: Раньше у меня вас отобрал Вронский. Вот кто мой враг! А про мужиков я это так говорил. Чтобы внимание ваше к себе привлечь. Чтобы взглянули на меня. Разве вы это не чувствовали?
Анна: Да, теперь припоминаю ваш ищущий взгляд. На балу в доме Щербацких.
Левин: Ах, что вы этими словами сейчас для меня сделали! А Вронскому я смерти желал всей душой. Чтобы вы освободились от него. И когда его контузило, я даже в церковь пошел и свечку поставил.
Анна: Не верю! Не верю вам!
Левин: Христом Богом клянусь, Анна Аркадьевна! Христом Богом... Он мой свидетель и исповедник! Сколько ж я ему выплакал! (Левин встает с колен, крестится, ползет на коленях к Анне и начинает целовать ее. Анна вначале вырывается, а потом поддается.)
Анна: Но ведь, Костя, посмотри на меня. Видишь, что я над собой сделала? Что же тебя во мне приманило? Ведь нет той бывшей Анны вовсе.
Левин: И слава Богу, что нет! Я ведь когда узнал, что ты выжила, решил для себя, что теперь ты будешь моей. Ведь теперь ты для меня, такая вот измученная, такая вот истерзанная инвалидка, в сто крат дороже, чем прежде. Я даже думаю, что только такой я и смог бы тебя полюбить.
Анна: Что ты говоришь!? Что ты говоришь? Опомнись! (Анна хватается за голову.) А как же Китти, Константин? Что будет с ней?
Левин: Китти сейчас, может быть, даже прекрасней, чем когда-либо. Но нет в ней твоего страдания, твоего надлома, крови твоей, хлещущей из ран, и рубцов в ней нет! Дай, дай я твои шрамы расцелую! Богородица ты! Сущая Богородица! Хоть бы каплю мне твоей святости, хоть бы каплю!!! Господи, какие же небеса Ты передо мной разверз! Какие пропасти! Да пусть меня проклянут все родные и друзья, пусть дети от меня отвернутся, я ведь только здесь, у ног твоих себя человечком осознал! И греха в этом нет! (Отдышавшись.) Я, конечно, не сообщу Китти все, что между нами произошло. Я подожду... Мы подождем своего часа.

Дом Карениных. Лидия Ивановна входит в кабинет Алексея Александровича.

Лидия Ивановна: Алексей Александрович, мне снился нынче странный сон. Как будто на телеграфной станции принимаю для вас послание. И в нем будто бы что-то нехорошее. И телеграфист знает, что что-то нехорошее, и прячет от меня телеграмму. Я начинаю его преследовать и вдруг вырываю у него этот листок с сообщением. В нем написано: "Поезд прибывает..." - и дальше обрыв. Я думаю, когда же поезд прибывает и как Алексей Александрович об этом узнает. Ведь если он не узнает, то и не придет встречать поезд. И тут проснулась.
Каренин: Странный сон. Может быть, к перемене погоды? Или съели чего-нибудь?
Лидия Ивановна: Как бы чего с Анной Аркадьевной не случилось.
Каренин (резко): Ничего с ней не случится. Успокойтесь. Все, что могло случиться, - уже случилось.
Лидия Ивановна: Вы уж меня извините, Алексей Александрович, но сердцем своим я уже давно чувствовала, что произойдет скоро что-то нехорошее, и позвала к нам в дом одну интересную женщину.
Каренин: Кого еще?
Лидия Ивановна: Марию Нордстон!
Каренин: Марию Нордстон? Это, насколько я помню, медиум, участвующая в спиритических сеансах.
Лидия Ивановна: Она же и превосходная гадалка. Она ждет в соседней комнате.
Каренин: Ну что ж, зовите.
Лидия Ивановна (подходит к двери. Открывает ее): Госпожа Нордстон, мы вас ждем.

Каренин: Здравствуйте.
Нордстон: Добрый вечер, Алексей Александрович. Лидия Ивановна сообщила мне о своем сне, и я решилась истолковать его. Грядет ужасное. Бойтесь железного коня.
Каренин: Что значит - железного коня? В Петербурге железные кони везде. На мостах, на постаментах, под покойными императорами.
Нордстон: Я сказала только то, что сказала. И значит, вас ждет еще одно испытание.

Дома у Карениных. Каренин читает газету, Анна сидит у окна.

Каренин: Анна, ты слишком много времени проводишь у окна.
Анна: Меня интересует улица, и все, что там происходит. Люди куда-то движутся. Проносятся экипажи. Или все погружается в туман. А что пишут в газетах?
Каренин: Разное. Совсем разное. Сообщают о новом землетрясении в тропических колониях Голландии. О премьере фривольной оперетты и разгуле купцов в ресторане "Яр" в Москве. (Подозрительно поглядывает на Анну.)
Анна: Что это ты, Алексей Александрович, так глядишь?
Каренин: Скажи, а не приходилось ли тебе слышать, что господин Левин был в Петербурге?
Анна (испуганно): Нет, я этого не знаю. А с чего это тебя интересует?
Каренин: Странно. Очень странно.
Анна: А что странно, Алексей?
Каренин: Странно, что, будучи в Петербурге, он не навестил наш дом.
Анна (с легким раздражением): Да с чего ты взял, что он здесь был? Кто это тебе сказал?
Каренин: А что это ты так кипятишься? Что тебя задевает?
Анна: Я знаю, Алексей, что тебя раздражает невнимательность некоторых наших знакомых. Но, поверь, мне ничего не известно о визите Левина. Но почему ты спросил?
Каренин: Странная заметка в газете. "Пронесшаяся над столицей буря, сорвавшая столько крыш на Невском проспекте, явилась и причиной гибели бывшего деятеля Земства Константина Дмитриевича Левина. Он был задавлен повалившимся телеграфным столбом и погиб мгновенно. На днях тело было отправлено в Москву, родственникам". (Анна отворачивается, на ее глазах возникают слезы.) Ты плачешь? Да, жалко его. И надо же, это был единственный телеграфный столб, поваленный в тот день.
Анна: Алексей Александрович, что-то мне не по себе.
Каренин: А нет ли у тебя желания посмотреть какую-нибудь диковину?
Анна: Опять бородатая женщина?
Каренин (смеется): Нет, кое-что полюбопытней. Это новое французское развлечение. Называется "синема" или "кинема".
Анна: Что это?
Каренин: Двигающиеся картинки на стене.
Анна: Что-то подобное было в балагане в прошлом году.
Каренин: Ну, нет. Это совсем новая вещь и ни на что не похожа. Многие наши знакомые идут посмотреть на это. Благо зал, где будет демонстрация, недалеко от нас.
Анна: Ну что ж. Веди. Я доверяю тебе.

Публика рассаживается спиной к зрителям. Ковыляя, появляется Анна с мужем. Она неуверенна. Анна садится в центре. Все напряженно переглядываются. В зал входит тапер. Садится за рояль. Затем появляется директор.

Директор: Господа, позвольте вам представить новое чудо техники, изобретенное во Франции. Оно называется Синема. От греческого кинематос - движение. Оно совместило в себе преимущества фотографии и иллюзию жизни. Мы предупреждаем вас, что эффект воздействия этого аппарата столь силен, что способен вызвать нервный припадок и обморок у чувствительных дам. Поэтому будьте осторожны. Вот, собственно, и все.

Звучит пианино. На экране появляется поезд. В зале раздаются крики испуганных зрителей. В этот момент Анна встает во весь рост.

Анна (Орет. Лицо Анны искажает гримаса боли. Ее голос похож на искаженный, гипертрофированный бас. Он звучит медленно): Боже мой! Поезд! Поезд! Какая сила разрывает меня в этот час! Когда чудовищные поезда врываются на чудовищные вокзалы! Реальные могли искромсать мое тело! Чудовищные уничтожают меня совсем! Нет больше сантиментов! Нет больше первородных поцелуев! Только паровозный гудок! Шквал паровозных гудков над всей Россией! И искореженные миллионы человеческих тел остаются на рельсах этого космоса. Это смерть реальности, ее полная, несуществующая аналогия!