Постольку, поскольку второй поцелуй
был смётан на скорую нитку,
возьми-ка быстрее и перецелуй,
используя третью попытку.

Сухие, в волокнах простуды – возьми,
с поджаристой коркой болячек,
сожми их, потом досчитай до восьми
и медленно сделайся зрячим.

Наслюненный катыш не хлеба – соска
губами ты тискаешь между,
но вместо желанья вползает тоска
быстрей, чем рука под одежду.

За что ты её не обнимешь, старик,
за то, что она тонкорука,
за плечи прямые, за пальцы, за крик,
когда ты кончаешь без звука,

что маловолшебна её нагота,
что женские влажные складки
использовать будет твоя пустота
в попытке стать плотной и гладкой?

А девушка, сильно глотая слюну,
всё трогает, трогает грубо
твоё теплородное тело, во тьму,
как трубочку, вытянув губы,

как будто взялась она высосать сок
из мальчиков будущей жизни
затем, чтобы дать тебе этот глоток,
пока ты, седой и капризный,

и очень несмелый, шипишь про любовь:
"...нечистого неба наживку,
хватая которую, чувствуешь кровь,
по венам бегущую жидко".

Покуда она за тобою следит
в подсказанной лужами позе,
сквозь вас прорастает спрессованный стыд,
как иней растёт на морозе.

О, если бы выделить запах стыда
возгонкой ли, как-то иначе,
то стала б стеклянной любая вода,
и ты бы порезался, плача.

Живот этой девушки, как ювелир,
ваш камень зачатья под лупой
крутил, протирая, допустим, до дыр, –
допустим с улыбкою глупой.

Допустим, в пространстве её живота
шёл дождь вертикально и криво,
что это нельзя называть "красота",
я знаю, но это – красиво!

Высокая девушка (в смысле – старик)
и девушка долго касались
друг друга и воздуха, воздух на миг
исчез, а касанья – остались.

И первый, который никак не второй,
а целый укус поцелуя,
как шмель, загудел у неё над губой,
при этом, как голубь, воркуя...