Любимый Вячеслав Курицын, по случаю выхода в свет романа "Акварель для матадора", дал интервью газете "Книжное обозрение". Интервью длинное, а реплики в нем короткие, поэтому иные обширные и сложные (?) идеи пришлось формулировать коротко и просто. Среди прочего Курицын говорит, что в русской литературе наконец-то образовался мэйнстрим - и перечисляет хорошо знакомые имена: Болмат, Акунин, ван Зайчик, Обломов, Носов... Ясно, что и сам он своим романом встраивается в этот ряд.
        Здесь есть повод для размышлений двоякого рода. Во-первых, хотелось бы понять, что означает слово "мэйнстрим" (этимологически, если кто вдруг не знает английского, - "основное течение"). Ведь тут мы имеем дело не с термином, а с "бытовым" словом, чья семантика может не осознаваться говорящим до конца.
        Может быть, мэйнстрим - это тип письма, наиболее распространенный в данной национальной литературе в данную эпоху, наиболее востребованный читателем? Тогда непонятно, почему Акунин, а не Полина Дашкова, Болмат, а не Доценко; вообще при такой постановке вопроса мэйнстримом оказываются массовые жанры, что не выдерживает проверки ретроспекцией: вряд ли кто будет утверждать, что в России 1860-70-х гг. мэйнстрим определял Всеволод Крестовский или граф Салиас.
        Усложним картину. Допустим, что существуют привилегированные литературные институции, которые по традиции (т.е. от слома до слома эпох) определяют основы национальной литературы; тогда мэйнстрим - это тип письма, преимущественно отбираемый такими институциями. Тогда для советской эпохи мэйнстрим определялся "толстыми журналами" (тут возникает любопытный вопрос о существовании мэйнстрима в неподцензурной русской литературе 1950-80-х, требующий особого разбирательства, - возникает соблазн "назначить" канонизирующей мэйнстрим институцией Премию Андрея Белого, чему мешает самый факт ее единственности, равно как и отсутствие в числе лауреатов некоторых определенно ключевых фигур, успевших эмигрировать до учреждения премии). Существенно, что ряд принципиально важных литературных явлений эпохи (в частности, проза братьев Стругацких) через "толстые журналы" не проходили и как часть мэйнстрима не ощущались: мэйнстрим - это не самые яркие явления, а типичные. Но - не всякие типичные явления ощущаются как часть мэйнстрима: в советские годы была и типичная советская фантастика, и типичный советский детектив, но "толстые журналы" не наделяли эту типичность легитимностью.
        Очевидно, что и сегодня "толстые журналы" претендуют на сохранение той же роли. Очевидно и то, что слом эпох произошел, а следовательно, институции, канонизирующие тип письма в качестве мэйнстрима, должны быть переназначены заново. Ежели отказать "толстым журналам" в таком назначении - какие институции займут их место? Курицын в том же интервью говорит о том, что новая проза проходит мимо "толстых журналов", идет сразу в издательства, - это не всегда так (скажем, и Носова, и Крусанова сперва печатал "Октябрь"), но важен принцип: предполагается, что право определять мэйнстрим перехватили у журналов издательства. Курицын не называет их поименно, и это неправильно: легко увидеть, что круг называемых им авторов определяется издательской стратегий трех издательств: "Амфоры", "Ad marginem" и Захарова. Заметим от себя, что на каждое из них приходится по два-три автора, и все три работают в этом направлении второй, максимум - третий год. До этого, кстати, попытку перехватить у журналов миссию канонизации предпринял "Вагриус" - кажется, не слишком удачную (прежде всего - в силу зависимости от самой "толстожурнальной" традиции: разница между новым каноном и старым была слишком невелика). Возникает вопрос: а сколько, собственно, авторов требуется, чтобы определить мэйнстрим? Ведь в семантике обсуждаемого нами слова явно присутствует идея статистической верификации: мэйнстрим - то, чего много. А из трех книжных серий с двух-трехлетней историей можно составить много разных мэйнстримов: против вышеназванной триады, например, - выставить тот же "Вагриус", серию "Мастер" издательства "Лимбус-Пресс" и, допустим, издательство "Текст"...
        Я так медленно и осторожно подбираюсь к простой идее: Курицын склонен объявить мэйнстримом всего-навсего тип письма, который кажется ему наиболее симпатичным и перспективным. Но это ложный ход: мэйнстрим - не оценочная категория. Об том догадывается и сам Курицын, который дальше рассуждает в том смысле, что отдельные тексты этого направления ему не слишком симпатичны, но внимания требуют со всей настоятельностью, поскольку принадлежат к мэйнстриму.
        И тут мы переходим ко второму предмету размышлений: а в чем, собственно, перспективность обозначенного Курицыным круга явлений? Т.е. кое-что, вероятно, попало в список по случайности (как повесть Сергея Носова "Член общества", с ускользающим сюжетом и сквозными борхесовско-набоковскими мотивами), но некий общий принцип все же легко усмотреть. Это занимательное, так или иначе остросюжетное повествование, воспроизводящее структуру одного из массовых жанров, но будто бы нагружающее эту структуру многоплановыми дополнительными смыслами (вследствие чего, согласно уже широко распространившемуся мифу, Акунина интеллигентному человеку читать не стыдно, тогда как Маринину - стыдно). Не сказать, чтобы (в свете "Имени розы", например) это было такое уж большое открытие, - тем более для отечественной традиции, в которой братья Стругацкие последовательно на протяжении многих лет развивали трехуровневую структуру текста (авантюрный сюжет - острая социологическая или футурологическая проблематика - универсальные вопросы нравственности и человеческой природы: очень хорошо видно на примере романа "Трудно быть богом", который мне уже приходилось с этой точки зрения разбирать). Уместно вспомнить также блистательный (и практически незамеченный в свое время, хоть и номинировавшийся на Букера) роман Леонида Гиршовича "Обмененные головы", прозу Михаила Веллера, да мало ли еще что.
        Т.е. сама схема не создает нового качества. Но, может быть, принципиально инновационный характер носит ее наполнение? И тут я, грешным делом, ничего особенно существенного усмотреть не могу. Отличие детективов Акунина от детективов Марининой, вообще говоря, не столько качественное, сколько жанровое: исторический детектив и полицейский детектив кроятся по разным канонам, и ставящееся Акунину в заслугу богатство антуража - такая же неотъемлемая черта жанра, как пышность реквизита в костюмной драме (в противоположность драме бытовой, которая строится на точности и узнаваемости деталей). Сверх того Акунин временами балует культурологическими, что ли, отступлениями с неприятным привкусом то конспирологии, то вымученно вторичной геополитики. Ну и что? Таким же манером у ван Зайчика находим прежде всего разработку жанра: один жанр - детективный боевик - накладывается на другой, фантастический (альтернативная история). Культурологическая добавка/надстройка совершенно уже незатейливая (насчет того, что Россия - часть великой восточной цивилизации, которая, конечно, гораздо выше западной), плюс по мелочам несимпатичное подмигивание с прихихикиваньем (вроде эпизодического епископа-изверга по имени Нато Солана). Собственно говоря, второй, третий и далее уровни смысла не разворачивают самостоятельной драматургии, а лишь обозначаются для проформы, ради того, чтобы освободить "продвинутого" читателя от комплексов по отношению к низким жанрам: если тебе зазорно читать "просто" детектив, то вот тебе детектив с подмигиванием в сторону высокой литературы...
        Но есть ли перспектива у такого расчета на закомплексованного читателя? Ведь ему (читателю) должно быть крепко за сорок, если не за пятьдесят: легко себе представить советского интеллигента, который сначала вынужден был маскировать интерес к Пикулю чтением "Альтиста Данилова", потом мучился над Набоковым вместо того, чтоб наслаждаться Чейзом, а теперь вот... У следующих поколений, думается, идея о массовой литературе как литературе "такой же, но плохой" в большей или меньшей степени вытеснена идеей о массовой литературе как другой, несущей иные функции, а потому востребуемой иногда и вполне высоколобым читателем.
        Возвращаясь к началу, сознаюсь, что у меня нет готового ответа на вопрос, где пролегает сегодня мэйнстрим русской прозы, кто определяет его - Вадим Назаров с Александром Ивановым или Сергей Чупринин с Андреем Василевским. Вероятно, мы находимся сейчас как раз в точке перелома, и еще несколько лет уйдут на борьбу различных литературных институций за право определять мэйнстрим. Но если вспомнить, что еще пару лет назад амбиции "Ad marginem" практически не простирались за пределы переводных книг по философии, а "Амфора" только начинала крупномасштабный вброс на рынок переводной западной прозы, - то можно предположить, что пару лет спустя основными игроками на этом поле могут оказаться совершенно непредсказуемые субъекты литературного процесса.