НАГРАДА ВЕРОЙ

* * *

     Сашка, мой ученик, сын Веры по мере нашего с ней сближения и в связи с этим всё более отдалялся от меня. Я была его счастливой учительницей, а стала такой подругой матери. Что он чувствовал, понимал? Мальчик, из которого лишнего слова не вытянешь, его кровать стояла против Вериной. И по ночам меня коробило присутствие ребёнка так рядом при уверенном спокойствии Веры: "Он крепко спит".
     "Чем это вы тут занимаетесь?", - неожиданно войдя в комнату с портфельчиком в то время, как Вера Ивановна склонилась к моей босой ноге, только что болезненно-терпким языком зализав ранку под щиколоткой. Ровным, учительским тоном: "Вот, Светлана Анатольевна поранила ногу, и мы наклеиваем пластырь." Как-то я прожила у Веры три дня подряд, заканчивая натюрморт из собранных ею на огороде декоративных тыквочек в корзине рядом с бутылкой из-под вина и рюмкой с подкрашенной водичкой. Бабка кричит на весь дом, мальчик ночью промочил простыни. "Когда же она, наконец, уйдёт?", - Сашка в мучительном нетерпении - матери. Как было жаль терять его. Однажды, когда я на перемене, шутя, обхватила Сашу сзади, не давая убежать, он с силой укусил мне руку. Лет через шесть позвонив в дверь однокомнатной квартиры уже в городе Переяславце, увидев в дверях подростка, я воскликнула: "Привет, Александр! Это Светлана Анатольевна, если ты меня ещё помнишь." - "Кто же вас не помнит", - смущённо буркнул Сашка, пропуская меня в дом.

* * *

Всё лето я бродила по Москве, увеличивая маршруты и пытаясь выйти за её пределы, пройдя всю насквозь. Но у меня не хватало смелости заночевать где-нибудь, чтобы наутро отправиться дальше, отчего каждый раз к вечеру я возвращалась домой. А утром, позвякивая ключами, уходила снова и непременно фотографировалась в каждом встречавшемся по дороге фотоателье - в студии на ул. Калинина меня запомнили как постоянную модель. Улица Герцена - Кутузовский проспект; ул. Дзержинского - Берсеневская набережная - конец Профсоюзной; Дзержинка - Ордынка... Никому не известная, не нужная и потому абсолютно одинокая.

Сегодня прыгала как обезьяна по стволам яблонь и снимала яблоки. Чувствовала себя большой, сильной, упругой и ловкой обезьяной. Солнце припекало как в Африке. И каждое яблоко, перезрелое, пахучее, само всё маленькое солнце, пульсировало у меня в руке - тум -тум - тум -тум. И я с этим маленьким солнцем в руке с обезьяньей ловкостью висела где-то, запутавшись в сучьях, ветках, пауках и паутинках, и так было счастливо всё моё обезьянье существо.

     Осень мы провели вместе. Мой супруг переехал в конце августа в Москву. В простом деревянном домике Веры Ивановны мы готовились к расставанию. Что было бы, если бы? Случай, болезнь, приведшие странную бродяжку к инвалидности и тюрьме обязательного семейного режима? В Москве я не могла обходиться без Веры, я заболевала, и она дарила мне целебное тепло, но постепенно, осторожно всё более отстраняясь.

* * *

     У девочки Веры - длинная коса, и, наверное, Верочка была застенчивой, когда её ошпарило кипятком неуместной тошнотворной первой любви к своей учительнице, молодой еврейке. Вера была последним ребёнком в семье. Первые двое или трое были довоенные, а когда отец вернулся с фронта, он захотел закрепить своё возвращение к жизни и против желания матери зачал Веру. В солидном возрасте после тяжёлых родов мать слегла и болела до конца жизни, хотя пережила отца, умершего от инфаркта. Он был член партии и заведовал партийной кассой. В тяжёлые для семьи времена он позаимствовал часть денег с тем, чтобы вскоре вернуть. Но "кража" обнаружилась, его исключили из партии. После больницы, уже не первой молодости Вера со скандалом выходит замуж за молодого лихогорского парня, порвавшего с возмущёнными родителями ради возлюбленной. Вере доставляло наслаждение идти против общественного мнения, которое, впрочем, вскоре заставило их уехать из маленького города, да хотя бы в Москву. Снимали комнату, муж работал носильщиком на вокзале, Родился Сашка, тяжёлая работа, откладывание денег, нужных и сейчас, - обычный перечень невзгод молодой семьи, - он начал пить, Вера выкинула всю кучу накопленных денег в форточку десятого этажа, Владимир бросился их собирать / Вера делает гримасу/. Затем они уезжают на Север, где налаживается быт от строительного вагончика до собственной квартиры, но муж в раздумьи продолжает пить, Вера мстит по-женски. И вот, когда решается вопрос о повышении в должности и переезде, ожидая нужного телефонного звонка, Вера сообщает Владимиру, что изменяла ему со всеми гостившими у него друзьями. Телефон летит вдребезги, Вера с Сашкой уезжает в Лихогорск.

Моя холодная постель
Сейчас тобой согрета
Когда-то было уже это
На белом хлопке простыни
Лежала ты полураздета
Кошачьим маленьким клубком
Вошла неслышно ты в мой дом
В нём к каждой вещи прикоснулась
И вот теперь уснула
На белом хлопке простыни
Уютно милое лицо
Светлеет в лунном свете
За это можно всё отдать
О всём забыть на свете
Чтобы луна твоей щеки
Светила на рассвете
Когда-то было уже это
На белом хлопке простыни
Лежала ты полураздета
Откуда ты ко мне пришла
По тонкой нити фонаря
Ночная фея - света ?
Качает ласковая тень
В моих ладонях новый день
Кладу его на лепестки груди
По тонкой нити фонаря
По острию ночной звезды
Ко мне, прошу, приди
Согрей своим теплом мой дом
А на рассвете мы уйдём
По острию ночной звезды
Приди... приди... приди...
Взлетим мы с кончика луча
Взовьёмся рядом два плеча
Обнявшись рядом две щеки
Когда-то было уже это
Но... умерла ты до рассвета
На белом хлопке простыни...

* * *

Света, я выхожу замуж за Ивана. Он неплохой человек. Хорошо относится к Саше. Меня любит. В эту субботу, т.е. 25 мая подаём заявление. Жить будем в Переяславце. Отпуск постараемся провести втроём, собрались на юг. Адрес я вышлю тебе, когда окончательно переедем и устроюсь на работу. Сейчас работаю на прежнем месте, т.е. инструктором РК КПСС. Работаем без выходных практически. Сашенька переходит в 7-ой класс. Большой стал. Изменилась ли я? Пожалуй. Желаю, чтобы дети росли здоровенькими и всего доброго. Целую в нос.

     Поздней осенью Вера пригласила меня в лихогорскую пивную выпить по бокалу пива. Мы были единственными женщинами в заведении, кроме продавщиц. "Ты знаешь, Света, - как о чём-то хорошо продуманном, пьяным голосом сказала Вера, - я хочу вступить в партию." Я фыркнула пеной. Потом, подумав, предположила самоуверенно: "Это для того, чтобы обеспечить себе полную безнаказанность и возможность жить со мной, не подвергая наше благополучие никакой угрозе со стороны общества?" Вера не смеялась: "Ну да, наверное...", - проговорила, отхлёбывая пиво.
     О существовании Ивана я слышала уже давно. Безнадёжно влюблённый, с намерениями, становящимися всё серьёзнее год от года, он долго ждал. И через несколько лет, наконец, получил мою Веру, всю, с потрохами. Почему же мою, - несколько лет одиночества, я замужем , рожаю ребёнка, одного за другим, переезжаю к родителям за Москву всё дальше от Веры.

Пусть, ну и пусть... А почему ты злишься? Я в чём-то виновата? В том, что любила тебя? А... оказывается, я должна любить и тебя, и Андрея, и маму, и папу, и детей... Это всё впридачу??? Или я должна быть величиной постоянной? Так что же я должна?

На все мои мольбы приехать, она отвечала ласково: "Как должны будут отнестись ко мне твои родители?" Мудрая, она была права. Вера уже прислушивалась к разумному мнению друзей. Надя, старинная подруга, работавшая горничной в гостинице "Россия", невзлюбившая меня с первого взгляда, укоряла её: "Иван верный, любит тебя, это на всю жизнь, ты - дура, он устанет ждать. А эта Света, - я наблюдала за вами, когда вы танцевали. Ты просто поедала её глазами, а она смотрела спокойно."
     Ах, Вера, Вера, я понимаю, бывает. Ведь ты ждала моего неминуемого с самого начала развода. Но я упорствовала, вернее совсем запуталась, обстоятельства мои были безнадёжны. Когда, через тринадцать лет я сообщила ей о происшедшем наконец событии, то увидела вспыхнувшие радостью глаза, это при том, что между нами - таинственная пропасть врозь пережитых утомительных глупостей и чувств, а Вера давно в безраздельной власти Ивана, секретаря райкома. Она рассказала мне при встрече, о которой речь впереди, как это случилось. Он имел насчёт неё самые честные, достаточно приемлемые планы, знал, что она его не любит, уговорил попробовать. Вера дала согласие. Иван ушёл из семьи, перевёз Веру и Сашу к себе в Переяславец в однокомнатную квартиру, где продолжились муки неразделённой любви. Вера Ивановна держала его хронически на грани разрыва, смирялась и вновь отталкивала и уже подумывала о переезде в Москву, где рассчитывала устроиться при помощи Нади. Как бы я была этому рада! Но Иван сделал то, что ему дано было сделать. После очередной истерики, образцово выматерившись, он сказал твёрдо: "Клади ключи на стол и убирайся отсюда!" Вера осталась. Кроме того, бывшая жена Ивана, мгновенно активизировавшись, начала настоящую травлю его и его новой семьи. Их личные отношения обсуждались на партсобраниях по заявлениям "потерпевшей". Вера вдохновилась, она умела и неизменно любила постоять за себя. В борьбе против общего врага произошёл процесс сближения и т.д. и т. п. Кому интересно это читать? Грустно. Скажем, даже банально. Похоже всё случилось из-за назойливого секретаря. Раз уж я имела несчастье начать рассказывать об этом басурманине, то всё внутреннее напряжение исчезло, язык увял, я соскучилась.

* * *

Обо мне не беспокойся, Вера.
Я на это слова не скажу.
Что б ты ни решила, будет верно.
Я на всё, конечно, соглашусь.

Если выйдешь замуж за Ивана,
Значит, я сама того хочу.
И тебя, любимую, подавно
Никогда ничем не огорчу.

Хотя именно так могла бы написать она обо мне. Но нет, не так.

Твои руки, трепетно-тонкие
Обовьются длинной лианою,
Лепестками восточной зелени
Груди тянутся к солнцам ладоней,
Орхидеями редкой ценности
Твои губы цветут загадочно,
Лишь глаза твои - тайна вечная -
Покрывалом ночи укрытые,
Заблудиться, остаться б вечно в них.

     Тогда Вера ещё жила в своём домике с палисадником, где она так часто кормила меня яичницей, - готовить не любила. И сейчас я нагрянула из Москвы без предупреждения, ехала на перекладных, томилась предвкушением встречи, и вот передо мной тарелка с глазуньей и Вера в бигудях. Я так давно ждала этого, так стремилась сюда, вероятно, ради этого вечера и предстоящей ночи. Вера оправдывается: "Мы с Сашкой болеем гриппом, таблетки не пьём, только настои трав, поэтому выздоравливаем медленно. Вот интересно, сегодня, как назло / я же не знала, что ты приедешь/, у меня деловая поездка с группой товарищей по работе..." - "Ночью, куда?" - Туда-то и туда-то, затем-то и зачем-то... Она многословно и путано сообщила мне сложный расчёт сегодняшнего моего неминуемого одиночества в Верином доме. Обескураженная, я наблюдала её торопливые сборы, не готовая пока освоиться с мыслью о неизбежном и стремительном расставании сразу после встречи и яичницы. Но вот, когда я, уже доверчиво смирившаяся, собралась проводить её на странную ночную партийную работу, тут Вера, остановившись посередине гостиной, снимает одну за другой бигуди, ломая непросохшие локоны: "Так. Хватит. Никуда я не еду." Встревоженно спрашиваю, не отразится ли каким-либо образом её недисциплинированность, не подведёт ли она, и как отменить с болезненным жаром обоснованную надобность непременно ехать. Уже ночью в нежных горячих объятиях Вера подробно рассказывает мне о её действительном романе с новоприбывшим молодым интересным сотрудником /инженером?/. На сегодня, стало быть, назначено долго откладываемое проказницей Верой Ивановной первое свидание. И приезжаю я, ем яичницу с хлебом, всему верю. Ай да Вера! Я крепко прижимаюсь к её сухим любимым губам / ещё держится температура /. "Сумасшедшая, - наконец шепчет Вера, - Теперь ты непременно будешь болеть гриппом."

Мы с Сашей украсили ёлку. Звезда у нас горит и огоньки ещё... Вместо Деда Мороза - Неваляшка, а вместо Снегурочки пристроилась наша Маша с довольной усатой мордочкой и чувствует себя вполне Снегурочкой... Сашенька с мамой спят, а я сижу в кресле, смотрю на ёлочку и... не чувствую Нового Года. А ты, наверное, уже чихаешь вовсю. А я снова одна. С Иваном всё порвано без сожаления. С Васькой и Юрой ничего не начато без сожаления. Странно... Трое мужчин, очень разных, хотели меня по разным причинам, но ни одного, оказывается, мне не надо по одной причине. Я утеряла способность увлечься мужчиной. Теперь я поняла это. И я не утеряла способность любить вместе с тем... Я очень люблю тебя, Малыш. Но не надо быть такой несчастной из-за меня. Не обкрадывай себя. Живи. Радуйся. Хочешь иметь ребёнка? Имей его. Я целую тебя, мой самый любимый взрослый человек. Я очень хочу... Вы безобразница, Вера Ивановна. Мне стыдно. Но я очень хочу...спать с тобой. С Новым Годом! Радость моя

* * *

     В первую новогоднюю ночь без Веры я легла на диван и занемогла. Я не желала, чтобы Новый Год наступил без неё. Мы договорились, что, как только Вера сможет приехать, мы справим его вдвоём, ну а до той поры для нас обеих будет длиться декабрь. Мой муж пытался воскресить меня увещеваниями и заклинаниями, но безуспешно. Я холодна, нет, горяча, у меня жар, я так слаба, что не могу встать и пойти гулять по достопримечательным местам новогодней Москвы, даже не могу сесть за праздничный стол. Я в ответственную минуту, когда супруг отваживается всё же нарушить мой летаргический сон, протягивая мне бокал шампанского, отвергаю его слабой рукой. Я неумолима. Новый Год не должен был наступить этой ночью. Через год - два - три, не помню, Андрей проделывает со мною точно такую штуку, точь-в-точь. И я одна тяну шампанское у телевизора, не без основания подозревая забавную симуляцию - и поделом! 32 декабря. Как труден переход к этому новому декабрьскому дню. Сколько их впереди? Новый Год мне Вера принесёт...
34 декабря. Сегодня последний день прошлого года. Чертовски длинный декабрь.
     Для встречи Нового Года нам уступила свою квартиру Надя. Сама она тот день провела на посту в гостинице "Россия", где некогда пристраивала подрабатывать молодую Веру Ивановну. Надя работала горничной, а Вере нужны были деньги. Меня тронула история о пожилом командировочном дядечке, с тех пор ежегодно приезжавшем в Москву и ждавшем к себе только Веру, а наутро неукоснительно она находила на этажерке ровно 84 рубля.
     Я выстояла очередь в подвале театра Советской Армии у стола заказов за спиной Ледогорова-старшего. Занималась добычей продовольствия у нас бойкая скрипачка из оркестровой ямы, и, по-моему, очень скоро переквалифицировалась, сделав новую общественную деятельность основной. В моей авоське: баночка икры, баночка шпрот, балычок, финская колбаса, индийский чай, паштет, свежемороженый судак, - всё к новогоднему столу. Я нервничаю, не даю Вере нарезать рыбу тонкими ломтиками, кромсаю большими кусками, в результате к долгожданному 1983 году судак остаётся несъедобным, сырым внутри. Ничего не помню - вечер, ночь, пол, зеркало, потолок, инородная снедь на столе, чужая мебель, софа... Я думаю, нам было весело.
     Мне приснилась улыбка Веры. Сначала чувство чего-то родного, близкого, но неясного, потом улыбка и Вера. Радость. И приближение. Мы лежали в разных домах. Но стали сближаться, не двигаясь. Потом Вера куда-то засобиралась. Оделась. Пошла. Я за ней. Но она всё же ушла, а я осталась.
     Утром нужно было спешить на работу, я забрала часть неиспользованного заказа и забыла новогодний подарок Веры - французские духи. Сколько ни умоляла я её о прощении по телефону, она оставила духи Наде.

* * *

     "Провожающие" - картина должна быть: перрон. платформа с колоннами, как в метро. стоят, смотрят вслед увёзшему поезду. глядят из картины. мама с папой. Вера. Нелли. Вера, может быть, всех ближе. бабушка с дедушкой сидят, смотрят на фото, подальше родителей, спокойные. всюду фотокарточки. валяются на рельсах, на платформе, прикноплена к колонне одна. в самой дали группа мужчин, разговаривающих между собой, совершенно чужие и равнодушные. уверенные, весёлые / Слава, Коля, Юра, может ещё кто из мужчин/. Маша рисует кошку /на чём? на колонне?/. за колоннами: ближе прочих Леночка. улыбается. Хохочут Ахметка с Лэзи. вдали-вдали - Катька весело машет рукой. за колоннами прохаживаются разные знакомые: Димка стихи листает с девочкой какой-нибудь или с двумя, ребята знакомые ходят, стоят. кто-то подбирает фото /кто?/. никто не смотрит вслед. Вера, Вера... всех представляю, а её нет. она уехала со мной? и как она впереди всех? как она. надо ли уборщицу скраешку впереди справа, подтирающую следы и недовольно-ожидающе поглядывающую на провожающих. они обязаны уйти.

Я давно пишу картину
Ту, что мне назвали Жизнью
Много краски потускнело
Много я кистей купила
Все почти что поистёрла
Не очищена палитра
Тяжело невыносимо
На руке держать поднятой
Разбавителем и краской
Вся пропитана одежда
Сколько можно вдохновляться
Верно, можно б бесконечно
Если б не надоедало
Вдохновенья повторенье
Если б не было сомненья
Золотого ощущенья
Чувства меры и бесстрашья
Положить мазок последний
Недописанным оставить
Уголочек незаметный
И спросить смешных торговцев
Не пора ли вставить в раму?

/ может, новую картину
мне в других краях закажут/

Картина должна быть гигантских размеров. Сколько сделано к ней набросков, эскизов, портретов на метрах розоватой на обороте бумаги из заводской лаборатории, на рулонах, расстеленных по полу или навешанных на стены, - портреты в полный рост, более чем в натуральную величину! Безнадёжные, несообразные с моими возможностями, несуразные аллегории, заведомо невыполнимые проекты владели мной. Ещё в Лихогорске я начала работать над эскизами к неизвестных размеров керамическому панно, где в рельефе должна была предстать моя трафаретная жизнь в военном городке. Я рисовала себя в кепке с длинным козырьком и сигаретой в зубах с шарфом, замотанным вокруг шеи в крутом бытовом интерьере с карандашом в руке, тянущимся к бумаге, чтобы изобразить всё вышеописанное с творческой силой, выступающей заодно с отчаянием и отрешённостью, с пейзажем за окном, где меж чётко очерченных газонов строем маршируют солдаты, а по боковым дорожкам вокруг прогуливаются беременные женщины с колясками. Всё это предстояло эмблематически воплотить в глине /копаемой мною собственноручно в колее разбитой строительной дороги/, которую каким образом и где я собиралась в конце концов обжигать? До отъезда из Лихогорска лихой замысел осуществлён не был, и часть всё-таки вылепленного сырого материала мы с Верой Ивановной погрузили на тележку и часа два с остановками везли от военного городка через лес к Вериному погребу, где за неимением лучшего кусок будущего панно обстоятельно занял несколько большую часть тесного помещения в ожидании неизвестности. Кусты рябины вокруг погребка покрывались гроздьями ягод, склёвываемыми в холода лесными птичками. Вера Ивановна время от времени смачивала ткань, покрывавшую рельеф, потом перестала, так же, как и я перестала приезжать в Лихогорск. Глина рассохлась, и через какое-то время Вера выкинула рассыпавшиеся куски некогда бережно хранимого произведения искусства. Это был настоящий кризисный период моего творчества.