Поэт не может не писать прозу. Оставим в стороне эссе, рецензии и т.п.: речь о том, что имеет сюжет. Многие поэты свою прозу никому не показывают – и правильно делают. Но почти наверняка предаются ей тайно. И получается – "проза поэта".
        Светлая боль, терпимость и рождаемый гармонией поэтической речи естественный оптимизм – уходят в стихи. А в прозу выплескивается хлам наблюдений, весь этот грустный, восторженный, болезненный и почти всегда иронический шлак. Лирик оборачивается довольно желчным, нервным наблюдателем.
        О, сколь многое не становится стихом – сюда его, сюда! Оно хочет быть названным, – и более всего – повседневное, "реальное", подробное. Куда со всем этим? В стихи, больше похожие на заметки на полях, полные умственных открытий – в стихи "ленинградской школы" – в этот грустный реестр городской жизни? – В прозу!
        В "странный" рассказ.
        В не-сюжет. В жизнь-как-она-есть.
        В описание, в наблюдение.
        Избыточность прозы поэта – не "метафоричности", не в некоем особом видении (пусть так!) – а в избыточной похожести, доводящей описание до гротеска. Истинно реалистическое – прозрачнее, здоровее. Жизнь, как хороший прозаик, сама отбирает главное (хотя бы и случайное). Лишь оно и существует в нашем зрении.
        Механизм жизни – как механизм прозы – неясен поэту. Миг озарения неспособен осветить эту громаду. Поэт не исследователь жизни: соглядатай. Вот он переходит улицу и видит остановившийся грузовик. Он засмотрится на него, он его опишет: змеиные колеса, урчание, пыль на боках. А прозаик посмотрит – и увидит: грузовик угнали. Для него это не просто пыльный зверь: он знает все его мосты и сочленения и понимает жизнь человека, сидящего за рулем.
        Орудие поэта в прозе – то же, что и в стихотворении: слово. Он нанизывает всё новые слова и фразы и ждет, что слово, как он к этому привык, взорвется смыслом. Но оно не взрывается, потому что в прозе механизм смысла и источник красоты другой: он – в сюжете. А слово – лишь мазок. И даже тонкое психологическое наблюдение – тоже мазок.
        Собственно, в конце вещи поэт остается с тем же замыслом, что и в начале, то есть, в конце концов, с первоначальной идеей. Оттого проза поэта , как правило, тенденциозна, а развитие либо неестественно, либо банально. В нем нет особого рода красоты – сюжетной, рождающей и в читателе самой мрачной книги чувство, похожее на счастье.
        Увы, сюжетом поэт не мыслит. Исследуя жизнь, он мучается с ножницами там, где нужна лопата. Он может написать этюд, новеллу или даже повесть. Но вряд ли напишет настоящий рассказ или настоящий роман. Это не очень справедливо устроено, потому что прозаики-то пишут хорошие стихи. Хотя чаще получаются не очень хорошие.
        И все-таки поэт не может не рваться в прозу. Устав от стихов и всяческих неудобств, связанных с их созданием, уж не говоря об ужасных комплексах и ответственности, присущих этому роду человеческой деятельности (одна только легенда о единственном точном слове чего стоит!), он захочет чего-то такого... другого... чтоб легко и радостно было не потом, а сразу, в самом процессе. Вообще: взрослого, большого. С письменным столом и канцелярскими принадлежностями. Как у писателей – почти родителей. Но рано или поздно, изрядно потрепанный, он все-таки вернется в поэзию, свою истинную, детскую стихию.
        И тут исключение, как всегда, одно: ____________.