Правила Любви

Глава двадцать третья
на том свете

- Здравствуй, дочка! - сказал отец.
- Здравствуй, доченька! - сказала ей мама.
- Здорово, сестра! - крикнул брат.
А меня они
не узнали.

- Здравствуй, сын! - сказал мне отец.
- Здравствуй, сыночка! - сказала мне мама.
А тебя они
не узнали.

И мы посмотрели с тобой
друг на друга
как
незнакомые.

     "Нет, - говоришь ты, - не так. Вернее, всё правильно! Мы умерли по заказу, в один день. И твои не приняли меня, а мои - тебя. Вот и сделались опять как чужие... Но потом, после-после-после, явился наш мальчик и соединил нас навеки".

X, Y, Z

     Будет ещё и Q, погодите. Разберёмся покамест с данными буквами: X - жених, Y - невеста, Z - друг жениха. Усвоили?.. А ну-ка, проверим!
Икс - кто? - Жених.
Игрек? - Невеста.
А Зет - правильно - друг жениха... Пойдём дальше.
     Икс - молодой человек, единственный сын состоятельных родителей. Поскольку надумал жениться, щедрые предки заблаговременно позаботились о жилье. И вот, накануне свадьбы, перед тем как оформить брак, Икс с невестой и свидетелями нагрянули вчетвером в то бунгало, или гнёздышко, или "шалаш", где милым - согласно присловью - рай.
     Игрек и Зет - невеста и свидетель - уединились в лоджии покурить и проветриться, а также покормить голубей. Ку, подруга невесты, порхала из спальни в гостиную, в кабинет, в детскую, восторженно щебеча насчёт ванной и туалета, апробируя на себе гигиенические приспособления.
     Икс задержался в передней напротив зеркала. Хотел перевязать галстук, но только затянул узел. Развеселился, мотнул головой и вперевалку зашагал к лоджии, заранее ощущая на шее нежные летящие руки... И вдруг услыхал что-то странное. Чередование долгого выдоха и коротких вдохов. Душный воркующий голубиный клёкот: последний газ... последний газ...
     Лоджия занавешена плотной шторою... Но как отключить звук? Милая произносительная погрешность, которою невеста гордилась, равно и дворянским происхождением, - эта петербургская манера грассировать почему-то усиливала речь, будто к губам приставили микрофон: годной... догогой... пгости...
     Полгода назад судьба свела их в концерте... Да вовсе и не судьба! Не случайное соседство! Ведь нынешняя невеста с тех пор ни разу не посетила консерваторию. И значит, не он, Икс, познакомил будущую жену с Зетом, - наоборот, Зет подсадил к Иксу свою подружку...
     Они, Игрек и Зет, обрели друг друга самостоятельно и давным-давно. Но как натурально изумлялись и ахали, - поди ж ты, учатся вместе, а не столкнулись, не столковались...
     - Навегное, - улыбнулась Игрек, - вы гедко навещаете наш дом тегпимости...
     - Общежитие-то? - переспросил Зет. - А на кой?
     И оба захохотали.
     Икс сорвал галстук и расстегнул верхнюю пуговицу. Ку взяла его за руку...
     - Послушай, - лепетал Икс, - мы с пятого класса... Зет очень способный... У моего отца - фирма... факс, компьютеры, музыкальный центр... являлся, точно на службу...
     Губы едва размыкались, но Ку быстро-быстро кивала: мол, ясно, да-да, понимаю. Они с Игрек из Питера. Когда приехали поступать, Зет принимал документы. Подряд со всей комиссией пересплю, смеялась Игрек, а зачислят!
     Нет-нет, Игрек верная. Просто целеустремлённая. А какая красивая! И как благодарна ему, Иксу... Поклялась: после свадьбы и близко никого не подпустит. С Зетом расстанется навсегда. Будет любить мужа, воспитывать детей...
     Ку сильно тащила Икса, не изменяя постоянной привычке выставлять к собеседнику левый профиль. На правом, выползая из-под волос, проступал, даже сквозь пудру, багровый рубец. Ку-мама вознамерилась будто бы избавиться от двухнедельной дочурки посредством купания в кипятке. Но то ли сработала совесть - материнский инстинкт, то ли встряла соседка.
     Эта старушка и воспитала Ку. Неприступная бабушка. Умудрилась сохраниться в целковом периоде до 76 лет, до могилы. Церковь не посещала, чтобы не цапаться с прихожанками, икон не держала (зачем мозолить людям глаза!), а молилась себе и молилась. Постилась, читала Писание. И внушала девочке Ку, что грех беззаконного, внебрачного зачатия искупается лишь в седьмом колене...
     - Представляешь, в седьмом поколении! - И чёрный блестящий глаз (левый) помутнел от ужаса. - Пятьсот лет! Половина тысячелетия! - И волокла Икса за собой, демонстрируя исключительно левый профиль
     Игрек пошучивала над лучшей подругой. С лица, блин, не воду пить, не в том счастье. Глянь хоть на Афродиту Каллипигу, - как переводят у нас, - Прекраснозадую: выставила свой "телевизор" и красуется!.. Да, соглашалась Ку
про себя, но зря, что ли, эта Венера Каллипига повёрнута на картинке в профиль...
     И пятилась, стиснувши вялую Иксову кисть. Он упирался. С невнятицей болботал. Почти что не вслух, почти внутренне. Как отец Зета гонялся за сыном с широким флотским ремнём. Зет юркнул к ним, в Иксову большую квартиру, грохнувши дверью и запершись на замки и засовы. Папочка Зет яростно колотил в бронированный панцирь, но толстая обивка скрадывала удары и едва пропускала голос:
     - Сволочи! - орал комариным писком. - Фирмачи! Ещё наплачетесь! Он вам покажет!
     Ку дёрнула, и споткнувшись о порожек, Икс очутился в ванной, поехал по гладкой и скользкой плитке, шарахнулся об раскалённый сверкающий полотенцесушитель... На мгновение промелькнул в зеркале правый, с пунцовой лужицей, профиль.
     Словно танцуя, Ку крутанулась на месте, перехватив руку где-то над головой. И упершись в широкий матовый бортик, внезапно согнулась на высоких точёных ногах, перетаптываясь и цокая каблучками.
     Платье, лёгкое и длинное, как у невесты, только не белое, а голубое и без золотого обруча, - платье взмыло, подобно облаку, поплыло, колыхаясь, вдоль тела и легло на причёску, словно вуаль. Из небесной той кисеи показался левый прекрасный профиль, и Ку выдохнула одними губами:
     - Извини! Мордашкой я, правда, не вышла, зато фигурка у меня - лучше всех...

Глава мистическая
без номера

     Одна бедовая девушка съездила в Питер. Купила там кой-чего и направляется обратно в Москву. К ней в поезде цыганка подсела: дай, милая, денежку - погадаю!.. Ну, при всех-то расходах, что-ничто девушка сохранила...
     А цыганка и говорит: всё с тобою в порядке, работа хорошая, с матерью ладишь, а отец погиб при внезапной смерти (он на пожаре сгорел). Но вот, говорит, что: ты, милая, до 28 лет мужика не узнаешь!
     - А сейчас мне сколько? - девушка засмеялась.
     - А сейчас тебе... - И тютелька в тютельку выдала, как по паспорту. - Но чтобы беду отвести, выкладывай сумму...
     Девушка - хлоп-хлоп! - по карманам... В чулок, в кошелёк, за пазуху... Порастрясла финансы-то. И половины не наскрести.
     - Жалко! - цыганка говорит. - Я б тебе из симпатии бесплатно сделала. Да не могу. По нашим правилам, не положено. Что сколько стоит, столько и стоит. - И пошла.
     А предсказание в точности всё исполнилось.

Московская любовь
с эпиграфом из Ахматовой

То змейкой, свернувшись клубком,
У самого сердца колдует...

     Это случилось в метро, и я всё видела собственными глазами. Видела, как он сидит, отодвинувшись к краю, чтобы девушка могла спать на его плече. Я ещё позавидовала и подумала, что когда едешь одна - спать неудобно и даже неприлично, а так - никто и не обратит...
     Девушка очень сладко спала и была счастлива. Вот уткнулась в подмышку, и больше ей ничего не надо. А он сидел рядом, состроив из себя кресло, и голова торчала в стекле, в светлых плитках станции -СКАЯ.
     Помню, я оглянулась, - куда он уставился? Но открывался только пустой вестибюль. И люстры - вроде гранёных стаканов.
     Однако глаза напротив выпустили какие-то стрелы. Не короткие, не одну за другой, а непрерывную длинную стрелу - синюю и тонкую. Она повисла, не прогибаясь. Дальним острым концом ударила в люстру, в таблички с перечислением станций, и они, указатели и светильники, покачнулись.
     Тут грохот обрушился на меня. Поехали по белой стене чёрные буквы -СКАЯ. И я очнулась в туннеле вплотную с его лицом.
     На лбу выдавалась полуокружность. Почти идеальная. Будто немного повыше, в волосах, на крутом скосе, была найдена точка и поставлен циркуль с радиусом до переносицы.
     Окружность выпячивалась, каменела... И я услышала звук, не ясный в шуме колёс, - треск или вздох, - два звука, сливавшиеся в один. Что-то царапалось, тискалось, пищало... И я услышала стон.
     Круг на лбу постепенно разглаживался. Лицо становилось прежним - смешным и серьёзным. Девушка спала, уткнувшись в подмышку, - счастливая, как и раньше. Он застонал. Дрогнула длинная голова, губы загнулись... Я увидела, как из-под куртки, сквозь плащевую ткань, вылезло и проползло что-то... тоже чёрное, извилистое, тонкое...
     Ой! Чуть в голос не закричала! Потому что ужас как, больше всего на свете, боюсь змей... Меня хватило поднять глаза. Невысоко. Видела то, ползучее. И рядом - мужская штанина в клетку. С уголком шуршащей газеты.
     Нога вздрогнула, шевельнулась. И снова повисла, легонько раскачиваясь под газетным листом. "Она" или "оно"... как лучше, не знаю... на ней будто выскочили маленькие утолщения, которые запушились и даже, казалось, пахли.
     И я уже ясно различала: "оно" никуда не движется. Набухает венчик. Потом лопается со звуком писка и радостного царапанья, и словно надевают коричневое колечко, выталкивая гибкий живой сустав... Вот таким режущим чёрным крючком "оно" зацепило брючину. Чуть ниже кармана, прямо по шву.
     А девушка спала... А газета шуршала...
     И вдруг "змейка" округлилась, отяжелела, распустилась, разогнулась... И по мере того как её поднимало, двое мужчин поворачивались друг к другу, совпадая гримасой. Сидели. Два мужских профиля. Старались не сдвинуться, не задеть. Как-нибудь не дотронуться.
     И в это время упала газета. И пробудилась девушка.
     Бог весть, что с нею было. Куда носило, где опускало. Но кажется, во сне она видела то же, что наяву. Ей снилось собственное счастье. И сон прервался оттого, что прервалась действительность.
     - Я спала? - сказала девушка громко. - Что-нибудь случилось?
     Я не знала, что сейчас будет. Что надо делать или говорить. Как и куда вмешаться. Только подумала, какой длинный и чёрный перегон между этими станциями. Какой бесконечный...
     - Что с тобой? - говорила девушка. - Я долго спала, да?
     И мы услышали треск. Наверное, тихий - в дальнем конце вагона. Но в нашем углу - очень даже отчётливый. Трещал, разрываясь, шов - ближняя брючина.
     И девушка увидела то, что я в этот миг по-прежнему величала "змейкой". То, что другой человек сразу назвал истинным именем... Ступив на газету, девушка встала между мужчинами. И способ действий сказался в том, кому первому начала помогать. Конечно же, брюкам!
     А вагон вокруг гудел от вопросов: что, где, когда?.. Руки девушки выскользнули из-под пальто. Тонкие, слабые. С острыми кулачками, на которых смешно выпячивались побелевшие косточки.
     - Доктор... - выдохнул кто-то почти радостно.
     Брюки дёрнулись и застыли. А то, что не было "змейкой", расправилось, будто стреляя отростками. Никак не ухватишь последний сустав...
     Девушка сказала неожиданно нараспев:
     - Когда есть здоровье - всё нужно. А нету... - И распорола брючину. - Подвиньтесь, пожалуйста... осторожнее.
     А спутник сидел подле, уже осмыслив случившееся. Но при всей проницательности и, полагаю, уме не знал того, что знала девушка. Без внутренних обсуждений, сомнений и споров. Как знаем мы, женщины: он - источник всего, он - причина.
     Ум, учили когда-то, есть способность идти от частного к общему и от общего к частному. И вот он шёл той дорогой, пока девушка, топчась на газете, делала своё дело.
     Незаметно (прямыми длинными пальцами) освободил куртку. Нахмурился, комбинируя и сопоставляя, проникая в недра вагонного дивана, где, как он думал, и зародилось то, что девушка почтительно извлекала. Сидел, привычно играя складками лба, а ум шёл себе по разбитой дороге.
     Но тут простая работа девушки была кончено. И "то", или "это", или "оно" взмахнулось и вымахнуло. Суставы с коричневым ободком растопырились, словно пальчики. Шелестели и шевелились. И пахли своим собственным единственным запахом, которым я хочу дышать в этом городе. Больше ничем не хочу дышать.
     И тогда мужской голос в далёком конце вагона сказал моё слово:
     - Яблоня! - сказал. - Дерево!
     Откуда-то из угла шёл человек. Пальто нараспашку, пиджак врастёжку. Шарф на сторону. Галстук через плечо. Края рубашки раздулись до отверстия, заполненного линялой майкой. И вот шёл с зелёным листом на груди. С рыжими небритыми кустиками...
     Можно было бы без труда догадаться, по внешнему облику, в каком он состоянии. Но я лишена такой житейской способности. И профессия не помогает. Скорее - наоборот. Мне видятся тут совсем иные симптомы.
     - Яблоня... - шептал он, - дерево... - И наклоняясь вперёд, как северянин, ложился на ветер.
Внезапно погас свет. Вагон дёрнулся. Вдавились, завыли колёса. В темноте что-то шипело. Словно из подворотни, тянуло сквозняком. Я слышала шорох, как перед взрывом. Будто весёлый тот огонёк съедает плетёный шнур.
     Вспыхнуло, осветилось. И мы нашли себя в разных углах, разбросанными по одиночке. Там, где выросла яблоня, не было никого. Только газета, истоптанная и дырявая, плыла над проходом, медленно оседая, погружая яблоню в свою тень.
     И мы увидели, какая она крохотная. Коротенький кустик. И всё время точно подпрыгивает. Потому что растёт. Очень зелёная.
     Он и его девушка держались поблизости. Казалось, ему не терпится подойти, пощупать, Что-то проверить, выверить... какие-то расчёты, соображения... а девушка не пускает.
     Тот, другой, сказавший моё слово, распоясанный, полувыбритый, в зелёной майке, как с фонарём, пошатывался у стоп-крана. И пел-выкрикивал без мелодии:

У каждой женщины должна быть змея!
Это больше, чем ты! Это больше, чем я!

     Звякнул ключ. Лобовая дверь отворилась, и вошёл машинист или помощник в красной фуражке. Из-под чёрного лакированного козырька выпущен чуб, такой же чёрный и лакированный.
     - Вы остановили поезд? - спросил машинист немосковским голосом.
     - Мы! - сказал тот, в состояние которого мне не проникнуть.
     - Чому?
     - По причине яблони и змеи!
     Машинист или помощник потянул носом, поморщился, усмехнулся.
     - Он не пьяный, - сказала я вдруг, как говорила когда-то в школе, сбивчиво и волнуясь. - Вы не думайте, он не пьяный. Я знаю. Я врач.
     Мы все смотрели на машиниста или помощника. И он повернулся в сторону нашего дерева, хотя никто не указывал. Его повернуло к яблоне, и зоркие глаза встретились с нею раньше, чем тело приняло устойчивое положение. И мы увидели все, сколько нас было: он, девушка, я, пьяные, трезвые - весь наш вагон, остановленный посреди туннеля в неудержимом, неукротимом беге... увидели, что она есть.
     Машинист покачнулся. Фуражка поползла на затылок. Вытянул руки и пошёл к яблоне, двигая пальцами, словно щупал дорогу. А девушка и её спутник (но первая - девушка) медленно шли следом по шелестящей газете. Машинист присел на корточки, и руки, простёртые над яблоней, гладили воздух.
     - Яка голысенька... - сказал машинист.
     И сидел на корточках в зелёной тени, как в воде. Яблоня росла, подпрыгивала. Тень накрывала машиниста плотнее и глубже, обращая в комнатное растение.
     - То ваша? - спросил машинист.
     - Не знаю, - сказал он, запинаясь. - Она сама...
     - Наша, - сказала девушка.
     Машинист кивнул с важностью.
     - То ваша, я знаю. - И пошёл по вагону.

ИНТЕРМЕДИЯ ИЗ ТРЕТЬИХ РУК

Исаак Зингер - лауреат Нобелевской премии по литературе. Родился в Варшаве, жил в Америке. Писал на идише, затем сам себя переводил на английский... А мы уж перелагаем его на "язык родных осин". Вот и получается:

Сперва с английского на идиш,
А после - с идиша на русский...
Упаришься, пока увидишь,
Что, милая, у вас под блузкой.

     В ночь на субботу Эзриель вошёл в кабинет рабби и оставался там два с половиной часа. Никто в Маршинове не помнил, чтобы рабби уделял кому-либо столько внимания. Мендель, служка из синагоги, приник к дверям, но слышал лишь бормотание.
     Эзриель не умел делиться своим горем, изливать душу, а на сей раз не выдержал. Сидел против рабби, и казалось, каждое слово вонзается, как копьё. По временам рабби морщился, точно от боли, и хватался за грудь. То и дело Эзриель спрашивал, не довольно ли, но рабби отвечал: продолжайте, продолжайте...
     Эзриель говорил искренне. Кто докажет, что Моисеев закон - истина: у каждого - своя правда. И где уверенность, что в небесах Кто-то есть? А если Он всё-таки существует, - хоть бы разок намекнул, что угодно Ему, а что нет. Имеет ли право король, который не издаёт законов, карать подданных за их нарушение?
     По лицу рабби увидел Эзриель, что богохульствует. Жестоко мучить святого, который жизнь свою посвятил Всевышнему и был сейчас на волосок от смерти. Что, собственно, может сказать этот человек?.. Вдруг стало страшно: а ну как святой отступится, причислит к еретикам, выгонит, проклянёт...
     Иногда лицо рабби делалось печальным, удручённым, порой загорался в глазах огонёк. Пот выступил на висках. Таяли свечи в подсвечниках. Тени плясали на стенах. Раз или два заглянул служка, но ему махнули уйти. Время от времени нападал кашель, и рабби отплёвывался в платок. Эзриель замолчал.
     - А ваши родные со стороны матери, - спросил рабби, - кто они?
     - Мама была очень набожная...
     - Знаю. А её родители?
     - Тоже. Мамин отец был раввин - Йон Товий Хеллер.
     - Да? Так вы внук святого...
     - Что мне делать, рабби?
     - Не делайте зла.
     - И всё?
     - Не так мало.
     - Что мне делать с женой? Вы знаете, она православная...
     - Да, слышал.
     - Я должен оставить её?
     - Если можете.
     - А если нет?
     - Тогда подождите.
     - Что мне делать с сыном, с Мойшеле?
     - Пусть поживёт здесь.
     - Рабби, я не знаю, что делать...
     - Что-то, однако, надо. - Рабби улыбнулся. - По крайней мере не причиняйте никому горя.
     - Может, надеть твылн, обмотать руку священными ремешками и сделаться евреем, как все?
     - Да, насколько сумеете.
     - Но как же без веры?
     - Святые и те сомневались. Пока душа пребывает в теле, трудно уверовать до конца. Будет на то воля Неба, и правда откроется.
     - А пока?
     - А пока не мучайте никого. И себя в том числе.
     - По-прежнему работать врачом?
     - Да, конечно. Врачи очень нужны.
     - Мало во мне осталось от деда-раввина...
     - Ну-ну, с помощью Неба... Даже свобода выбора нуждается в Небесном соизволении. Даже свободная воля дарована свыше.
     - Что должно мне делать?
     - Что всем: молиться о милости.
     - Даже если не веришь?
     - Абсолютно неверующих нет. Тело слепое. Но душа видит, потому что живёт сразу и в нашем мире и в вечности. Если б не тело, не было бы таких вещей, как свобода воли, - телесный способ существования.
     - Отрадно слышать ваши слова, рабби.
     - Что вы волнуетесь? Это ведь Божий мир. Всё от Него... Злодеи, конечно, злодействуют, но есть яд - есть и противоядие. Не вижу причин отчаиваться.
     - Что же мне делать, чтоб заслужить милость?
     - Добрые дела. Кое-что вы уже сделали.
     Эзриелю хотелось поговорить ещё, рассказать, что собирается в Палестину, но рабби встал, протянул руку.
     - Доброго здоровья. Там знают всё.
     - Спасибо, рабби.
     - Тело - вместилище скорби, вот и бунтует.
     Эзриель вернулся домой. Мойшеле уже спал. Эзриель лёг в постель, но не мог уснуть. Слова рабби звучали в нём. Удивительно, что этот святой, столь беспощадный к себе, так снисходителен с другими. Истинное различие между святым и злодеем открылось Эзриелю: обоим в тягость моральные нормы, но праведник сдирает кожу с себя, а злыдень - с соседа. Эзриель заснул, и ему приснилась Ольга. Он пробудился от дрожи, полный желания и любовной тревоги: а что как его больше не любят?
     И стал думать об аскетизме. Почему так много затворников, отшельников, монахов, монахинь? Откуда берутся революционеры, готовые умереть за идею? В этом мире себялюбия отчего так много кандидатов в мученики? Он и сам чуть не отрёкся от женщины, которую любит, от любимой работы, предпочёл страдать. Зачем?
     Затем что душа тоскует по такой силе, которая есть у тела. Душа жаждет сбросить телесное рабство и выйти на волю. Но даже если уходит, ей хочется ещё выше. Вера есть соглашение между телом и душой. Не война между ними.
     Что рабби пытался внушить ему - это просто вот что: не насилуй себя. Лучше сделать немножко по доброй воле, чем многое - из-под палки.

Продолжение