Первый фестиваль русской поэзии Украины, прошедший в Киеве с 30 мая по 2 июня, получил название "Гилея". Открывая его, один из кураторов проекта, поэт и руководитель городского литературного объединения "Третьи ворота" Юрий Каплан подчеркнул: дело не в футуристической группе – просто так уж называлась в античной географии известная часть нынешней Украины. Ну, а русская поэзия Киева, продолжил Каплан, имеет славную историю: именно здесь больше ста лет назад работал литературным обозревателем в городской газете юный Семен Надсон. Далее у Каплана шла речь о том, что многие выдающиеся поэты находили себе в Киеве спутниц жизни, и хотелось бы эту традицию продолжить, – однако это уже виньетка, главное было сказано: пишем "Гилея" – Надсон в уме. Следующий шаг в этом направлении был сделан тут же: почетный гость фестиваля, 86-летний Леонид Вышеславский был представлен Капланом как "Третий Председатель Земного шара" (после Хлебникова и Григория Петникова, каковой, надо понимать, этот титул Вышеславскому и передал); титул, что и говорить, сугубо "гилейский" по происхождению – беда в том, что поэзия Вышеславского – унылый, безликий советский рифмованный вздор (не делающийся менее унылым или менее советским от того, что в стихах последних полутора-двух десятилетий речь идет не о комсомоле, а об Иисусе Христе).
        Кураторов у фестиваля, впрочем, было двое: наряду с пожилым, но одетым в малиновый пиджак Капланом – сравнительно молодой, с буйной шевелюрой Дмитрий Бураго, представлявший как бы неофициальную, неподконтрольную Спiлке письменникiв часть киевской литературной общественности. Имя Бураго на протяжении 90-х было связано с несколькими новыми киевскими журнальными проектами: выходившим вплоть до последнего времени "Самватасом" (в приложении к которому вышла книга его стихов), литературно-культурологическим журналом "Collegium", после нескольких "бумажных" выпусков переместившимся, в устной форме, на сцену киевского Дома актера (в ходе фестиваля был представлен аж 69-й выпуск), и совсем недавним журналом "Соты" (к фестивалю был приурочен выход 4-го номера). По-видимому, для внутриукраинской литературной ситуации тут присутствовала некая интрига: кто с одной стороны, кто – с другой.
        Вечер "Collegium'а", прошедший во второй день фестиваля, в самом деле производил впечатление более высокого качества текстов – за единственным исключением в лице некоей дамы с беспомощно-слезливой, кое-как зарифмованной лирикой (увы, объяснение сразу же прозвучало: одно из стихотворений дама посвятила своему покойному мужу, профессору Бураго, т.е. отцу куратора). Вероятно, именно по линии Бураго-младшего попали на фестиваль немногочисленные авторы с так или иначе выбивающимся из общего потока художественным языком: хорошо известный в России Андрей Поляков из Симферополя, экспериментирующий с различными дозами обериутских вливаний в позднемандельштамовскую поэтику, ориентированный на футуристическую традицию Юрий Зморович, изящная (порой – преувеличенно) верлибристка Леся Тышковская и добивающийся подчас определенной четкости и убедительности в своих миниатюрах харьковчанин Михаил Красиков, странный, разноликий автор Наталья Акуленко (видимо, чувствовавшая себя несколько не в своей тарелке, а потому ограничившая свое выступление единственной 4-строчной верлибрической шуткой), некто Александр Чернов, по всей вероятности, близкий в былые времена к кругу Алексея Парщикова, а посему прочитавший на редкость смешное и эффектное послание к нему (с мемуарным уклоном: как оба работали в бане, – уж не знаю, правда это или апокриф)... Особняком стоял один из патриархов русской неподцензурной поэзии Украины Игорь Лапинский, публиковавшийся еще в самиздатских питерских "Часах" (на фестивальных мероприятиях продавалась его новая книга "Ludi", содержащая ряд ярких, неожиданных текстов – особенно нужно отметить фундаментальную одноименную поэму и блестящий цикл портретов "Персоналии"; однако собственно выступление Лапинского на фестивале было не слишком вразумительным). Увы: в общем и целом стилистической доминантой оставался малоинтересный традиционализм.
        Конечно, и в рамках традиционалистской (более или менее) поэтики возможны какие-то свои любопытные повороты – не говоря уж о том, что любопытно наблюдать за тенденцией. Общим свойством почти всех мало-мальски качественных текстов была, как это ни удивительно, ирония – что лишний раз свидетельствует о значительном отставании украинской литературной ситуации от московской, где пик увлечения ироническими обертонами в поэзии был пройден лет 15 назад. Ирония здесь, впрочем, ни в одном случае не достигала всеобъемлющего, экзистенциального характера: ни нового Иртеньева, ни нового Друка фестиваль не явил. Легковесные, хоть и милые по-своему безделки Евгении Чуприной и броская, эстрадная, широкими мазками поэзия Анатолия Лемыша, педалирующая контраст между сугубо лирическим чувством и ироническим мировосприятием, обрамляли нескольких авторов с более тонким рисунком: прежде всего Наталью Хаткину из Донецка и киевлянку Татьяну Аинову, работающих в значительной мере с чисто женской тематикой (скажем, одна из сквозных тем Аиновой – любовь к женатому мужчине), для которой иронический (и особенно – самоиронический) акцент спасителен; Хаткина более склонна к стоическим интонациям, Аинова – к надрывным, и можно сказать, что обе представляют собой несколько ослабленные (прежде всего – в силу меньшей насыщенности культурным и бытовым материалом) версии московских авторов – Татьяны Миловой и Полины Ивановой соответственно. К этому же флангу можно отнести и Юрия Володарского с Игорем Кручиком (по тем стихам с ироническим уклоном, что звучали в программе: в иных текстах акценты у Кручика расставлены по-иному).
        "Серьезные" традиционалисты, по большей части, представляли собой совершенно убогое зрелище. Чего стоила хотя бы одна дама, объяснявшая, что будущее "безглазо и безносо" (уж не знаю, имелась ли ввиду его полная бесчувственность, или близость Безносой, или освобожденный от плоти череп, – но от подозрений, что у будущего данной украинской поэтессы запущенный сифилис, отделаться было очень трудно). А монументальный дяденька с длиннейшим лирически-патетическим стихотворением, в котором каждое четверостишие заканчивалось строкой: "Который час? Который час?"? Разумеется, и тут были отдельные исключения. Харьков, где еще не ослабла традиция Бориса Чичибабина, был представлен Ириной Евса и Станиславом Минаковым – то и другое достаточно вменяемо, хотя, на мой вкус, и без особых озарений; одесская школа, от которой уже мало что осталось, – Анной Сон и Марией Галиной, последняя просто хороша (особенно там, где порывает со своими корнями, отваживаясь на эксперимент: скажем, на смешение двух языков – русского и украинского), но живет, вот уже несколько лет, в Москве. Какие-то прорывы к собственному голосу можно усмотреть у Натальи Бельченко. С некоторыми натяжками добавим еще харьковчанина Сергея Шелкового (несмотря на чудовищную инерционность мышления и звучания, приводящую к гигантской длине текстов при не слишком концентрированном смысле) и пожилую киевскую поэтессу Евдокию Ольшанскую, чья простота и бесхитростность по-своему обаятельны. Дальше – "ужас, ужас, ужас".
        Отдельным приключением был дневной круглый стол по проблемам современной поэзии, открыть который было предложено Светлане Русовой – видимо, местному филологическому светилу. Светило заявило тему своего сообщения: "Женская поэзия: проблема автора и рецепции", – после чего сначала в омерзительном начетническом ключе, с непереваренными и ненужными ссылками на Лакана, Батая и черта в ступе, поговорило о существовании в современной культуре проблемы автора, а потом некоторое время рассуждало о том, какой образ женщин рисуют в своих стихах авторы мужчины (либо – абстрактную "прекрасную даму", которую мужское сознание может наделить произвольными свойствами, либо – носительницу абсолютного зла, желающую лишить лирического субъекта его идентичности); на заявленную тему, следовательно, не было сказано ни единого слова, и от прямого предложения автора этих строк все-таки сказать хоть что-то светило благоразумно уклонилось. Затем началась дискуссия. Ироническая поэтесса Чуприна заявила, что не только мужчины про женщин пишут гадости, но и женщины про мужчин (как, например, она сама), так что нет тут никакой проблемы. Человек по имени Сергей-Эдуард Воронин, сказавшись представителем существующей во Львове поэтической ассоциации имени Есенина, защищал светлый образ женщины от посягательств со стороны всякой там якобы науки. Далее вышел некто Зиновий Столяров и сказал: "Я ученый и поэт, не влажу ни в какие союзы" (очевидно, писательские), – и стал развивать мысль о том, что поэтический талант заложен в генах и теперь, когда расшифрован геном человека, надо только разобраться, где именно он там лежит. В этом месте, честно говоря, мы с Николаем Винником решили, что сего интеллектуального пиршества с нас довольно, и отправились на Крещатик есть вкусное киевское мороженое.
        Московская (и, стало быть, российская) делегация, помимо Винника и Кузьмина, включала Владимира Строчкова, Татьяну Милову, Станислава Львовского и Илью Кукулина (были еще перебравшиеся в Москву с Украины Мария Галина и Ольга Ильницкая, а также Юрий Проскуряков, но их участие в фестивальной программе протекало отдельно от нашего). После открытия фестиваля (с малиновым пиджаком Каплана, Предземшара Вышеславским и другими потрясениями) нас ждал еще один шок – обещанное организаторами расселение. Разместить нас должны были в Доме творчества писателей в местечке Ирпень – аналог подмосковного Переделкина. Для доставки были заказаны два микроавтобуса, отличительной особенностью коих было отсутствие внутри сидений! Поэты (не только московские, но и харьковские, одесские и т.д.) ехали сорок минут, рассевшись на полу и на запасных колесах! Трагедия, прямо скажем, невелика – но, откровенно говоря, представить себе что-либо подобное мне было трудно. Не менее замечателен, впрочем, был и сам Дом творчества: вырванные с мясом розетки, унитазы с перекрытой подачей воды, и, пожалуй, самое сильное впечатление – балконные двери в номерах, которые невозможно открыть (только узенькую щелку), потому что перед ними, на уровне чуть ниже колена, проложены новые трубы отопления.
        Участие москвичей в программе фестиваля ограничивалось двумя мероприятиями. 1 июня поутру в помещении некоего местного пресс-центра прошла презентация антологии Николая Винника "Время "Ч"", из-за которой, по словам Бураго, у организаторов были серьезные трения с культурным центром российского посольства. Никакой прессы, правда, я не углядел. По предложению Винника авторы антологии – как московские, так и киевские – читали не только свои стихи, но и какие-то другие тексты из книги; запомнился киевлянин Глеб Ситько, начавший свое выступление с краткой поминальной молитвы по погибшим, а затем прочитавший из антологии стихи Пригова. В целом все было вполне мирно и стройно, если не считать вставшего в конце уже упоминавшегося Сергея-Эдуарда Воронина, который произнес речь о том, что данная книга не защищает интересов России. 2 июня были собственно чтения москвичей – вернее, сдвоенный вечер, в котором второе отделение причиталось московской делегации, а первое – приехавшему из Крыма Ивану Жданову. Жданов читал много, в т.ч. давно уже не слышанные московской публикой стихи из ранней книги "Портрет", попутно отпуская нелестные комментарии в адрес публики (типа: "Ну, это вам не понять, вам бы попроще чего, понапевней..."). Остальным досталось по 10 минут на брата – что, может быть, и неплохо, т.к. мобилизует; вышло, думается, довольно удачно (о себе не говорю, т.к. отказался от полноценного выступления ради того, чтобы рассказать о существующих в Москве издательских, клубных и сетевых проектах); Винник, среди прочего, прочел стихотворение на украинском языке, вызвавшее вполне одобрительную реакцию у владеющей языком части аудитории. Правда, вечер проходил на территории Киево-Печерской лавры, а потому часть выступлений шла на фоне сильного колокольного звона.
        Что сказать в заключение? Зрелище было, в целом, жалкое. Впору было бы задуматься о том, есть ли вообще перспектива у русской поэзии на Украине, если ее сегодняшний день отмечен таким безграничным провинциализмом. Но, с другой стороны, возникает подозрение, что предложенное зеркало было все ж таки кривоватым. Можно взять в руки, к примеру, недавно вышедшую в Харькове антологию "Дикое поле" – и убедиться, что в Киев не были приглашены два, пожалуй, самых ярких поэта города: Нина Виноградова и Евгений Филимонов. Знакомство с донецкими изданиями показывает, что среди центральных фигур здешнего поэтического ландшафта – верлибристы со склонностью к парадоксу и эксперименту: Сергей Шаталов, Марина Орлова, Сергей Тесло, – никого в Киеве не было. В Москве знают по нескольким выступлениям и публикациям полтавчанина Валерия Нугатова – в Киеве о таком, кажется, не слышали. И даже в самой украинской столице за бортом фестиваля остался "левый фланг" младшего поэтического поколения – в частности, Николай Румянцев и Бенжамен Ханин. Так что, быть может, не все так плохо на самом деле, как нам показали.