Щiръ Убещщурской о стихах Шиша Брянского

Кирилл Кобрин о стихах Владимира Гандельсмана | Лу Рид: Интервью с Хьюбертом Селби

БРЯНСКИЙ ВАРИАНТ

Щiръ Убещщурской о стихах Шиша Брянского.

Шиш Брянский. В нежном мареве: Стихи.
Тверь: Kolonna Publications, 2001.- 175 с.

Должен сразу сказать, что я был, пожалуй, первым, кому "Шиш Брянский", тогда ещё подписывавший сочинённое только именем Кирилла Решетникова, принёс свои стихи. Стихи были на древнеславянском наречии, немного под Вячеслава Иванова. Главным качеством их было то, что они удивляли.

В 90-е Решетников испробовал несколько традиций: он писал по-настоящему хорошие тексты в манере Иванова-Клюева, потом зрелого Кузмина эпохи "Парабол" и "Нездешних вечеров", и всё это было славно, а иногда даже и по-настоящему пронзительно, да только вот Решетников стал тем, кем он стал, только когда надел маску "Шиша Брянского". Его голос освободился от давления названных, да и многих других традиций.

Творчество Шиша Брянского, как и само его имя-маска, очевидно значащее партизанский кукиш захватчикам родной речи, порождены ощущением отчаянья. Есть с чего завыть: какую страну просрали - вручив каким-то "либералам", потом рвотным "правым либералам", потом уже совсем безлицым, восстанавливающим теперь и собирающим - хотелось бы знать, что? - там, где только ветер и пыль. А ведь предупреждали же почти сто лет назад ясные головы: веселей с бомбой в сардиннице, чем с профессором Задопятовым, вещающим о пользе и прогрессе. Сосредоточимся, однако, на поэзии. Сам Шиш выражет отношение к происходящему двумя мо но стихами, щёлкая походя по лбу Тютчева и Мандельштама:

1.
НЫНЕШНИМ

Для вас и Солнцы, блядь, не дышат!

2.
Всё пизданулося, и некому сказать

Нельзя не заметить уже по одной этой цитате, что Шиш - стихотворец культурный,только определение "культурный" имеет здесь другое значение, чем принято в культурных, прости Господи, кругах: не почтение к Великой, блядь, Культурной Традиции, а спокойная включённость в некий ряд и потому отсутствие неумеренных по адресу этой изрядно намозолившей всем глаза хренотени восторгов.

Собранные в первую книгу Шиша Брянского "В нежном мареве" стихи представляют собой трагическую клоунаду. Трагическую - потому что многие вещи по-настоящему пронзительны (как это бывало и прежде у Решетникова); клоунаду - потому что это как на высокопрофессиональном представлении в цирке, когда раскрашенного актёра лупят палками и прочими фаллическими предметами, заставляют вопить не своим голосом, тычут мордой в торт, выливают на голову и спину нечистоты и кипяток, - а нам, зрителям, действительно смешно. Шиш-скоморох говорит со своей аудиторией без обиняков, как лицо абсолютно освобождённое от условностей характером своей игры (она же - жизнь), хотя и предумышленно безответственное.

В качестве "лирического субъекта" собственного стихотворчества Шиш Брянский являет собой тип экзальтированного дебила, знающего и восторженно любящего поэзию Клюева, Кузмина и Есенина. С названными любимыми авторами Шиша - тут, пожалуй, следует до определенной степени различать между Шишом и Кириллом Решетниковым - связана интерпретация им эротической, патриотической (тут веет погромом) и мистической (радость экстатического самоумерщвления) тем; кстати, темы эти присутствуют, но в гораздо более мягком варианте, в стихах 90-х годов, подписанных подлинным именем автора. Но не о прежних текстах, часть из которых вошла в "В нежном мареве", сейчас речь. Помимо Кузмина, Клюева, наверное ещё Хлебникова, Шиш (не Кирилл Решетников!), уважает лишь Блока эпохи "страшного мира": есть у него аллюзия на обращенные к России стихи "Грешить бесстыдно, беспробудно...": "Плюяся вдаль, маша Елдою" - так начинает Шиш свою скоморошью переиначку и продолжает ее на хрестоматийной двойственности "некрасивого" телесного низа и "красивой" моральной чистоты, когда лирический субъект может "вдруг почувствовать как Плеть // Занесена рукой святою". Вам не смешно? Но ведь и сам Шиш - редкий случай - не хочет, чтобы зрители веселились, глядя на такое представление.

Трудно говорить о положительной программе Брянского; намного легче перечислить всё, что вызывает у него отторженье. Во-первых Пушкин Наше Всё - только ленивый пройдет мимо, не бросив "ужо постой!" медному идолищу. Резвится и Шиш. У него есть переделка "Когда великое свершалось торжество...", начинающаяся строками "Когда пиздыкнулось об что-то // Мое духовное нутро..." Дебилизируя и далее знакомое со школьной скамьи, наш "ржаной" стихотворец сочиняет и своего собственного "Пророка", начиняя его, однако, отсылками к "Брожу ли я средь улиц шумных..." и стихотворчеству директора Пробирной палатки:

Я люблю ходить по улицам
Меж заводов и кладбищ -
По пути позабывается
Что я сир и нищ. -

А завершается брянский вариант известного текста, как и стих-прототип, операцией на самой важной части поэтова организма. В случае Пушкина это - напомню - уста и сердце. Встреченный же Шишом "Медный Кабан" производит вот что:

Попечотся он по-божески
Обо мне - ржаном Шише
И откроет тайну сладкую
Он моей Душе,

Пищу райскую, молочную
В Рот мне вложит, молвит: Жуй!
И на звёздочку полночную
Мне заменит Хуй.

За Пушкиным следуют Мандельштам - ещё один фетиш, высмеиваемый за несчастную зафиксированностъ на этой самой Великой Культурной Традиции ("Я приучил себя к бескружному раденью...") и сантиментальный взгляд на еврейскую тему ("Между Тартаром и Лимбом..."). Сам Шиш Брянский не сантиментален. Достаётся от Брянского и А.А.Ахматовой: имею в виду стихи, в которых Шиш предлагает поставить памятник себе "на Луне, или в Ленинграде". (Однако Цветаева оставлена в покое: о ней Шиш, т. е. Кирилл Решетников, написал когда-то уважительную работу - кстати, его первая публикация.)

Из близких нам по времени героев мишенями оказываются анемичный Давид Самойлов - в тех же стихах про Луну и Ленинград, Д.А. Пригов, памяти которого Шиш посвящает отдельный опус (поделом, не хрена заполнять пространство русской речи патентованной графоманией, да ещё и с тенденцией), а также Бродский - пародия на которого в 21 строку (число, конечно, отсылает у Шиша к мирозиждительному фаллосу, хотя сам он пытался это отрицать) - совсем не "проза, да и дурная", а виртуозная имитация (см. цикл "Как эти", 1). Вообще Шиш на редкость умел и знает, как сделано это чужое. За Бродским следуют столь же виртуозно и потому обидно сымитированные Соснора ("Как эти", 2) и Седакова ("Как эти", 3). Шиш цирково выпячивает случаи творческой несвободы от себя самого, легко репродуцируемой индивидуалистической писанины с её культом поэта-гения. Не важно, кто из названных поэтов - наших почти или ещё современников - действительно талантлив, а кто нет; в сущности все они давно уже экспонаты кунсткамеры, литературный палеозой. Шиш гонит их жестокой розгой вон.

Конечно, не всё лично для меня в его клоунаде приемлемо: помимо ясного "нет" индивидуализму последних двух веков хотелось бы услышать и то, чему же Шиш всё-таки произносит "да". Я даже уже не говорю о всяческих радостно нарушаемых табу: как, например, в записанном фонетически, на "беларускай" манер смешном стихе о сыноубийстве "Гарчишники", посвящённом "маме", двуязычном англо-русском катрене про еблю домашнего кота и т. п. Ну, положим, табу на письме нарушены (занимался этим и Брюсов), а вот дальше-то? Шиш уж точно не "как эти", над которыми он потешается. Но как кто?

Шиш Брянский - несомнено больше своей маски и цирковой роли. "В нежном мареве" начинается и завершается вполне серьёзными стихами в духе Клюева, Есенина, Бальмонтова "Будем как солнце" и Белого с Маяковским. Не много ли источников для двух только стихотворений? Нет, не много. Потому что порождены они, как и клоунада Шиша, заявленным у названных поэтов уровнем эстетического и личностного дерзания, с точки зрения которого и судятся последовавший провал и болото:

Вижу только Солнце, а не гнутых вас;
Сохлый ум крошится, вытекает глаз,

Пузырями в небо улетает кровь,
Я - костёр Сварога, кости лучше дров.

Солнечные брашно - яд для крыс и блох,
А мне оно не страшно, жги меня, жар-бог!

Никогда не думал я, что ты таков -
Магмой льются зори из твоих зрачков,

Медом с уст каленых - золото и медь
Красной погремушкой любишь ты греметь,

О, исклюй мне печень, сердце мне пронзи -
Я тебя сегодня увидал вблизи.

Именно потому, что Шиш может говорить ТАК, с таким экстатическим напряжением - памятным мне еще по первым его опытам, - мне не нравится, что некоторые тексты, вошедшие в сборник, сочинены спустя рукава. Не близки мне и тиняковские нотки: король всех русских графоманов никогда не достигал того, что в лучших вещах может Шиш. Удивляют и подростковые страшилки, даже с поправкой на явный дебилизм Шишова "лирического субъекта". Времена для написанных изысканными дольниками и анапестами стихов про громил, дающих по еблу всем и вся, прошли ещё в конце 80-х (ср. Гуголева, отказавшегося перепечатывать в своем сборнике самое в своё время наделавшее шуму стихотворение). Шиш и сам это понимает, когда признается:

Я думал - вещь сия
Взволнует... Ни Хуя -
Все уже продвинутые,
Все уже как я. -

Да и не такой уж Шиш по писательскому облику своему и громила. Хули же огород городить?

А нравятся мне в Шише Брянском раннее - ведь автору-то двадцать шесть! - владение техникой, чётко осознанное преемство по отношению к традиции сектантской духоности (NB: именно это отношение, традиция сама мне глубоко чужда), интеллектуальный максимализм, "керженский окрик", адресуемый текущей словесности, действительно заполненной какими-то дутыми величинами (протыканием которых и занимается Шиш), незамутнённая, знающая свои границы ирония, страстность и пронзительность в лучших вещах, хотя последнего еще немного. Но будем надеяться, что именно эта линия страстной пронзительности возобладает, и Шиш не станет в своём поколении Приговым, над которым он так жестоко потешается, или - еще того хуже - Кибировым, т.е. уборщиком протухшей падали в литературном лесу (а опасность такая есть).

В заключение - личное впечатление. Автор "В нежном мареве" пришел на нашу - первую за девять, кажется, лет - встречу в серых очках для слепых. Можно было заметить издали, как он, пошатываясь, в развевающемся пальто героически движется по улице к Москва-реке, ударяясь о разные подножные предметы и ощупывая руками стены зданий и стволы деревьев: очки глухо блокировали зрение. Но движется-таки!

Пусть же и далее следует наш поэт боковой тропой: заблокировав зрение мира глухими очками, больно ударяясь и падая, - к видимой и так его внутренним глазам цели. Ибо лишь только видя перед собой эту цель, стихотворец, особенно если он трагический клоун как Шиш Брянский, получает право серьезно сказать:

Моя юродивая лира
Звенит в терновом сердце мира.

Июнь 2001 г..