|
Правила Любви
Глава с контрацепцией
в диалоге
- Доктор, дайте что-нибудь против беременности!
- Стакан холодной воды.
- Как? До или после?
- Вместо.
Молитва
Мой названный дед - старый большевик.
В канонической истории поминается редко, а в легендарной - завяз по уши..
Байка вроде такая: будто бы деньги, выданные
для нелегальной работы, прогулял в парижском борделе. Хотели ославить
и засудить, но Ленин взял его на поруки. Дескать, зов плоти, не одолел
природу, у каждого - свой темперамент... Зато в философских вопросах крепко
стоит на ногах! Никогда не скатится в меньшевистское болото!
После революции занимал дед высокие должности
и женился на моей бабке - втрое моложе. Ему - 51, ей - 17. То ли графской,
то ли княжеской крови. Семью выжгли дотла - в буквальном смысле - от грудничков
до вековой приживалки, помнившей Пушкина. И дед (тоже буквально) спас
бабушку.
Детей у них не было, а был персональный шофёр,
которого бабка ужасно боялась, - умоляла нанять другого. Да как? Шофёр-то
из органов. Приставлен с охранной целью. Без причины не выгонишь...
И кого пришлют? Этот молчун - отличный механик.
Слава Богу, рабоче-крестьянского корня - ни бум-бум по-французски. Хоть
словцом перекинешься...
И всё шло, как есть. Бабушка плакала, дедушка
утешал...
А шофёр кипел страстью. Накатал бумагу,
по которой деда арестовали, и он, дед, чистосердечно покаялся - двурушник,
предатель, шпион, извращенец, насильник... Лишь бы не тронули бабушку!
Её и не тронули. Даже квартиру не отобрали.
В порядке уплотнения подселили бдительного шофёра. Через год они оформили
брак.
Бабушка ненавидела нового мужа и молила
об одном: лишь бы не тяжелеть! В церковь, по робости, не ходила. Как в
языческие времена, обращалась к солнцу и тучам, луне и звёздам, грому
и молнии. Чтобы небесный жар иссушил лоно! Чтобы небесный огонь поразил
чресла! Чтобы небесный лёд сковал чрево!
В положенный срок родила мою маму, которую
не терпела... Да и в чём-то мольбы подействовали: молока у бабушки не
было.
Природный дедушка всё делал сам: стирал,
купал, пеленал, кормил из бутылочки. Шла война, и он держался за "бронь"
- возил высокое начальство, настроенное избавиться от соглядатая, но тайное
ведомство обороняло сотрудников. Нет, трусом не был! Поймал каких-то лазутчиков,
сигналивших немцам, куда бомбить. Был ранен...
Единственное, в чём упёрся, - заставил жену
учить дочку французскому.
Девочка (моя мама) быстро и бойко залопотала.
На местном наречии с ней никто не беседовал: отец - по немногословию,
мать - та и не глядела в её сторону. А тут что-то сдвинулось. И наладилось.
Шофёр не вникал во французскую болтовню.
Мать и дочь читали общие книги, ходили в театры и на концерты, обваривали
мясо в красном вине, и картавое иноземное "r" ворковало и рокотало - то
вороний грай, то курлыканье и мурлыканье...
Мама поступила в ИНЯЗ, а потом - в престижное
внешнеторговое учреждение, где её отец (мой природный дедушка) по-прежнему
развозил начальство. Как ни тянули, не трогался на верха. До самой смерти
оставался лучшим специалистом по иномаркам. Да и в тайном ведомстве прочно
числился в нижних чинах.
Похоже, по его наущению (бабушка не посмела),
названного, неприродного деда - твердокаменного большевика - реабилитировали.
Случился, якобы фиктивный (и разом весьма эффективный), развод. Бабушке
назначили пенсию и предоставили малогабаритную однокомнатную квартиру,
а моей маме отвалили единовременное пособие. Жила она (моя мама) с отцом,
который кухарил; мама готовила бабушке.
Приставленный к деду внешнеторговый начальник
раньше служил во Франции и привык к тамошнему языку. Ну и сошлись с моей
мамой. Хохоча, распевали французский куплет:
Мы с тобою - торгаши,
Оттянулись от души!
Жена начальника, старая и хворая, выставила
условие: уйдёт без скандала, если будет ребёнок. Мама с начальником ездили
на Лазурный берег и консультировались в зарубежной клинике - всё в норме...
А детей не было.
Мама отпросилась в отпуск по семейным обстоятельствам,
которые (обстоятельства) нашептала ей бабушка - перед смертью и по-французски.
Что давним своим заклятием накликала беду, и теперь, если кто пособит,
- только Всевышний. А молиться надобно разом с начальником:
Услышь нас, Всемогущий Боже! Призри, Милосердный,
на рабов Твоих, союзом супружеским соединенных! Да будет нам милость Твоя,
да будем плодовиты и да увидим сыны сынов своих даже до третьего и четвёртого
рода...
- Но мы не расписаны! - испугалась мама.
Дед жаловался, что совсем плох, и настоял
посетить деревню, малую родину. Там слёг, и мама ухаживала за ним более
полугода. Схоронила, по завещанию, на сельском погосте и вернулась со
мной.
Начальник, по уговору, тут же покинул жену.
Они развелись и разъехались. Была скромная свадьба. Меня, как положено,
"привенчали".
И вот никого уже нет. Владею обширным наследством.
Сторожу три пустые квартиры, заглядывая в почтовый ящик. Не завалялось
ли письмецо с малой родины?..
Корявые деревенские каракули сообщают, что
тогда-то и по такой-то причине, склонившись на дедовы посулы, сладкие
пряники и угрозы, некая женщина уступила маме своё дитя. И ничего не хочет
- никаких пампушек с ватрушками. Просто обязана открыть правду.
И я, наконец, узнаю, что моя мама - не моя
мама, и начальник - не мой отец, и бабка - не моя, и оба дедули... Я никто
и ничто, новая страница. Tabula rasa, говорили древние.
Чистая доска. А если точнее, выскобленная. Ничего ещё не
написано. Всё впереди... Свобода, свобода!
Глава восклицательная
с девочкой Машей,
взметнувшей ручонками
Моя внучка побывала на кладбище.
- Что, Маша, - испугался я, - кто-нибудь
умер?
- Ой, дедушка! Ты не поверишь: там все мёртвые!
Сказка
Жил-был Отличник. Родился таким или же
воспитался, - Бог весть. Однако в обременении, едва прекратились месячные,
пузатая мама не подпускала супруга, опасаясь повредить наследнику-эмбриону.
Да и после, когда понесла, сильно урезала личную жизнь, выкармливая младенца
грудным молоком чуть ли не до полутора лет.
Отец загулял и отбился, развлекаясь как врач
с весёлыми медсестричками из добровольного оздоровительного общества "Секс
против стресса", сводя постельные упражнения к производственной гимнастике.
Пропадал в клинике и на кафедре, безотказно дежурил по ночам, подменяя
коллег в праздники и выходные.
Мама, напротив, оставила службу, подрабатывая
исключительно на дому. Не отдала сына в ясли, ни в детский сад и провожала
в школу до четвёртого или пятого класса. Родители формально не разводились,
успешно имитируя дружеские, вполне семейные отношения. А разошлись как
бы фиктивно, чтоб не терять дедушко-бабушкину квартиру.
Отличник ничего не заметил. Нежилая атмосфера
- воздух, которым нельзя дышать, - отсутствие скандалов, ссор, споров...
Но Отличнику очень даже дышалось! Легко, глубоко, свободно! Прямо озон!
Никакого кислородного голодания!
Семейные стычки - обновление любви. А на
"нет" и суда нет. Коли обновлять нечего... И Отличник вывел из опыта,
что мужчина живёт для карьеры, а женщина - чтоб хлопотать по хозяйству.
Отец стал со временем академиком или членкором.
Мама - никем, зато выбрала сыну профессию и жену.
Пошёл в общем-то по стопам отца, вернее
- помчался и поскакал семимильными шагами, обутый от Бога в сапоги-скороходы,
пришпоренный генетикой, мимо житейских соблазнов, точно заколдованный
и заворожённый медико, скажем, биологическими проблемами. Больше - не
в пример отцу - биологическими. Тот - скорее практик, практикующий врач.
А жена - соседская девочка. Из обветшалой
кирпичной башни наискосок. Бегали в одну школу. Только Отличник в старшие
классы, а будущая жена - в младшие. И когда познакомились, неотвязно свербило:
где-то видел... Мать намекнула, что девочка нуждается в защите и покровительстве:
в семье нелады, пристаёт отчим, утесняет младшая единоутробная сестра...
Жена дневала (до свадьбы) и ночевала (после).
Где-то видел... - терзался Отличник в бракосочетательном Дворце,
и в Храме у аналоя пред алтарём, и на супружеском ложе, отогреваясь живым
теплом. Но засыпал мгновенно. А жена крутилась полночи.
Утром ворочался он. Жена посапывала глубоко
и ровно, разрумянившись, будто с мороза. Жалко будить... Где-то видел...
Квартира маленькая, блочно-совмещённая.
Дом под снос - выселяется, расселяется... И словно выполнив свою функцию
(по крайней мере, в нашем рассказе), мать Отличника умирает.
Впрочем, можно и сохранить жизнь, переместив
сына с женой и бывшего мужа, медицинского академика, в безграничные заокеанские
пространства. Ибо все мы сейчас (шутка медицинского академика) - дети
капитана Гранта. Но французы с шотландцами (Жюль Верн с капитаном) тут
ни при чём, а grant по-заморски дарение, дотация, субсидия, стипендия...
Такой, понимаешь, медико-биологический учёный юмор. А коли вам невдомёк,
- ваше счастье.
Отец с сыном схлопотали по гранту. Где-то
на той стороне земли, на стыке Аризоны с Аляской, соорудили (надули) некий
огромный шаровидный пузырь с искусственным климатом, флорой и фауной,
- направленно смоделировали жизнь для наблюдения и научных прогнозов.
Вот там наш Отличник был точно в своей тарелке.
А мама умерла. Отец расписался (обвенчался)
с молодою свояченицей, отчего они с сыном сделались свояками как женатые
на сёстрах. Отцова жена - младшая, от покойного отчима, единоутробная
притеснительница. И сразу же родила, так что супруга постоянно таскала
Отличника в гости. .
Образовалась как бы новая общая семья. Мужчины
погружались в науку, женщины носились с младенцем. Жена Отличника багровела
и трепетала. Глаза горели... Где-то я видел...
- Послушай, - сказал отец, - что-то она
похудела...
- Разве? - Отличник пожал плечами. - А ну
как юстировать лазером через гранометрию...
- Проще интерферировать непосредственно
спектрономом, - рассудил отец задумчиво и с запинкой. - Давай-ка я осмотрю...
- Нет, спектограмма не доказательство! -
возразил Отличник.
Жена висла у него на руке, тёрлась плечом,
смеялась, как девочка, и заглядывала в лицо... Где-то я видел...
И снова перемещался, отрабатывая заокеанский грант, в шаровидный надутый
пузырь на стыке Аляски и Аризонщины. В искусственную флору и фауну. Под
искусственное небо с искусственною грозою и снегом...
Жену положили в клинику, и отец-свояк, тайком
от своей супруги, младшей сестры, которая опять ходила тяжёлая с родовыми
веснушками на бледном счастливом лице, - отец-свояк растолковал свояку-сыну,
что приключилось.
- Только не надо, - предупредил, - ничего
говорить. А то, упаси Бог, узнает моя...
Жена обреталась в отдельном боксе, подключённая
к приборам и агрегатам. Каждые полчаса, по электронной команде, надувался
толстый резиновый жгут, измеряя давление. Air-condition то шелестел,
как листва, то стрекотал, как зелёное насекомое.
Окружающая стерильность убаюкивала Отличника,
точно родная искусственная полусфера. Быть может, и правда, что мы счастливы
в материнской утробе и, вылупляясь на свет, слава Богу, вперёд головкой,
дико орём от страха. Жизнь напролёт ищем "тёплое местечко" - даровой кров
с непрерывным питанием...
Жена смотрела по телевизору эротическую
рекламу. Где-то на стыке Аляски и Аризонщины заезжал на мойку роскошный
лимузин. Весёлые девушки обступали его. Хохоча, включали шипучую мощную
струю и расплющивали свои юные прелести на лобовом, ветровом, заднем стекле,
действуя раздвоенными округлостями, будто щёткой. Белая пена клубилась
и клокотала, как сперма.
- Вёдра расплёснутых сперматозоидов, - улыбнулась
жена.
- Что? - не понял Отличник.
- Так рассказывает поэт про междоусобную
войну...
Лежала тихая, в одеяле под горлышко. Стеснялась
птичьего усохшего тельца. А лицо раскраснелось. И глаза светятся... Где-то
я видел...
- В школе, - улыбалась жена. - В школе ходила
за тобой с третьего класса. Сперва пряталась, потом перестала... ты всё
равно не оглядывался... Как увижу, так и пойду...
И он вспомнил их первую ночь, когда пытался
расстегнуть какие-то женские хитрости, а жена вдруг уткнулась в плечо,
клюнувши носом в ключицу, и зашептала почему-то на вы:
- Не надо, я сама... Вы только меня полюбите...
"Господи! - подумал Отличник. - Что я наделал...
"
Послесловие апостола Павла
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны,
и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а
не имею любви, то я - ничто.
Глава биографическая
про себя
Как студент Литературного института
бывал я у знаменитого прозаика Т - руководителя нашего творческого семинара.
Однажды поднимался на лифте с маленькой девочкой, которая зашипела подружке,
указывая на меня:
- Смотри, папин писатель!
Кондрашка
Фамилия такая - Кондратов. Заведовал литературой
с искусством в либеральной постперестроечной прессе. А Старый писатель
печатался по другому разделу - историческому: замазывал чёрною краской
белые пятна. И приволок Кондрашке кое-какую беллетристику.
Но это легко сказать. Всякий раз, посещая
редакцию, даже в студенческие годы, чувствовал Старый писатель, что задыхается
и трепещет.
То ли душа перемещается в пятки, то ли с
несоразмерною амплитудой виляет сердечная мышка, только пальцы немеют
и мёрзнут, ногти - сизый чернильный фиолет, и если сейчас же не встанешь
и не уйдёшь, - никогда уже, чудится, не встанешь и не уйдёшь.
Писатель учился в Литинституте, где ему сызмала
объяснили, что ходить по редакциям - часть профессии. А который не в силах,
- стало быть, не профессионал.
Маститый сокурсник посоветовал изредка "принимать"
(расширяет сосуды) и пролистать для бодрости "Мартина Идена". Старый писатель
сроду к Джеку Лондону не заглядывал. Ни к Жюль Верну, ни к Майн Риду,
ни к Стивенсону...
Дай, думает, посмотрю!.. И сходу наткнулся
на главку, где начинающий автор, Мартин Иден, вступил в переписку с издателями,
а те посылают куда подальше. И ему, бедолаге, мерещится, что никаких издателей
нет, а есть машина - механическое устройство, которое штемпелюет отказы.
Писатель сучил короткими ножками, гладил
обширное пузичко, в раздумье карябал лысину, ощутивши внезапную резь и
межреберное стеснение - те самые перебои, что настигали его в редакциях.
Прихлопнул Джека Лондона с Мартином Иденом и внял разумной рекомендации
местного классика: откупори шампанского бутылку да перечти "Женитьбу Фигаро"...
После чего, со спокойной душой, отдался
ближайшему отделению связи, регулярно получая ответы от маститого сокурсника-литконсультанта:
вещичка, брат, ничего, да какая-то самодельная... Как будто штучный товар
изготовляется на потоке.
Мужчина потешной наружности и необъятной
окружности, писатель не обзавёлся супругой - литературным агентом, а электронная
почта (типа e'mail) оказалась не по карману, - ну и пришлёпал к Кондрашке
со своими листочками.
Застыл перед солидною дверью, почистился,
поглубже вдохнул и, как иные рассасывают под языком сердечные снадобья,
залепетал Пастернака:
Когда какой-то сброд в груди
И лошадью на броде
В нас кто-то просит: "Пощади!", -
Как площади отродье...
И такое самоотвращение, что не сглотнёшь.
Приготовленные бумажки всполошились и зашелестели насчёт старого дурака,
который никак не уймётся. Лежим себе, хлеба не просим, преспокойно дожидаемся...
Ну, заряди на дискету, накричи на кассету!.. Нет, хватает, трясётся, тащит
за тридевять земель. Одно слово выдернет, другое протиснет... Поутру срифмовал
"сегодня - с полудня", и мается дуралей, мусолит... Уж что правда, то
правда: горбатого - могила...
- Добрый день!
- Добрый... добрый...
- Я вот принёс...
- А зачем? - Кондрашка поднял глаза от компьютера
и весело хрюкнул. - Я, - радуется, - по долгу службы, - хрю-хрю, - знаком
с вашими публикациями. - И опять на компьютере застрекотал. - Ей-богу,
- хрю-хрю, - спасибо за внимание!
- Ну что ж, - засмеялся писатель. - Наше
вам - пожалуйста! - Запихнул бумажки да и поплёлся домой.
С детства ходил вперевалочку, еле-еле. Так,
нога за ногу. В ритме, оправдывался, наших тухлых соображений. Хорошо,
думает, я - старый и стреляный. А ежели эдак-то - да по юному дарованию...
Застопорил, перевёл дух.... Задравши колесо
на бордюрный камень, вздымалась лаковым боком ладная круглозадая иномарка,
а из выпуклого бедра точно высовывалась торчком пухлая рука и грозила
оттопыренным ватным перстом.
Вот те на!.. И расстегнувши рубашку, потёр
чуть пониже шеи. Мелким шажками-стежками засеменил поближе... Иномарка
заверещала. Сперва ласково - сю-сю-сю, а там и с презрением - фи-фи-фи...
Ничего себе! Беспечный водила посеял пробку
от бензобака и запихнул в дырку лыжную варежку. Ветер треплет её, шевелит
да колышет пальчиком...
С такою затычкой и до пожара недалеко!..
Пересёк улицу и побрёл.
От юного дарования, размышляет, недолго
и в морду... Я-то ладно! Как дед ухмылялся: пережили лето горячее, переживём
и дерьмо собачье! - Притулился у стеночки, шуруя под сердцем. - А кто
не прошёл нашей школы? Ого! Рухнул бы, поди, прямо в том кабинете.
И опечалился за Кондрашку. Забывши компьютер,
вцепится небось в телефон. "Скорая помощь", хрю-хрю! Срочно! Сердечный
приступ, хрю-хрю! Удар! Кондрашка!.. Или у них свой медпункт?
И снова затопал. Мне-то, блин, хоть
бы что! Как с гуся! Спущусь в переход, после - наверх по лесенке... чоп
да чоп... А другой бы свалился!
Да, наша работа не для слабонервных. Только
и подставляй рожу. То правую щёку, то левую... Бедный Кондрашка! Вот уж
не позавидуешь!.. И как же ему теперь? Не отвертеться, не отпереться...
Родственники набегут, то да сё... А листочки-то присмирели... Жалко, рифма
не ах... не ахти... нету конца...
Небо низкое сегодня,
Веет ветерок,
Парит с самого полудня...
Кто б подумать мог?
Видно, Бог соображает,
Не налить ли луж...
То ли будем с урожаем,
То ли будет сушь.
Затаилось наше лихо,
Прикусило язычок.
Ой, как тихо, тихо, тихо!
Тихо, и молчок.
ИНСТРУКЦИЯ ПО ВОЛЬФГАНГУ БОРХЕРТУ
(в нашем несовершенном рифмованном переводе)
Писатель должен
дом, где мы живём,
назвать по имени
и в помещенье всяком
отметиться
хотя б настенным знаком,
чтоб люди знали:
побывал он в нём.
С тех пор
подвал сырой,
на крыше - ветер
и в комнате больного
плачет мать.
Нельзя писателю
за все блага на свете
чердак
"прекрасной комнатой"
назвать.
Когда его
лишат карандаша, -
башкой об стенку,
заорёт от муки...
И даже ложка
будет хороша,
что ею нацарапать:
все вы суки!
Писатель,
поселись на чердаке
в безумном одиночестве утёса,
и если ты
услышишь вдалеке
тяжёлый шаг
Петра-каменотёса, -
впусти его.
Не принимай в расчёт,
что у земного -
головокруженье.
Привыкнет к высоте
и сам поймёт
необходимость
небопритяженья.
Смотри на звёзды!
Но беда тебе,
когда опасность дому
не заметил.
Труби, писатель,
на своей трубе,
покуда сам
не превратишься
в ветер.
Окончание
|
