никому не взбрело на ум
поменять эту книжку
вот уже столько лет
подложенную под шифоньер для балласта
сборник стихов
из серии
первая книга молодого автора

на пляже
расстелив старый парус на песках
закусываем сидя на нем
сшитый из желто-лазурного брезента парус
теперь наполнен не пустым воздухом
а закусывающими
пьющими вино
хохочущими
живыми людьми

в свете фар грузовика
приподнимаются надгробья
к совиному уханью примешивается
дым отделяющийся от костра
вскоре
в эту полосу света попадет
гамлет
держащий череп в руках

полоснуть ножом
этот полный жизни
круглый с зелеными полосками арбуз
растерзать и съесть
по-моему настоящее зверство
лучше
обнявшись с ним
прямо здесь
внутри арыка лечь и поспать
пусть останется тайным
красноватый мир в чреве арбуза

словно верные супруги
повсюду ходят вместе
сплетничают
взбираются друг на дружку
не дай бог
если порвется  один
то и со вторым расправятся...
и поэтому шлепанцы берегут себя
души друг в друге не чают

посмотри-ка
даже эти маленькие грязные лужи
отражают солнце

уже постарела
водой наполнили бочку
а она показывая ржавые зубы
смеется
хмель прошедших дней
всё еще в ее голове

создана сносить бетонные стены
забивать железные гвозди
и это какая-то жизнь
видимо каждому свое
спокойно спит
у той стены которую снесла наполовину
несмотря на всё причиненное
стена
отбрасывает на нее тень

в конце больших дорог
сёла города
в конце тропинок
бесконечность

изящная пуговка на тротуаре
четырьмя глазами смотрит на прохожих
хоть и пройдут года она
узнает своего владельца

рука не поднимается
взять и превратить в мусор
эту нарядную коробку из-под шоколада
должно пройти еще несколько дней
надо свыкнуться с ее пустотой

ковер-самолет на веревку повесив
посреди двора колотит его домохозяйка
безжалостно наносит удары
чтоб больше не парил в мечтах

с наступлением темноты
включаем свет
почему мы столь безжалостны
к темноте
может она
приходила поведать свою историю
кто знает

ребенок не смог поверить в смерть отца
ибо не знал пока
что такое смерть

плач в доме
рыдания матери
не означали еще смерть отца
наоборот были ему интересны
гости пришедшие домой
и плов с изюмом и мясом

ребенок томится в ожидании
и сегодня поздно вернулся с работы отец
слезами он заполнил отсутствие отца
но и на второй день не вернулся отец
и даже на третий день
ребенок всё еще ждет

кажется с прошествием дней
он понял что такое смерть
впредь он будет говорить это смерть
когда тот кого он ждет не придет

проходит ночь
рыба в своем аквариуме
не ведает сна

чтоб не расплескать свои мысли
в слабом свете ночника
замерла неподвижно

нет никого глупее
надеется
когда-нибудь слиться с морем

Осенью 92-го
за две обоймы патронов у кырмызыбазарца Ашота
мы купили Сирануш

Вы знаете солдатскую жизнь...
она заваривала нам чай
готовила еду
и удовлетворяла иные потребности
десяти человек

Раз в десять дней
сабирабадец Джабир
по дедовским обычаям
колотил Сирануш
и раз в десять дней я
скиталец ни разу в жизни не познавший
женщину
насквозь промокшим вернувшись из окопа
слушал "ахи" и "охи" на армянском.

Другие продав человека покупали дом
а мы продав патроны
купили Сирануш
якобы для того чтоб отомстить
за наших девушек попавших в плен

Снаружи гремящие орудия
внутри пьяный хохот
а под вшивым одеялом
смерти
просто боящиеся смерти
два
дрожащих нагих тела

Между двумя фронтами
говорящими друг с другом
на языке тяжелой артиллерии
под отваливающимися от потолка комьями земли
и бьющимися стеклами
шепоты и "охи" на армянском
звучали как
нет, нет, не-е-е
войне.

Акшин родился в 1978 году. Окончил геолого-минералогический факультет Бакинского университета. Автор сборника стихотворений "Рисунок слова забывать".

тьма никогда не покроет
белые бороды старцев
день завершается белым
глаза подражают пауку
ушедшему в нору...
утро, сначала окна
за ними мужчины зевая,
раскрывают настежь рассвету руки
жизни посвящаются скуке.

почему ты не умираешь, мой поэт?
с каждым днем на лице твоем старятся боги
лишь мертвецы
возвышаются над всеми в дороге.

эти темницы меняют только одежду убийцы
только одежду.
свобода – окончательный приговор!
ибо всё
половина того чем хотело бы быть.

повесившийся человек
смотрел на нас свысока.

всю ночь дул ветер
обветшалые
городские деревья
не заснули до утра
расцарапали воздух
кончики веток.

всю ночь дул ветер
я стерпел этой уличной бляди голос
ее завывающую ругань.
мне стало жаль
бросившееся с верхнего этажа
зарубившее эту шваль
оконное стекло...

всю ночь дул ветер
я слушал до рассвета.
ослепших домов
взбесившиеся хлещущие себя
калитки.
под утро сонная муха упала
в тугую сеть
бессонного паука
ветер затих...

взять и уехать
в последнем вагоне
пустым э-э... стать совсем пустым.
вдруг встать и уступить место
какой-нибудь красивой женщине
чтоб она села и сказала:
– дайте подержать ваши руки...

небеса –
синева
где птицы гребут.

часы – окружение времени

в моем окне насквозь промокшие
волосы неба...
смотрю на падение
желтых птиц с деревьев.
вдалеке море – не умеющее летать облако.
в звуке
волн – бьющихся о берег сломанных крыльев –
надежда полета и жажда.

от отчаяния воткнуть бы в небо гвоздь
чтобы разверзлись ветры и облака
сопя.
деревья как на холсте.

борьба изобретение слабых!
взамен с топором на плечах
пропеть бы:
– хищники невинны...

в моем окне насквозь промокшие
волосы неба...
слезы жидкая форма
мыслей.

Салим Бабуллаоглу – поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1972 году. Переводил турецких, русских и английских поэтов (Орхана Вели, Иосифа Бродского, У.Х. Одена и др.) Лауреат азербайджанских и международных литературных премий (международная премия ИЛЕСАМ (Анкара), премия имени Физули 2004 года, премия "Гранатовая ветвь" 2002 года и др.). Главный редактор журнала "Мировая литература" (аналог российской "Иностранной литературы"), член правления Союза Писателей Азербайджана.

Пока нетопыри в погонах внутрь не ворвались,
и документ размером с ладонь, якобы подтверждающий личность, не потребовали,
не вцепились в волосы и не поволокли
в энное отделение для избиения,
к больному брату, одинокой матери и к миру всему вызывая отвращение.

Пока ты не встретила покачивающегося ночного героя
и объясняющегося тебе в любви идиота очередного;
пока не объявился режиссер "Красотки" или "Золушки",
не пригласил тебя на пробы фильма под названием "Надежда",
соберись и уходи ты, ради Бога!

Ты, девушка с томными глазами в углу прокуренного ночного бара!
Не теряй времени даром,
этот странный коктейль, выдуманный беспечным барменом,
не сломает лед бренности, конечно,
и не устыдит глаза
уставившегося на твои ноги того краснощекого быка;
и, право, так нельзя!
Соберись и уходи ты, ради Бога!

Эй, ты!
Не последняя Мария Магдалина наша,
самого прекрасного младенца, который родится, мама!
Ради Бога, соберись и уходи!

Ты же,
с осанкою вопросительного знака,
хмельной, обкуренный и вялый,
с тупым взглядом ди-джей!
Вслушивайся в шаги невозвращения-ухода!

Желтая опавшая листва
на вспаханной черной земле
даст объявление в газету
в поисках художника,
если наши небрежные взгляды
не зацепились бы за заголовок на первой странице,
она не превратилась бы в перегной.

Назовите мне
розничную цену одной человеческой жизни,
и я вам назову вам оптовую стоимость целого мира,
и если вы известной вам алгеброй сопоставите результаты,
то несоответствие, что бросится в глаза,
скажет об отсутствии искомого – любви.

Простыни, развешанные на веревках,
похожи на поражение перед бренностью,
на побег – нет, не похожи, побег не от грязи – от нечистот;
младенца в чреве носит женщина,
женщины поднимают белые флаги...

Молчание если тянется, знай, что все хорошо: по меньшей мере,
ты получил возможность спасения от нескольких лживых слов,
кто знает, может, ты уже спасся, но
если ты наполнился словами, звуком, значит, в писании предначертано тебе
было зазвенеть, как часы, когда настанет время, и ты зазвенел;
в таком случае – какая необходимость в том, что чертишь ты на бумаге,
просто встань! поднимись!
Втолкуй всем, что каждый лишь затем свое продолжение –
свое имя – тень – дитя означает; и втолкуй,
что каждый в первую очередь на сморщенной простыне
забывшее свой запах и образ невыглаженное тело, внутри дух! дух!

а снаружи вещи. Молчание – если оно затянется, будь спокоен, не томись,
просто прикоснись к самой обычной вещи, той, что под рукой – к часам –
(тик! тик!), то есть объясни, втолкуй себе, что ты все еще жив и здоров;
и потом пусть запястье твое почувствует холод,

вздрогни, поблагодари Дающего жизнь за каждый день, прожитый без оков,
брюки, рубашку натянув, пустоту собой заполни,
cделай шаг от себя к себе, от себя к себе, раз-два, раз-два.
Каждая вещь – по большей части своя собственная одежда. В зеркале

закружатся вещи, закружатся, потемнеют. Вещи не знают иных слов,

кроме своих названий, не тянут людей за язык, всегда молчат. Если

не горюй. Просто открой кран и слушай шум воды...

1

Ты один.
Утро. Окна настежь открыты на улицу. Потягиваются люди, дома, рамы.

2

Занавеска касается лица, на столе поднимается скатерти угол: внимание!
ты один;
в дождь в каждом шаге грузной походки по улице скользкой прячется падение.

Завораживают, пропадают за поворотом люди, молотком ударяется капля

Ты один;
в конце, как ни крути, каждый уйдет как гвоздь в плоскость – поодиночке.

3

В рыжем кране со станом жирафа видится вопрос, удивленье:
здание – муравейник, люди – муравьи – если посмотреть с высоты;
каждый квартал – лабиринт или окаменевшие джунгли.
Ты один.

Разбегаются люди после дождя, кто в дом, кто из дома.
Каждая квартира – тупик – если закрыта дверь.
каждая комната – выход – если открыто окно.
Ты один.

Лужу на цыпочках осторожно обегают взрослые.
Мчащиеся машины разбрасывают грязь, подтягиваются штанины.
Только дети смело шагают по лужам, во все стороны капли летят;
разбивается отраженье в воде: сама вода оберегает ребенка.
Ты один.

4

Ты один
Шкаф с тарелками, сложенными косо, скалит зубы
на грязную скатерть, разостланную на столе.
Брюки, висящие в гардеробе, навытяжку стоят.
И дороги беспомощны перед утюгом бренности.

Ты один.
Если со стороны посмотришь на стул.
Многим вещам ты можешь уподобить его: топору; "h",
а если устанешь и сядешь, виновато вытянешь шею вперед,
превратится он в раскрытую книгу, в "к".

Ты один.
Если перевернешь страницу, то увидишь, что внутри слов есть слова,
что слова можно рубить, как деревья.
Например, в "грехе" есть "эх" (и это – главное),
остальное – немного звука и немного безмолвья.

Ты один.
Ну-ка, выдумай продолжение: к чему эта тайная клинопись?
Для прочтения какой книги? Если на помощь кого-то кликнешь,
если ты один, тебе обязательно будет ответ,
блеклые стены молча отбросят твой голос назад.

Ты один.
Если вздрогнешь,
значит, в комнате, кроме тебя, по меньшей мере есть кто-то еще,
он каждый день спозаранку просыпается раньше тебя,
а пока спрятался в зеркало.

5

Свисающая с потолка пятипалая люстра
засвидетельствует, что люди беспомощны на земле.
Если вдруг погаснет свет и ты испугаешься,
ты один,
зажги свечу. Не только в свете
но и в свече с колпаком есть знак небесам.

Горит свеча. Ты открываешь тихонько глаза:
начало, середина, конец какого-то фильма.
Если рука и бок соприкоснутся справа с холодом тахты – и ты повернешься,
ты один,
секундная стрелка часов с солдатской походкой либо оберегает тебя,
либо вечное время мерит шагами.

Человек един с тенью своей. Намерение – с деянием.
Все есть слово: озвучено голосом, записано тайным пером.
И перо есть вещь, звук, слово. Все в одном.
Ты один.
"Записать ли это?" Встанешь, запишешь, –
когда отложишь в сторону перо, найдешь подтвержденье в тени своей.

В слове "вставать" есть звук скрипа – когда встаешь с постели;
звук шагов есть в походке – если колеблешься, с верой шагай.
Листы онемеют, если закончатся чернила.
Ты один.
Не томись. В одиночестве есть звук тишины, без слов.
Говорят ли словари? Если перевернешь страницы – конечно!

Из ведра, куда брошена одежда, свешивается рубашки рукав,
увидевший обманется картиной: словно тонет в море!
Со стороны глазеют соседи, топишь рубашку в корыте.
Ты один.
Если вывесишь сам, загорится щека;

если узнаешь, что одежда не защищает, просто срам прикрывает.

6

На рассвете высокие здания и статуи пугают прохожих,
ибо для статуи есть только перед – вперед.
В каждой статуе сидит невежда без прошлого – без того, что за спиной,
значит, прячется идол.
Площадь множат высокие здания, наслаиваясь, растут идолопоклонники,
если озябнешь, тело задрожит.
Ты один.

Деревья с выкрашенными известью стволами бросятся в глаза.
Словно строй почетного караула, но не защитят они полуживой идол.
Каждая аллея – в первую очередь пустой участок,
Каждое дерево – для виселицы подпорка,
каждый человек немного палач, честно говоря.
По набережной проходишь.
Ты один.

Ты идешь по квадратным мощеным плитам парка.
Глаза заслезятся: каждое деление – количество, потеря, равная самой себе;
а затем далекое детство вспомнишь – игры, школа, геометрия –
бесконечный квадрат заключал ты в круг, и снаружи тоже.
А теперь само перо упрешь в центр, покрутишь страницу – этого достаточно,
ибо все в круге, и бесконечность  есть движущаяся единица.
Ты один.

В метро люди выглядят задумчивыми,

В сущности, человеческая жизнь – всегда дорога,
Просто в маленьком и замкнутом пространстве

Гротеск. Земля вертится быстро, просто сам ты мал,
то, что ты видишь, лишь твое отраженье в двери;
и оно растворится вместе с дверью, большинству уступят дорогу одиночки.
Ты один.

Родина прекраснейшая из условностей
рядом с теми, кому выпала на долю чужбина
не произносите этих слов.

Женщина самая обычная из красот
вы не услышите это из уст безответно влюбленных

Бетонным стенам какое дело что на гвозди вбитые в их тело
повешены книжные полки или вешалка.
Для гардеробщицы нет разницы
начинается ли здесь театр или заканчивается.

У играющих букварем
пока еще не заговоривших младенцев ничего не спрашивайте
неужели этот милый облик не поясняет
нечто большее чем толстые книги.

Чтобы утешить мать убитого
в тот же час не уверяйте ее в существовании другого мира
разве не скажет она что видела я в мире этом.

Если грянет гром, не пугайте глухих детей
рукам слышать и видеть не пристало
Немного погодя капли засочатся
из обращенных к небу ладоней.

Если вы не посадили ни одного цветка, я не прошу вас замолчать
но говоря, что мир бренен и преходящ самую худшую ложь
произнося не орите во все горло хотя бы.

Эй вы, поэты! Ради образности в стихе
понапрасну вещами стихи не загромождайте,
если вы не клали книги в морозильник называя его полкой.

Довольно! Композиторы не сочиняйте военные марши!
если вы не прочувствовали восьмую ноту.

Хилых ребят не забирайте в армию
если потом их бросите на полосу
обществом заминированную словом дезертир.

От солнца не прячьтесь в самый жаркий день
листья не прячутся разве вы не видите.

Не смейтесь над стариком живущим по адресу улица Назыма Хикмета 12/26
если он забыл на какой улице живет
путь чиновника собирающего деньги за свет и газ

Родину любить не учите меня
я наедине с собой в одиночестве и на чужбине...

Заир Азамат родился в 1975 году. Один из наиболее известных молодых поэтов Азербайджана. В 2005 году вышел первый сборник Азамата – "Против белизны стены", которому была присуждена премия "Солидарность".

иногда человеку хочется
кого-нибудь убить
всегда найдется отговорка

и еще понимаешь
что это не твое дело

затем идешь и сажаешь дерево
или подавшись в одно из дешевых кафе
поддаешь с друзьями
или же выйдя на улицу
смотришь на стариков развалившихся
на старых скамейках
на играющих детей
и флиртующие парочки...

а когда вечером возвращаешься домой
тебе кажется что
снова всё в порядке

но кто знает
если бы ты стал убийцей
что из этого могло бы измениться

окна домов никогда
не открываются
куда мы хотим

каждый считает что
именно из его окна
открывается самый скучный
вид на свете
по-моему развитие
человечества после
изобретения телеги
ошибочно
иначе сегодня мы бы ютились
не в стоячих коробках
а в домиках с колесами
то есть как цыгане
и туристы

и не смогли бы нас покорить
вещи

держаться за себя
чтобы не упасть

полюбить себя
ради утешенья

и каждое утро
приветствовать себя
чтобы слышать свой голос

как хорошо что я есть
не то скучал бы

Гамид Херисчи родился в 1961 году. Поэт, прозаик (автор романа "Некролог"). Закончил филологический факультет Бакинского Университета. Работает редактором в телекомпании SPACE TV.

Жизнь никогда не засучит рукав своей рубашки
                                                                          до локтя истины высшей,
эй, ашуг, эй, фигляр,
                                притормози, потише,
если бы не полицейский слезоточивый газ,
                                                                    плача этих людей не услышать...

Предначертанное нам – стихотворенье?
                                                              или же проза? –
его пишет малый род
                                      или великое племя?
Ашуг, я уже долгое время
не могу прочесть эти письмена,
если я
смогу разбудить ото сна
                                      спящие в стоге волос людские черепа,
разбросаю революционные листовки
с самолета веры на
                                  улицы этого города бренного,
правильно вырезав стекла любви
вставлю в окно их души,
– может, тогда
                            предначертанное прочитаю,
как арестант, сплющивший матрац,
                                                  вычислю день освобождения...
если предначертанное не прочту,
я такой же
                    неуч, как и все,
тогда я – ашуг, подобный тебе...

На сладости, испеченные
моими мечтами,
в ту же минуту мухи отчаянья слетаются дружно,
ашуг, мне почему-то душно,
ашуг, красная свекла на твоих щеках
мозг мой превращает в прах...
в близлежащем доме кто-то
на место разбитых оконных стекол
                                                        ладит латку из фанеры...
Ашуг, тебе под силу эти формулы, эти замеры?

Если за основу всех слов, языков
                                                        шепот взять,
то нужно и своего шепота
                                              божественный смысл понять,
нужно на закрытых границах скорби
                                                              новые КПП открыть,
людские черепа,
спящие в стоге волос,
                                        ото сна разбудить,
взять в руку свеченье звезды и в ночь вонзить,
                                                                    словно нож...

Ашуг, может, заткнешь-
ся?!