Правила Любви

Глава тринадцатая
с детьми и животными

     Их не обманешь. Они ведь по запаху чуют, кто любит, кто ненавидит, кто опасается. Если б собаки умели говорить, а детишки - формулировать, мы бы знали доподлинно, как пахнет страх, как пахнет зависть, как пахнет любовь.
     Тут дело в длине - в расстоянии от земли до носа. У дылды-версты напрочь отшибло обоняние. А нам, коротышкам, распирает ноздрю, - нюх прямо собачий.
     Художник Тулуз-Лотрек, всю жизнь ковылявший пешком под стол, переваливаясь на култышках, - он бывало пошучивал:
     - Любовь? А как же! Кислый запах пупка - это нам хорошо знакомо...

Курсив твой

     Помнишь, мы ехали в метро и рядом уселся негр... Ну, не совсем рядом, через тётеньку. И надобно теперь о ней рассказать. Такая тётенька. Ближе к сорока. С той или с этой стороны. В очках. Долгоносая...
     Нет-нет, русая. Прямой и нежёсткий ёжик. Зелёная кофточка прозрачной домашней вязки. А платьице светленькое. Бежевое или в блёклых цветочках. И чулки, что вошли тогда в моду, с подвязками под коленкой... И тут же их сдвинула, коленки, едва проследила мой взгляд.
     А я смотрел на негра. Собственно, на его руки. Да и сам, ты сформулировала, превосходный экземпляр. Этак под метр девяносто. Плечевой разворот. Грудь навыкате. Пиджак, говоришь, лопается.
     Ну да, немножко колода. Без сужения в талии, на щиколке или в кисти. Чубатый, губатый, мордатый. Вроде, скажу, Пе-эРа.
     - Кого? - ты спросила.
     Был, говорю, такой - П.Р., Поль Робсон. Сюда приезжал. Против войны боролся. И басом про нас пел: хорошие, блин, ребята, мир по-своему переделают... Только тебя тогда и в пузе у мамки не было.
     А где ж меня было?
     А верно, где тебя было?.. В первый раз, когда познакомились, ты сказала, что жила в Средней Азии... А я: в эвакуации?
     Вы что, Фёдор Маркович, в эвакуации мама моя была!
     Вот и глядим на негра. И ты мне толкуешь, будто родятся они, как мы, - беленькие. А темнеют, похоже, через полчаса в продолжение около года. Красит их, точно валиком, сверху вниз... И у нашего, я заметил, совершенно розовые кончики пальцев, словно от ногтей надет колпачок, или окунали его, бедного, в термолак, держа за те самые кончики, как Ахиллеса - за пятку... А ты засмеялась и дохнула мне на ухо:
     - ... ...      ... ... ...     
     Нет, не хватает курсива!

Глава четырнадцатая
известные ласки

     ...как-то на исповеди мадам спросила, дозволительно ли баловаться с мужем.
     - Что вы разумеете под словом "баловаться", дитя моё? - удивился кюре.
     - Не знаю... - лепетала мадам в смущении, - известные ласки...
     - Известные ласки? Но это же - смертный грех!
     - Вот и прошу разрешения...
     - Ах, так... - запнулся кюре. - Известные ласки... Часто?
     - Мой муж - человек крепкий, хорошего здоровья... Два раза в неделю, святой отец.
     - Два раза в неделю... известные ласки... - Кюре прокашлялся и вздохнул. - Ну что ж, пускай... два раза в неделю... Однако с условием: вы не будете испытывать никакого преступного удовольствия...
     - Клянусь - никогда!
     - ...и будете ежегодно жертвовать на Алтарь Пресвятой Девы.
     - Жертвовать? Ежегодно?.. Но за что?
     - Простите, вы же сами сказали - известные ласки.
     - Ах, нет! - прошептала мадам. - В таком случае мы потерпим. - И торжественно удалилась.

     Справка для сверки: Октав Мирбо, Дневник горничной, Москва, 1906.
     В библиотечном экземпляре кто-то провёл здесь вертикальную линию и начертал в запале: "Какая гадость!"

ЦОО

     Думаешь, зоопарк? Нет, Центр Острых Отравлений при Склифосовского. Или - как здесь пошучивают - острых ощущений... Вот привезли девочку. Называется "суицид". Травилась. Откачали. И рассказывает:
     - Мы в "ромашку" играли. Не знаете?.. Ну, девочки раздеваются и ложатся все на ковёр. Вот так, звёздочкой... Включаем кассету. И мальчик идёт через нас, переступает... А где музыка кончилась - с той и ложись.
     - Да как же, Света?.. А если опять на тебя выпадет?
     - Ой, Фёдор Маркович! Это считается повезло! Знаете, как здорово!

Глава пятнадцатая
ниже пояса

     Младшая сестра увела мужа у старшей... Да в том и дело, что увести некуда, - остались в одной квартире... Воспитывают общих детей, хлопочут по хозяйству. Младшая занята на работе. Старшая прибирает, ходит в магазин. И что ни день - попрекает:
     - У-у, бесстыжая! Как только совести хватает!
     - Отскочь, Нинка! - шпыняет младшая. - Какая совесть, когда между ног горит!

Всё выше, и выше, и выше

     Маркиз де Сад в "Философии будуара" показывает некий способ получить удовольствие, которое он - вслед за Платоном - почитает Божественным. Способ состоит в том, что одна женщина использует пятерых мужчин.
     В нашем простом быту проистекает скорее наоборот, и пятеро мужчин используют одну женщину. Не вдаваясь в подробности, скажу, что называется это "самолётик".
     Первый мужчина ложится на спину. На нём - грудью - лежит женщина. Сверху помещается второй мужчина, для чего французский язык предусматривает глаголы разностороннего смысла с единой приставкой "an". И то, что делает нижний мужчина, именуется, предположим, an-так, а то, что верхний, - an, допускаю, сяк.
     Двое мужчин становятся по бокам. Женщина расставляет руки, как крылья. Чтобы взлететь, она взаимодействует с партнёрами и посредством ласкательных движений извлекает подъёмную силу. "А вместо сердца, - как в песне, - пламенный мотор".
     Пятый мужчина чуть приседает или опускается на колени, обращая в двигатель внутреннего сгорания лицевое отверстие... И маркиз де Сад - вслед за Платоном - благословляет нас в Божественный полёт.

Глава шестнадцатая
медицинская

     Нормальный индивид обязательно ненормален по каким-либо из многочисленных признаков.
     Нормальный организм - явление необычайное, редчайшее, почти невозможное. Отклонение индивидуальности от нормы и есть норма индивидуальности.

Три страницы с английского

     Была зима, когда я сбежал с моей каторги. Да и то благодаря счастливому случаю. В один прекрасный день получаю телеграмму от Карла - мол, свободна комната наверху. Высылаю деньги, если приедешь.
     Я тут же отбил ответ, и только пришла монета - удрал на станцию. И ни слова messieur директору. Или кому-нибудь из персонала. Ушёл по-французски, как говорится.
     И сразу махнул в гостиницу, в корпус I-бис, где живёт Карл. Он отворил дверь совершенно голый. У него был свободный вечер и в постели - по обыкновению - очередная "б".
     - Не обращай внимания, - говорит, - пускай себе дрыхнет... Она ничего. - И сбрасывает с неё одеяло, чтоб показать мне товар лицом.
     А у меня и в мыслях не было... Слишком устал. Словно и впрямь бежал из тюрьмы. Хочу осмотреться, обнюхаться... Придти с вокзала - это была голубая мечта... И такое чувство, что не был здесь тысячу лет.
     Потом сел и внимательно огляделся. Вот тут и понял, что вернулся в Париж. Да, это комната Карла, без никаких. То ли сортир, то ли беличья клетка... Стол. Портативная пишмашинка... Да и та едва втиснулась. Всегда оно так - с "б" или без "б".
     Вечный словарь. Раскрыт и положен на том "Фауста" в очень хорошем переплёте, с золотым обрезом... Табак в кисете, берет, бутылка красного, письма, бумага, старые газеты, акварельные краски, заварной чайник, грязные носки, зубочистка, слабительное... В биде плавает оранжевая кожура с остатками сандвича.
     - Пошуруй там в буфете... угощайся... Мне время колоться.
     Я нашёл сандвич, о котором он говорил, и обгрызенный кусок сыра. И покуда Карл сидел на кровати, качая в себя агрирол, покончил с сыром и сандвичем не без помощи красного вина.
     - Мне понравилось письмо, которое ты прислал насчёт Гёте, - сказал Карл, вытирая шприц грязными подштанниками. - Беда в том, что ты - не немец. Надо быть немцем, чтоб понимать Гёте... А-а, хрен с ним! О чём толковать - всё будет в книжке... Знаешь, у меня новая... Нет, не эта. Эта какая-то дурковатая!.. Та была несколько дней назад. И не уверен, что вернётся. Жила здесь, пока тебя не было... А третьего дня нагрянули родители и забрали: ей, говорят, только пятнадцать. Представляешь?.. Смешали меня с дерьмом.
     Я засмеялся. Очень похоже на Карла вляпаться во что-нибудь этакое.
     - Чего ржёшь? - он сказал. - Они могут меня посадить. Счастье, что не сделал ей пуза. И это прямо фантастика - она за собой совсем не следила... А знаешь, что меня спасло? По крайней мере, я так считаю - "Фауст". А?!.. Её старик углядел на столе. И спрашивает, понимаю ли по-немецки. Слово за слово, не успеваю опомниться - пересмотрел все мои книжки... Мне ещё повезло, что валялся Шекспир. Тоже раскрытый. Сильно на старика подействовало. Да ты, говорит, и впрямь серьёзный парень!
     - А девушка? Что она сказала?
     - Испугалась до смерти. Видишь ли, когда пришла ко мне, у неё были часики. А тут разволновалась и не может найти. А мать подняла такой хай: или давайте часы, или зову полицию!.. Знаешь, как они орут... Я всю комнату вверх дном перевернул - ну, нет этих чёртовых часов! Мамаша прямо взбесилась... Она мне тоже понравилась. Что ни говори, а смотрится лучше дочки... А-а, вот... сейчас дам письмо, которое начал... Я вроде втюрился.
     - В кого? В мамочку?
     - Ну да. А что? Если бы раньше увидел - на дочку б и не взглянул. Откуда мне знать, что ей только пятнадцать...
     - Да, забавно... Не трепешься?
     - Зачем?.. Вот посмотри, - И показывает акварельные краски, которыми девочка рисовала. Всякую всячину: ножик, булочку, стол с чайником. И всё так старательно, хотя кособоко, точно под горку. - Втрескалась по уши, а сама как ребёнок. Учил её чистить зубы... и как шляпку носить. Видишь вот, леденцы? Каждый день покупал помаленьку - вечно сосала...
     - Ну и что она сделала, когда пришли родители? Кричала, брыкалась?
     - Похныкала малость, и всё. А что сделаешь? Несовершеннолетняя... Я обещал не встречаться и никогда не писать. Но что интересно, удержат её дома или нет? Пришла-то ко мне целенькая... И как ей теперь без мужика?
     Тут как раз эта в постели очухалась и протирает глаза. Очень хорошенькая, молодая. И вправду совсем неплохо выглядит. Но тупая, видно, до ужаса. И сходу ей расскажи, о чём мы болтаем.
     - Живёт здесь, в гостинице, - сказал Карл. - На третьем этаже. В той комнате, что я для тебя оставил... Хочешь пойти?
     Я не знал, хочу или не хочу. Но как только Карл стал барахтаться с нею, - сразу узнал. Всё-таки спросил для порядка: может быть, утомилась?.. Дикий вопрос: "б" никогда не устаёт. Другая даже умудряется спать, покуда на ней прыгаешь...
     В общем, решили идти. При всех случаях за комнату плачено.

ИНТЕРМЕДИЯ С ГЕНРИ МИЛЛЕРОМ,
американским писателем, автором предыдущего
и нижеследующего текста

     Неделю спустя, на приёме в честь индийской танцовщицы, меня познакомили с весьма привлекательной датчанкой. Совершенно не в моём вкусе, но восхитительна. Прямо нордическая фея из северных сказок.
     Мужики табуном бегали, а я разыгрывал равнодушие, издали наблюдая за всеми перемещениями. И вот - подловил красотку в маленькой комнате, где разливали вино.
     Гости порядком наклюкались. Датская Сольвейг ходила по стеночке со стаканом в руках, ожидая атаки. Как только я подошёл - тотчас спросила, обольстительно обнажив зубки:
     - Это вы, - улыбается, - пишете такие ужасные книжки?
     Я чокнулся с ней и поцеловал. Она оттолкнула меня, однако не рассердилась. Скорее, надеялась на продолжение. Громко шепнула:
     - Не здесь!
     Танцовщица демонстрировала своё искусство. Гости лениво хлопали.
     Моя северянка (её между прочим звали Кристина) потащилась на кухню. Под предлогом выпить и закусить. Но оставшись с глазу на глаз, сообщила, что замужем.
     - У меня, - говорит, - двое детей. Два замечательных мальчика... Любишь детей?
     - Только тебя, голубка!
     - А женился бы, будь я свободна?
     - Само собой! - побожился. - Хоть сейчас!
     - У-у, какой шустрый! Смотри, поймаю на слове. - Да так глянула, что весь хмель вышел. Стою мертвецки трезвый. Душа в пятках. - Ладно, - смеётся, - не боись! На сегодня свадьба отменяется. Просто хотелось пощупать, как ты вообще... А муженёк мой - в колумбарии. Уже целый год. Я - весёлая вдова.
     Ну, думаю, пора заливать! Да позабористей...
     - Кристина! - говорю. - Какое романтическое имя! Ледяные фиорды! Сосны под снеговыми шапками... Кристина! Ты - как нежное деревце! Хочу выкопать тебя с корешками и пересадить в своё сердце!
     Ну и так далее. Трещал без умолку, запуская руку, где горячее. Бог весть, до чего бы дошло, если бы не хозяйка... Загнала нас в гостиную любоваться танцовщицей.
     Однако приём сорвался из-за пьяных америкашек, затеявших драку. Кристина бежала с каким-то чуть ли не князем, который, собственно, и привёл её. На моё счастье, адресами мы обменялись.
     Дома я расписал Карлу всё происшествие. В нём проснулся охотник. Надо, блин, ощипать эту курочку. И чем скорее, тем лучше. Он, Карл, пригласит подружку. Новенькую. Из цирка.
     Сказано - сделано. Карл приготовил ужин, купил дорогое вино...
     Циркачка явилась первая. Смышлёная, проворная. Маленькая бестия с мелкими чертами лица. Завитая, точно болонка. Из тех беспечных созданий, что никогда никого не стесняются.
     Карл рассыпался в комплиментах, как рассыпают приманку...
     - Ну что, - спрашивает, - недурна? - И подмигнул циркачке. - Повернись, - говорит, - душенька! Покажись со спины...
     Тут раздался звонок.
     - О-о, это твоя... - И увидев Кристину, буквально отпал. - Царица! - орёт. - Королева! Где ж ты скрывалась от нас, Божественная? - Бьёт в ладоши, приплясывает, несёт невесть что...
     Кристина, слава Создателю, была не сильна в английском. Циркачка - подавно... Перешли на французский. Выпили для затравки. Включили музыку. Карл напевал громко и пронзительно.
     Красный, что твой буряк. Губы сухие. Глазки блестят... То и дело вскакивал и влеплял циркачке жгучий поцелуй, чтоб не думала, будто забыл о ней. Но обращался только к Кристине:     
     - Кристина... - И закатывал глазки, словно искал сравнение. - Нечто хрупкое, мерцающее... Лунная дорожка... что-то такое ускользающее, как северная душа... Да налейте же мне, чёрт побери!
     Кристина, со всей прямотой, вернула его на землю. Что, дескать, ужин того... не состоится?
     Карл притворился, будто бы огорошен.
     - Как? - восклицает. - Такое небесное создание, в столь торжественную минуту и - ах! - озабочено исключительно пропитанием...
     Но циркачка тоже проголодалась.
     Сели за стол. Карл пожирал глазами обеих дамочек. Для начала пощупал циркачку. Затем, осмелев, приступил к Кристине.
     Я же пальцем не шевельнул. Интересно, думаю, что будет?
     Карл наполнял бокалы, будто мы пили лимонад. Кристина явно смущалась, но вино делало своё дело. Я почувствовал руку на своём бедре. Пальчики медленно подползали к развилке... к самому корешку...
     Карл забросал Кристину вопросами. О детях. О Копенгагене. О любимом супруге. (Спьяну, блин, не усёк, что муж, - тю-тю...). И вдруг, ни с того ни с сего, злобно уставился и выпалил по-французски:
     - Послушай, милашка! Вот что хочу спросить: когда бы нам лечь в постель - сейчас или после?
     Кристина пошла красными пятнами, и глядя ему в глаза, отчеканила:
     - Ни-ког-да!
     Кто-нибудь, возможно, и огорчился бы. Только не Карл. Подпрыгнул, состроил дурашливую гримасу и поцеловал Кристину.
     - Весьма прискорбно! - говорит.
     И как ни в чём не бывало принялся за салат.
     Покончив с ужином, Карл и циркачка переместились на диван. Мы с Кристиной устроились на ковре в кабинете... Вдруг она разрыдалась:
     - Ах, - плачет, - ох!
     Что-то насчёт любимого мужа. Что он, бедняга, подумал бы, если б застал её здесь...
     Слышу - Карл шлёпает в ванную.
     - Эй, - окликаю, - дружище! Дёрнем по маленькой!
     - Погоди! - отвечает. - У моей бабы...
     В общем, не женщина, а фонтан - вся в крови, как резаный поросёнок.
     - Тем более, - говорю, - навести нас. Позабавишься.
     Карл вошёл. А я вышел.
     Возвращаюсь. Кристина лежит, как лежала, и покуривает. Губки бантиком, ножки крестиком.
     - Что, - спрашиваю, - семафор закрыт? - И пошёл поболтать с циркачкой.
     Та тоже лежит с сигаретой, однако ж готовая к бою. И я как солдат принял вызов. Иду на вы!
     Вдруг ворвалась Кристина. В полном мраке наткнулась на наш диван. Я подхватил её, уложил рядом. Тут же и Карл обрушился сверху. Все четверо - мы молча ворочались. Каждый устраивался поудобней.
     Пошаривши в темноте, я обнаружил круглую твёрдую грудь с таким выпуклым остриём, что пожевал его, будто ягодку. Пахло Кристиной, её духами. Я принялся искать губы. Наши руки встретились. Языки тоже.
     Попытался избавиться от циркачки. Чувствовал жаркое дыхание и маленькие зубки, которые покусывали меня, - так козочка щиплет травку...
     Я обнял Кристину. Она задрожала, отвечая мне. Прижалась. Зажала меня, как в тиски. Язык её стал тяжёлым, будто налился кровью.
        А циркачка присосалась, как рыбка на крючке. И всё заглатывала, заглатывала... покусывая с прежней нежностью...
     Кристина дёргалась, точно в агонии или в родовых муках. Мне удалось вытащить руку, и я шуровал где-то пониже спины... Но что-то, чую, не то... больно волосатая...
     - Эй, - сказал Карл, - на минуточку... это я!
     Кристина, что было сил, отнимала меня у циркачки, но та прилипла - не оторвёшь. Карл набросился с тыла. Я только и мог - щекотать да поглаживать мою северяночку. Думал, сойдёт с ума, - так извивалась, стонала, хрипела...
     И вдруг замолчала. Вскочила с дивана, кинулась в ванную...
     Мы затихли на две-три минуты. Потом, будто кто нас ударил, захохотали в голос, словно безумные. И Карл - громче всех. Смеялся тем диким смехом, который, казалось, не прекратится до второго пришествия.
     Мы ещё веселились, когда дверь распахнулась. На пороге стояла Кристина. С пылающим лицом. Разъярённая.
     - Вы, - кричит, - грязные животные! Сейчас же верните платье! Немедленно ухожу!
     - Да катись ты... - отвечаю сквозь смех.
     И кинул ей шмотки.
     Карл поднялся, чтобы помочь. А Кристина как завизжит:
     - Ах, оставь ты меня в покое, жирная свинья! - И дверь с треском захлопнулась.
     - Ну, как тебе скандинавочки? - спросил я.
     - Высший сорт!.. А дверью-то как грохнула!.. Но скажи на милость, чем ей не угодили?
     - Все они таковы, - вздохнула циркачка, - порядочные женщины...
     - Жрать охота! - Карл смачно зевнул. - Давай-ка чего-нибудь соорудим... Вдруг, блин, одумается, вернётся... - Бубнил про себя что-то невнятное, а после выдал отчётливо, будто подвёл итог: - А-а один хрен!

Продолжение