Молодежная литературная премия "Дебют", наконец, вручена. "Официальный" экспресс-анализ результатов опубликован мною в Газете.ру (с мелкой и бессмысленной редактурой, убивающей смысловые нюансы). Неофициальные мемуары Курицына также начаты публикацией и читаются, как обычно, с наслаждением, нисколько, впрочем, не приближая к пониманию случившегося (впрочем, подобной задачи Курицын отроду перед собой не ставил). Скажу теперь, значитца, и я – на правах лица неофициального.
        Сначала – о премии "Дебют" в целом, как о проекте. Вынесем за скобки естественную радость от того, что младшее литературное поколение впервые стало объектом серьезного стороннего интереса, и посмотрим, насколько серьезные формы этот интерес принял.
        Прежде всего, бросается в глаза некоторая жанровая неразбериха. Много ли вы видали литературных премий, рекламу которых круглые сутки крутят по всем телеканалам страны? А премий, на соискание коих подается 30 тысяч работ (причем организаторы все время на это напирают)? То-то. Эти черты (как и некоторые другие свойства "Дебюта") характерны не для премии, а для литературного конкурса – другого основного жанра культурного состязания. У этих жанров – несколько существенных различий. Во-первых, конкурс центрирован на произведении, а премия (даже если она вручается за конкретное произведение) – на авторе: конкурс формирует библиотеку текстов, премия – пантеон личностей. Во-вторых, конкурс – в пределе – структура вполне открытая (заявить о своем желании участвовать может кто угодно: инициатива снизу), а премия – опять же, в пределе – выбирает достойнейших из уже зарекомендовавших себя (инициатива сверху). Поэтому для конкурса естественно стремиться к максимизации числа участников (чем больше желающих – тем больше резонанс и престиж), а для премии – к ограничению (поскольку резонанс и престиж обеспечиваются всякими априорными обстоятельствами: составом жюри, кругом ранее избранных авторов, к которым присоединяется новый лауреат, и т.п.). Конкурс производится тогда, когда ощущается недостаток некоторого явления: молодой литературы нет, ее надо где-то (непонятно где) искать; премия учреждается тогда, когда явление – в достатке или даже в избытке, и в этом избытке нужно правильно сориентировать как читателей, так и профессионалов: первоклассных молодых авторов много, но надо разобраться, кто из них наиболее перспективен. Нетрудно заметить, что "Дебют" изначально исходил из первого представления, а не из второго, а потому и проводился скорее по правилам конкурса, чем по правилам премии. Между прочим, отсюда и название проекта. Инициаторы "Дебюта" полагали, что литература поколения 20-летних никем не собрана и никому не известна, что где-то в провинции, вероятно, сидят невостребованные молодые гении, в то время как в столицах обыскались нового слова.
        Эта исходная посылка не имеет ничего общего с действительностью, что и подтвердили, в основном, результаты. Значительная часть участников шорт-листа (а в поэтических номинациях – и предшествовавшего ему лонг-листа) тем, кто следит за работой младшего литературного поколения, хорошо известна, о чем я уже писал в Газете.ру (а если организаторы "Дебюта" не следят – кто, спрашивается, виноват?). С другой стороны (и тут мне придется раскрыть небольшой секрет) бОльшая часть этой значительной части на объявленный конкурс ничего не подавала: напротив, на соискание премии я этих авторов выдвинул своим волевым решением; это относится, в частности, к трем из четырех участников шорт-листа в номинации "Малая поэтическая форма", включая победителя в этой номинации Кирилла Решетникова.
        Неадекватные представления инициаторов премии о подлинном положении дел в молодой литературе сказались и в других вещах. Так, возрастное ограничение до 25 лет внешне выглядит привлекательно (цифра круглая), но по сути не значит ровно ничего; меж тем, не устаю повторять, литературное поколение – не чистая абстракция, у него есть реальные границы, обусловленные формирующими творческое сознание авторов культурными переломами; сегодня младшее литературное поколение объединяет авторов, которым меньше 31-32 лет (т.е. сформировавшихся после 1988-89 гг.), и это поколение оказалось разрезано условиями "Дебюта" пополам.
        Другой пример. Выделение в особую номинацию "крупной поэтической формы" (т.е., собственно, поэмы или тяготеющего к поэме цикла) также выглядит привлекательно (раз проза бывает малая и крупная, то и поэзия должна), но отражает слабое представление организаторов о реальностях текущего литературного процесса: поэма, по сути дела, умирающий жанр, ею и в старших-то поколениях занимаются считанные единицы, а из серьезно работающих молодых – почти что и никто. Неспроста все три текста, попавшие в шорт-лист по этой номинации, поэмами можно назвать с более или менее серьезной натяжкой: это последовательности слегка связанных между собой отдельных текстов; в лонг-листе было всего 6 названий (меньше, чем в драматургии!), из коих – лишь одна поэма в полном смысле слова (блестящий, повторяю не в первый раз, текст Романа Карнизова – увы, он оказался жюри не по зубам).
        Итак, первый вывод: концептуально "Дебют" был продуман плохо. Эта непродуманность пагубно сказалась на дальнейших стадиях разворачивания проекта.
        Как известно, 30 тысяч работ читали эксперты-ридеры, осуществлявшие предварительный отбор (т.е. формировавшие лонг-лист, с которым уже начинало работать официальное жюри). Список экспертов не оглашается (и правильно), поэтому поверим, что в принципе все они достаточно квалифицированы для такой работы (т.е. не просто сами являются профессионалами, но и обладают весьма широким кругозором, позволяющим воспринимать яркое и свежее в какой угодно художественной традиции). Но никакой общей установки этим экспертам дано не было, свою задачу каждый из них понимал по-своему, кто-то читал двести-триста работ, а кто-то – две-три тысячи... И по распространявшемуся на ноябрьской пресс-конференции "Дебюта" расширенному лонг-листу (с аннотациями экспертов по каждому тексту) хорошо видно, что исходили эксперты из совершенно разных позиций. Один эксперт сопровождает текст характеристикой размером в добрую страницу машинописи: "Автор как бы уравнивает в правах себя и свои маски – в отличие как от того же Рубинштейна, позиционирующего себя в тексте только как режиссера, так и от, например, Некрасова, у которого авторский голос всегда доминирует..." и т.д. – модальность нормальной литературной критики; другой эксперт рекомендует 12-летнюю девочку, ограничиваясь при этом формулировкой: "Очень серьезный и одаренный подросток. Обратить особое внимание!" Ясно: первый эксперт работает на литературную премию для молодых, но абсолютно состоявшихся авторов; второй – на конкурс для подающих надежды (сколь угодно смутные) юных дилетантов.
        С этой двусмысленностью происходящего не удалось на завершающем этапе справиться уважаемому жюри. Шорт-лист при сопоставлении с лонг-листом вызывает ряд вопросов. Во всех номинациях в него вошли три или четыре произведения – между тем как совершенно очевидно (и по отзывам экспертов, и по количественному составу лонг-листа, и по степени известности авторов), что средний уровень работ в номинациях значительно различался. Почему нельзя было расширить шорт-лист по "малой поэзии" (тем более что Положение о премии никаких ограничений здесь вообще не устанавливает – зато ограничивает состав лонг-листа десятью работами в каждой номинации, что неразумно, а потому и не было выполнено)? Непонятно (и сами члены жюри кулуарно на этот счет недоумевали, кивая на организаторов). Почему нельзя было, на худой конец, перебросить часть работ из "малой поэзии" в "крупную поэзию", где средний уровень, по общему мнению, был ниже, – тоже непонятно. Как можно было оставить за пределами шорт-листа, скажем, Галину Зеленину или Ирину Шостаковскую – не разумею. Но это всё детали – важнее другое: само жюри также не смогло дать себе стопроцентно четкий ответ, в каком жанре оно работает. Наиболее показательный пример – попадание в шорт-лист юной писательницы из Саратова Оксаны Ефремовой с по-своему милым и забавным рассказом про то, как молодого человека посадили в тюрьму, а он возьми да напиши в тюремной анкете, в графе "Род занятий" – "продюсер"; тут-то его и поставили организовывать в тюрьме художественную самодеятельность. К реальности (тюремной или иной) текст не имеет никакого отношения, это такой гибрид первой новеллы "Операции "Ы"" (где бравый Шурик перевоспитывает тупорылого хулигана) с американским фильмом про то, как один умница-зэк сделал из тюрьмы биржу; правда, в конце автор спохватывается и воздерживается от голливудско-мосфильмовского хэппи-энда, но правдоподобней от этого не становится. В принципе для провинциальной городской газеты такой текст, если его поджать до размеров полосы (максимум – разворота), вполне кондиционен, – но при чем здесь литературная премия национального масштаба? Вот если имел место конкурс не лишенных способностей новичков – тогда, может быть, и такая стилистика заслуживает того, чтобы 18-летнего автора пригреть и поддержать...
        В результате на заключительный недельный семинар для участников шорт-листа собрались авторы, несопоставимые ни по уровню творческой самостоятельности, ни по уровню рефлексии над собственными (и чужими) сочинениями. Разговор в одной и той же модальности был для этих авторов изначально невозможен. Интуитивно большинство участников семинара – и со стороны соискателей премии, и со стороны, скажем так, их старших товарищей – это чувствовали: при обсуждении одних текстов речь шла о конкретных достоинствах и недочетах конкретного сочинения, при обсуждении других – о более или менее глобальных проблемах современной литературы и культуры, которые этими текстами так или иначе ставятся (понятно, что тексты первой категории – так сказать, из конкурса, а второй – из премии). Но тут не лишне спросить: а зачем вообще для такого семинара была выбрана такая литинститутско-студийная форма? Не правомернее ли было бы разговаривать с авторами пусть молодыми, но настолько состоявшимися, что реально претендуют на общероссийскую литературную премию, на равных? Члены жюри, ведшие семинар, – и прежде всего Бахыт Кенжеев (между прочим, поразивший меня неподдельным интересом к поэтикам, совершенно чуждым ему самому как автору) – к разговору на равных искренне стремились – но такой разговор требует другого жанра, студийный разбор текстов изначально нацелен на ситуацию "мастер – ученики"... Не говоря уже о том, что для такого студийного разбора неделя не нужна (и в самом деле: управились за четыре дня, а дальше члены жюри разъехались, а молодые авторы оказались предоставлены сами себе).
        На фоне такой концептуальной и организационной невнятицы финальные результаты – список из пяти лауреатов – выглядит, честно говоря, не вполне заслуженной, но от этого еще более заметной удачей (при том, что лично я бы в четырех номинациях из пяти принял бы другое решение). Кирилл Решетников и Данила Давыдов – в самом деле яркие и значительные фигуры в младшем литературном поколении. Повесть Сергея Сакина и Павла Тетерского – потенциальный молодежный бестселлер, но любопытна не только этим (бестселлерам незачем давать премии: их нужно печатать, и они будут сами себе премии), а убедительной работой со сленгом, эффектным приемом двухголосного письма в рамках дневниковой конструкции (доля каждого из авторов дается своим шрифтом), нюансами выстраивания образа рассказчика (вслед за Лимоновым, Ерофеевым-старшим, Евгением Харитоновым, Ильяненом, Могутиным, Михаилом Федотовым – все это разные варианты создания в тексте тонкого зазора между автором и рассказчиком); то, что некоторые из членов жюри с сочувствием говорили о присущих повести имморализме и антиполиткорректности, кажется мне некоторым недоразумением, поскольку этот зазор, ставящий авторскую позицию над рассказчиками с их имморализмом и антиполиткорректностью, в тексте, на мой взгляд, вполне очевиден (мало ли что сами авторы не склонны на словах в этом признаваться!). Пьеса Василия Сигарева – внятная, лаконичная, вполне театральная, автор – достойный ученик своего мэтра Николая Коляды, сочетающий остросоциальную злободневность с экзистенциальным (чтоб не сказать – экзистенциалистским) пафосом ("Я писал житие святого!" – твердил автор в ходе полуприватного обсуждения). И разве что поэма Екатерины Боярских – вполне симпатичная сама по себе (обо всем этом я писал подробнее в той же Газете.ру) – не свидетельствует, кажется, пока о творческой зрелости автора.
        Другое дело – что, на мой вкус, стоило бы иначе расставить акценты с учетом просматривающихся тенденций развития молодой литературы. Решетников – блестящий версификатор, единый в трех лицах. Первый Решетников – виртуоз этнографически окрашеной архаики: значительный массив текстов построен как реконструкция мировосприятия древних енисейских народов (специалистом по языку которых является автор); могут возникать параллели, самая напрашивающаяся – с Клюевым, но Решетников, как и Клюев, не стилизатор, поскольку поэтики, которую он как бы воспроизводит, не существовало в реальности; это позволяет Решетникову лепить ее по своему усмотрению, подгружая к ресурсам русской архаики дополнительные античные и средневековые средства (нельзя не отметить исключительную поэтическую технику в метрических и строфических построениях, вплоть до реставрации секстины – средневековой формы, вымершей ввиду технической сложности, – в тексте "Над крышей Лель румянец разостлал..."). Второй Решетников – тонкий и одновременно пылкий лирик, вырастающий из позднего Михаила Кузмина и немецкого экспрессионизма. Наконец, третий – enfant terrible, сущий маленький дьявол, выступающий (с чтениями и концертами) под маской Шиш Брянский: предельно злые и точные сатирические миниатюры обращены прежде всего против стереотипов либерально-интеллигентского миропонимания, непременно задевая какие-то его сакральные, табуированные фигуры, в частности – фигуры поэтов, от Пушкина до Самойлова. Все это замечательно, но для современной русской поэзии, в том числе молодой, достаточно экзотично. Напротив, Елена Костылева, главная соперница Решетникова (как признался при оглашении итогов председатель жюри "Дебюта" Дмитрий Липскеров), – яркий представитель самого, может быть, важного, что есть в сегодняшней молодой поэзии: новой, постконцептуалистской искренности, возрождаемого глубоко личностного начала, пронизывающего текст поверх отраженного в тексте знания о смерти автора, нейтрализации дискурсов и тому подобных вещах; на формальном уровне это отыгрывается глубокой, осознанной, выстраданной и выстроенной внутренней свободой, которая лишь поверхностному взгляду кажется безыскусностью и необязательностью. Несколько вульгаризируя, можно сказать, что это – русская поэзия после Пригова (тогда как в уважаемых "Новом мире" или "Арионе", скажем, нам пытаются вместо этого предложить русскую поэзию вместо Пригова – более или менее успешно делающую вид, что никакого постмодернизма не было и нет). Роль первопроходцев принадлежала здесь Дмитрию Воденникову, Станиславу Львовскому, Дмитрию Соколову, но последние стихи Костылевой ставят ее с полным правом в этот ряд. И именно отметить этот ряд в лице Костылевой, на мой взгляд, было бы самым правильным решением.
        Аналогичным образом в драматургии: пьеса Сигарева хороша и вполне профессиональна, но ее стержневой мотив – гибель социально неустроенного персонажа в столкновении с абсолютно враждебной средой – сегодня уже несколько архаичен. Это же можно сказать о выверенной линейности следующих один за одним эпизодов, жестко проводящих ясно очерченный сюжет. Конкурировавшая с "Пластилином" Сигарева маленькая пьеса Михаила Покрасса "Не про говоренное" – полная противоположность: та же, что у Костылевой, свобода от формального канона и мнимая необязательность (в данном случае – в следовании слабо связанных сюжетом отдельных сцен), та же легкость дыхания, та же тонкая нюансировка душевных движений... Замечательные диалоги матери с дочерью в пьесе Покрасса – почти абсурдистские, явно отсылающие к беккетовским бесконечным тавтологичным проговариваниям, но – опять-таки – эта беккетовская основа в них заново одушевлена, наполнена личностным переживанием (драматургия после Беккета, а не вместо Беккета). И это – как тенденция – на мой взгляд, гораздо важнее.
        Не буду утомлять читателя сходными рассуждениями по другим номинациям. В конце концов, претензии в непонимании тенденций развития молодой литературы можно предъявлять только тем, кто знаком с соответствующим корпусом текстов, – а подозревать такое знакомство в трех из четверых членов жюри (за вычетом, естественно, Курицына) нет никаких оснований: они прочли ровно то, что было в лонг-листе (в частности – Костылеву без Воденникова, Львовского и Соколова, не попавших в "Дебют" по возрасту), а потому имели определенное право судить без учета контекста. Потому – скажу еще раз: то, что получилось в итоге, очень хорошо (хотя, как всегда, хотелось бы еще лучше).
        Несколько слов о перспективах. Конечно, эту премию еще раскручивать и раскручивать – и не посредством безумной (и чудовищно непрофессиональной) телерекламы, а прежде всего в профессиональных и околопрофессиональных кругах. Обещана публикация текстов шорт-листа – отлично, но важно еще, какое издательство будет этим заниматься (учитывая сильнейшие различия в специфике текстов – лучше всего было бы сделать межиздательскую серию: интеллектуальный детектив Антона Фридланда просится к Захарову, сборник рассказов Давыдова – в новую серию "Амфоры", весь шорт-лист "малой поэзии" – в поэтическую серию "Проекта О.Г.И.", и т.д., – так можно охватить одновременно разные читательские аудитории). Главное, однако, – разумная подготовка к следующему премиальному сезону. Надо переписывать Положение о премии, убирая из него бессмысленные и утопические элементы (например, ежегодную сменяемость экспертов-ридеров: в этом году и один-то комплект едва-едва набрали); надо пересмотреть сам состав номинаций: "крупная поэтическая форма", как уже было сказано, не нужна, а вот non-fiction не худо было бы и ввести. Надо изживать элементы конкурса, которые премиальному проекту только вредят, – а для этого привлекать как можно больше профессионалов к выдвижению кандидатур (вплоть до – почему бы не попробовать разок? – тотального опроса представителей литературных изданий, издательств, сайтов и т.п.). И еще одно: надо как-то помогать тем нескольким десяткам способных молодых авторов (особенно провинциальных), которые "нашлись" благодаря этой премии, хотя, безусловно, на ее получение рассчитывать пока не могут. Как – ясно пока не вполне, но перерастание конкурсной части "Дебюта-2000" в студийную представляется абсолютно естественным и единственно конструктивным завершением нынешнего премиального сезона.