6.08. Летний сад

Вечер Генриха Сапгира, читавшего в основном стихи последних лет из циклов "Новое Лианозово", "Фъртуна" (sic!), "Женщины в кущах" и др. Значительную часть беседы с публикой Сапгир посвятил отмежевыванию от шестидесятничества, настаивая на существовании "других шестидесятников. Куратор клуба Игорь Лобунец объявил о его закрытии - спустя полтора месяца после открытия - на неопределенный срок.

21.08. Политехнический музей

Вечер памяти Сергея Довлатова собрал его старых петербургских друзей: Валерия Попова, Владимира Уфлянда, Евгения Рейна, Андрея Арьева, - поэтому соображения о Довлатове-прозаике в зачительной мере переплетались с воспоминаниями о Довлатове-человеке (именно в случае Довлатова взаимосвязь между писательским и личностным началом, по мнению выступавших, была особенно важна и заметна). Уфлянд прочитал очерк о Довлатове "Не коршун и не волк", Арьев - неопубликованный ранний рассказ Довлатова (заметив при этом, что, по его мнению, чтение произведения вслух под этот запрет не подпадает). Бывшая жена писателя Тамара Зибунова прочла отрывки из писем Довлатова к ней (эмигрантского периода).

26.08. Книжный магазин "Москва"

Презентация книги Виктора Ерофеева "Мужчины" (М.: Подкова, 1997). Ерофеев, настаивающий, что лишь сейчас происходит рождение русского мужчины как особого социального и духовного феномена (в отличие от давно существующей русской женщины), подписывал книги и отвечал на вопросы читателей (а наипаче - читательниц). Вела встречу товаровед Юлия Сычева. Участвовала автор статьи о Ерофеева писательница Виктория Фомина.

30.08. Shakespeare

Вечер петербургского прозаика Валерия Роньшина, представленного главным редактором журнала "Glas" Натальей Перовой как наиболее яркий представитель современной русской литературы гротеска - наиболее яркого, по ее мнению, течения в сегодняшней русской прозе, к тому же ставшего намного интересней в последние годы. Роньшин прочитал четыре небольших рассказа из книги "Здравствуйте, господин Хармс", в которых элементы гротеска явно выступали в подчиненной роли, обслуживая достаточно однозначный по своему пафосу притчевый посыл. Свое тяготение к притче Роньшин объяснил тем, что он "по происхождению" детский писатель (любопытно это восприятие себя как детского писателя, расширившего свой творческий диапазон за счет "взрослых" произведений, - если сравнить его с ситуацией обериутов - классиков русского гротеска и абсурда, - для которых "детское" творчество выступало как облегченный, ослабленный вариант творчества "взрослого"). В связи с возникшим в обсуждении вопросом о ленинградской прозаической школе, явственно - в лице Владимира Голявкина, Валерия Попова и др. - повлиявшей на манеру Роньшина, писатель высказался в том духе, что первоначально в основе его поэтики (и поэтики авторов близкого к нему круга) лежит своеобразный питерский менталитет - расслабленный, созерцательный, "людям ничего не надо", - в противоположность московской озабоченности и целеустремленности.