Борис Кочейшвили | Андрей Поляков | Наталья Осипова | Василий Кондратьев | Эдуард Шульман | Дарья Суховей | Мария Степанова | Андрей Тавров | Александр Месропян

СВЕТА ЛИТВАК

НАГРАДА ВЕРОЙ

Света Литвак родилась в 1959 г. в Коврове. Пишет стихи и прозу, работает в изобразительных искусствах, участница разнообразных выставок, художественных акций и перформансов (в том числе - со-организатор Клуба литературного перформанса). Стихи публиковались в журналах "Знамя" и "Арион", выходили отдельным изданием (С.Литвак. Песни ученика. М., 1994). Проза публиковалась в журнале "Чистая линия", повесть "Моё путешествие на Восток" вышла отдельным изданием (М., 1998).

     Мне бы - сейчас описать её внешность. Хотя бы. Отрывочные воспоминания, тяжело проявляющиеся и тут же меркнущие картинки-эпизоды не составят полнокровного "любовного романа". Но я, видимо, и тогда понимала, что воздух тех дней, с независимым упорством складывающихся в нелепую, неуклюжую жизнь, диковинен и бесценен. Как точнее выразить чувство, сейчас и постоянно существующее во ... - вот хороший образ - это лилия внутри меня, некогда расцветшая, но, так и не затронув жизненно влажных центров, сложившая лепестки в бутон, живая нежная спящая красавица в хрустальном...
     Одна малышка вообразила, что у неё стеклянная попа, и с тех пор избегала садиться, боясь её разбить. Ничего с ней не могли поделать. И тогда родители пригласили к девочке известного психиатра. Он спросил: - "Правда ли, у тебя хрустальная попа?" "Да", - отвечала девочка. - "А вот мы сейчас проверим!" Не успела девочка опомниться, как психиатр поднял её и быстро усадил на стул. - "Ну, не разбилась?", - весело спросил он.
- Из-за тебя я потеряла место.
     Чуть не потеряла, когда этот "реальный случай", врезавшийся в детскую память со слов насмешницы бабушки Евы, я имела неосторожность в свою очередь пересказать на одном из уроков своим любимым и непослушным ученикам художественного класса при детской музыкальной школе. На следующий день половину ребят родители не пустили на занятия. Саша пришёл. Сын Веры, второклассник Сашка был особенно любим мною, - умненький, замкнутый, с сияющими глазами, замечательной улыбкой, талантливый, левша... - "Что за историю ты рассказывала вчера детям?", - строго спросила Вера Ивановна. Я добросовестно повторила. - "А, - теперь понятно. Я от Шалаевых слышала другой вариант." - "Шалаев - дурак, он ничего не понял", - сказал Сашка матери, учительнице начальных классов и логопеду. Сын относился к школе и учителям более чем спокойно, неразговорчивый мальчик попросту не упоминал дома их имён. Когда же Вера стала ежедневно слышать: - "Светлана Анатольевна..., а Светлана Анатольевна сказала...", она немедленно пришла на мой урок. Её приход смутил меня, состоялась вторая наша встреча.
По окончании Ивановского художественного училища я получила направление в город Лихогорск и в конце августа прибыла на постоянное место жительства с на сантиметр отросшими за два месяца волосами. Так и встретились на первом родительском собрании: учительница - чёрный натуральный, родительница - белый крашеный ёжик среди чинных провинциальных тётушек. Вере эта стрижка, цвет волос были очень к лицу. Мы посмотрели друг на друга.

- Понимаю всю дикость, эгоистичность, неуместность этой просьбы, но, может, ты сможешь приехать 8 сентября? Света, я буду ждать тебя 8 сентября вечером ( днём я работаю). Позвони мне, лучше в райком. Меня трудно застать на месте даже телефонным звонком ( работа у меня такая ), но попробуй, Света, дозвониться. Сейчас я работаю инструктором в райкоме партии, в отделе пропаганды. Никак ещё не войду в курс. Очень хочу видеть тебя. До свидания или прощай, как уж будет тебе удобнее и нужнее

     Хрустальная тема была близка нам обеим. В молодости Веру Ивановну помещали в психиатрическую клинику, не помню по какой причине. В той же палате лежала девочка, считавшая себя мальчиком. Ей очень нравилось лазить по деревьям, одеваться в мужскую одежду, руки в брюки и прочее, от чего её и пыталась отучить хрустоломная медицина. Вся палата чуждалась её, теперь она лежала целыми днями, уткнувшись в подушку и ни с кем не разговаривая. Вера стала ухаживать за ней, говорила, не получая ответа, гладила взъерошенные волосы, угощала вкусненьким. Однажды девочка откинула одеяло и со слезами принялась целовать Верины руки. Меня родители всё же не рискнули положить в больницу, когда я, изнемогая от общения со сверстниками и даже прохожими на улице, перестала ходить в школу. Приведённая к психиатру, я с усталостью обнаружила, что она - из обычных местных глупых тёток, старательно вызубрившая ряд медицинских терминов и понимавшая в психологии меньше меня.
     Я никогда не знала настоящего возраста Веры, но она была старшей. Довольно крупная женщина, обаятельная, обольстительная, насмешливая (как сказал много-много позднее Коля, - он никогда не видел так широко посаженных глаз). Не любила фотографироваться, влюбляла в себя мужчин мгновенно и непроизвольно. Я делаю больно, я делаю больно, но делаю это невольно, невольно... У меня было грустное детство, трудная молодость, мне бывало тяжело и даже очень тяжело, и иногда не было веры. А теперь, Вера. Вера, я бы хотела написать поэму. Но поэма не получается, а получается только... Вера, Вера...

* * *

     Третья наша встреча произошла в июне в последний день занятий художественного класса, так называемой летней практики. Мне дали казённую однокомнатную квартиру в военном городке близ города Лихогорска среди лесов на реке Юкше. И я пригласила в тот солнечный день своих ребят приехать с этюдниками порисовать окрестные пейзажи перед летним расставанием, вышла встречать их на КПП, увидела Веру, снова сильно смутилась, я знала, как себя вести и о чём говорить с детьми, но совершенно не понимала, что делать с их родителями. На плече у меня жался недавно подобранный больной дикий котёнок. Я быстро отнесла его домой, рассадила детей на лужайке и чувствовала себя тревожно из-за нежданной гостьи, с которой надо было как-то общаться. Она сама отвела меня на дальнюю скамейку, завела разговор, о чём-то расспрашивала и вдруг, резко прервав себя, не к месту спросила так, словно от этого зависела её судьба: "Вы - еврейка?" - "Да, по отцу." - "Так я и знала", - утвердитильно-обречённо сказала Вера, чем повергла меня в окончательное замешательство. Когда мы прощались, Вера Ивановна попросилась заехать ко мне в гости завтра. Мы договорились, я ничего не понимала.
      До того, как мне дали квартиру, я полгода жила в гостинице маленького военного городка, курила трубку, подаренную мне однокурсницами перед окончанием училища, пила понемногу коньяк, а то пускала мыльные пузыри в вестибюле гостиницы: "Может быть, девчонка о счастье мечтала, радости хотела и мечты подлунной. Что-то помешало, стала слабоумной. Хоть и повзрослела, по привычке детской пузырьки пускала." Я считалась ценным специалистом, мной дорожили, и я пользовалась всяческими льготами: вытребовала квартиру, оформляла познавательные командировки по области, выписывала дорогие альбомы репродукций для своих уроков по истории искусств. Дети меня обожали, - конечно, где ещё они видели таких учительниц, к которым можно входить не через дверь, а в окно, рисовать натюрморты тут же разложенные на кухне из всякой всячины или ходить откапывать клады на Кудияров Яр и много ли чего ещё.
     Когда я в сопровождении подполковника вошла в помещение гарнизонного Дома культуры, чтобы осмотреть комнату для будущих занятий с детьми военнослужащих, нам навстречу вышел администратор с группой солдат, бывших в его распоряжении. Один из них сделал шаг вперёд и воскликнул: "Ивановское художественное училище! Оформительское отделение, прошлогодний выпуск, 4 Б, Алексей." Я удивлённо вглядывалась, пытаясь вспомнить лицо. Парень улыбался во весь рот, он меня явно узнавал. Служил он в штате отдела культуры, писал объявления, рисовал праздничные стенгазеты, ночевал в казармах. При любой возможности Алексей заходил ко мне в методический кабинет, где хранились в том числе и мои рисовальные принадлежности. Чувствовалось, что это для него единственная отдушина, беседовали мы чаще всего почему-то на эзотерические темы, но когда однажды я спросила Алексея, как проходит служба, - рассказывают порой об этом чудовищные вещи, -лицо юноши вдруг совершенно изменило выражение, он замер, как будто решаясь что-то сказать. "Случилось что-нибудь?" Алексей переминался с ноги на ногу, вся его фигура изображала врасплох застигнутое страдание, в глазах заблестело, он сделал жест, как бы пытаясь заговорить, но часто заморгал, махнул рукой и выбежал из комнатки. Мне стало не по себе, я сравнила столь различное положение, в котором очутились я и этот светловолосый худенький мальчик, ещё недавно имевшие равные социальные права и возможности.
     В городке кроме своей коренной стояла московская часть военных строителей /официальная версия - строительство свинофермы для нужд КГБ/. Так сложилась компания: офицеры-инженеры, военврач, девочки-преподавательницы музыкальной школы, мне прочили в женихи молодого невинного лейтенанта, подающего надежды и с нежностью вспоминающего оставленного дома любимца пса по кличке Рафинад. Долговязый, робкий: "Я сейчас тебя поцелую." Но сердце выбрало разведённого пьющего меланхолика, влюблённого в мою подругу, дочку полковника. Военный городок пил. Пил как по приказу - постоянно, беспробудно, впадая мелкими и бурными ручейками в общее пьянство. Маленькое замкнутое пространство, сосредоточенное на себе, на своей скуке и всем известных внутренних перипетиях.

* * *

     Не знаю, из любопытства или за чем приехала Вера накануне с детьми, но на следующий день она уже обрушила на меня водопад, каскад признаний. Психологически остолбенев, ощущая то на лбу, то на затылке, то внутри под рёбрами согревающий влажный компресс, я ходила рядом с ней по узким дорожкам городка и слушала, как я вышла из дверей КПП с котёнком на плече, и как важно, что так ярко меня освещало солнце, солнце нахально слепило и горело в замерших зрачках, и одним сильным ударом всё было поставлено на свои места и стало ясно, что это всё, всё... Вера говорила. Надо мной "разверзлись хляби небесные". Ощущение катастрофы ещё не давало ошеломить себя признанием, что меня заливает потоком счастья.
     Мы сидели в моей маленькой комнатке, на табуретке между нами стоял чай, лежала горсть конфет, кажется привезённых Верой. Я по-прежнему дичилась, не знала, как мне с ней говорить. Маловероятно - так вдруг я оказалась нужна, необходима такой красивой, загадочной, чужой... - "Я не знаю, что мне сделать для тебя, ну хочешь, я стану твоей рабой?", - чем она поражала меня всегда, в любую случайную паузу, за неимением времени допущенную в этой жизни для нас двоих. Мы едем в метро, с крыши вагона капает. Не обращая внимания на близкие, связанные шарфами, зашторенные лица под шапками: "Что мне сделать, чтобы ты не была такой грустной? Что? Может быть, мне подставить язык, чтобы на тебя не капало?"
     Чем я могла ответить ей тогда, глупая девчонка / я и посейчас остаюсь глупой женщиной/, беспечно принимающая разнохарактерные предложения и способы освоения пространства, с замиранием сердечка овладевающая стилем вольного полёта, при этом имея в виду приземлиться с большим риском если бы только для своей жизни. Сколько-то дней спустя Вера призналась, - была удивлена, что я не шарахнулась от неё и легко сделала шаг навстречу. - "Тебе не было страшно, следовательно у тебя уже были женщины." - Нет, радость моя, Вера - это на всю жизнь. Что было до тебя, - только результат любопытства и наблюдения чужой страсти, то, что после - не было столь долговечным и давно умерло.

Ты моей радостью, помнишь, была?
Радостью, тайной, волной упоенья,
Что набегала и взмахом крыла
То поглощала, то длила мгновенья...

Мне было мало того, что уже произошло с этой женщиной, мне нужно было усилить и утончить впечатление, причинённое мною, и, провожая непостижимую гостью, я сунула ей свои стишки.
     На следующий день Вера заболела. Когда я пришла к ней, она лежала в постели, а рядом на полу - листочки. Она читала их вечером и, проснувшись, утром и не смогла встать и только читала и снова роняла листы на пол.

Припасть к ногам твоим и плакать
И целовать твои следы,
Не уходи в туман и слякоть,
Молю тебя, не уходи!

Из мокрых лент дождя с листвою
Сплести наряд судьбы одной,
Навек оставить всё земное,
Продлить навек тебя со мной.

* * *

     Ночью мы доехали электричкой до Киевского вокзала. Мы ещё могли успеть на метро остановку до "Студенческой", но мне так хотелось погулять с Верой ночью по парадному Кутузовскому, а не коммунальными задворками. Мы пошли пешком. Тёплая чудная ночь, уверенность в близости любимой /уже любимой/, радость юношески самоуглублённая сгоряча не давали мне понять несоответствие настроения моей спутницы собственному сильному возбуждению. Вера уже откровенно прихрамывала в новых /дорогих, купленных в Лихогорске по большому блату/ белых босоножках на высоком каблуке. Наконец, я догадалась, что прогулка доставляет ей страдания и досадовала на свою невнимательность. По дороге незнакомый прохожий пристроился к нам со стороны Веры, пытаясь завести знакомство. Благодаря моему полному замешательству Вера категорическим образом усовестила его, сказав: "Ну же, как вы напугали девочку!" Поднялись по лестнице, отперли дверь, ноги Вера Ивановна разбила из-за моего удовольствия.
     Мне кажется, что это произошло ночью в Москве, хотя, казалось бы, должно было случиться раньше. Теперь не могу сказать наверное. Надо? К тому времени мы уже были крепко связаны невидимой "серебряной нитью". Вера подарила мне длинную ночную рубашку, явно своего размера, очень мягкую, укрывшую меня всю до пят. И когда после моих долгих смущённых отказов снять её моя возлюбленная попыталась разорвать тонкую фланель у меня на груди, мне стало ужасно жалко и сладко страшно.

... Сладко и горько положить ладони на твои худенькие плечи и знать, как нехороши и хороши мои ладони на твоих плечах... ... Горько и сладко поймать губами пульс жизни на тонкой шее и ощутить страшную непричастность к тебе. Горько и сладко узнать твоё естественное отвращение и почувствовать ожидание в тебе... Ожидание чего? И лишь одно ощущение бескомпромиссно - сладкое ощущение свободы. Сладко - горькая девочка моя, я дарю тебе июнь своего рабства Все стальные месяцы жизни я отдаю бескомпромиссному ощущению свободы. 10 августа. Рабыня, Звезда, Собака, Булка.

* * *

     Обладать собой Вера давала, смеясь, не разрешая располагаться по-хозяйски или брать напрокат. С улыбкой водила за нос и отправляла на самые задворки своего мира, откуда казалось весьма сомнительным моё право на её гостеприимство. Или: "Сейчас же, пока мы вместе, слиться воедино и уйти отсюда, улететь к звёздам, навсегда", - умоляла, шептала мне в ухо, цепенеющей от ужаса и нарастающей жажды жить.
     Утром мы пошли гулять, куда - не знаю, по городу. Когда мы проходили мимо ближайшего обувного магазина, Вера попросила зайти. Купила простенькие лодочки, переобулась и на выходе со злорадным удовольствием одну за другой засунула новенькие модельные босоножки в урну, что-то приговаривая им вслед. Как с ней было весело и просто, нет, конечно, очень сложно и часто грустно и тяжело. Как сделать так, чтобы было легко и счастливо? Можно ли так сказать, что эта женщина не могла составить моего благополучия? Мы встречались тайком, украдкой обменивались прикосновениями, взглядами. Лишь раз меня словно бы заклинило на автобусной остановке "Лихогорск - воен. городок". Мы стояли вплотную друг к другу, и я прижимала к своей груди Верину руку, такую понимающую и покорную и словно содержащую источники блаженства и движения моих внутренних токов. Стояли, смутно переживая присутствие посторонних, смеясь от холода и дрожа от радости. Да, это было так серьёзно. И мы подумывали о романтической уединённой жизни в некоем домике возле леса в безусловном удалении от людей. Я представляла себе идиллию: уютную протопленную избу, сугробы, Вера в валенках идёт с охапкой дров. "В валенках? - поднимает брови Вера, - а в туфельках мне будет нельзя?" Тогда наш союз казался объективно неосуществимым, это было запретно, недопустимо стыдно перед родителями, позорно в обществе. И когда мы встретились, уже налицо был мой будущий муж, правильный, одобряемый социально, законный брак, обеспечивающий порядок и уверенность в безопасности, но не ВЕРУ.

Славная, милая, нежная девочка моя... Самое большое моё желание не убежать, но быть рядом, близко...всегда рядом. Однако, ты - моя славная, слабая девочка. Ты не хочешь понять, ты лишь дёргаешь за серебряные ниточки... Их так легко оборвать... Ловлю губами музыку лица твоего Окунаюсь и захлёбываюсь вихрем волос твоих Листом опавшим плыву в тёплом дыхании твоём Пульсирую в ритме плеч твоих Бесстыдными руками целую тело твоё      Нет тебя Раздирает луна, насмехаясь, мой мозг И жужжит оголтело бессонница звёзд Ветка голая лапой окно когтит Вся вселенная, вся на меня низвергаясь, летит       Ты со мной И опять водопадом любовь свою лью И опять захлебнулась амфорным росплеском глаз Прирастаю, врастаю всем телом в тебя И ещё прикоснусь не раз       Нет тебя... Тебя нет... Нет тебя Кто же ловит губами музыку лица твоего И подхваченный вихрем волос Пьёт дыханье твоё и кричит И кричит, задыхаясь от счастья и слёз? Но я нужна чаще всего тогда, когда ты ссоришься с Андреем. Утешаешься мной как ребёнок утешается любимой игрушкой, чтобы через мгновение бросить её в дальний угол до новых огорчений.

     Я совершала ошибку. Я пыталась подражать окружающей жизни, слабо предчувствуя кошмарный, полный ужасов семейный роман. Я зашла в тупик во всех ипостасях своего существования и думала, что в стремлении к норме - единственный для меня сейчас выход. Я боялась остаться с Верой. Я знала, что нет причины быть вполне уверенной, что она не может бросить меня в любой момент.
     Заведующая лихогорским отделом культуры /подруга Веры Ивановны/ недоумённо слушала её бессвязные речи о том, что Светлана Анатольевна славная, очень хороший педагог, талантливая, но её надо отпустить. Меня вынуждены были отпустить, в августе состоялась свадьба, я переезжала в Москву и должна была отработать в Лихогорске осенние два месяца, пока мне не найдут замену. По окончании срока мои мальчишки перестали посещать художественный класс. Меня ждала новая заманчивая работа в театре Советской Армии, знакомство с поэтическими клубами, рождение собственных детей.

Я тебя глотаю, пью,
Каждый вдох ловлю дыханьем,
Растревоженным сознаньем
Каждый отблеск узнаю;

Отблеск той любви в движеньях,
Полуфразах, блеске глаз;
Это было как сейчас,
В это самое мгновенье.

В нашем долгом расставаньи
Эти встречи есть ли, нет?
Через отблеск зим и лет -
Поцелуй на расстояньи.

Продолжение